Онкофобией страдает как минимум 15 процентов населения

Вместе против страха

Главный посыл онкологов, призывающих объединить усилия в борьбе с одной из главных проблем медицины, - "Вместе против рака" - впору перефразировать во "Вместе против страха". Увы, ни один недуг не оброс таким количеством всевозможных тревог и фобий. Онкологию у нас сравнивают со средневековыми эпидемиями чумы, вселенским роком и даже проклятием, которое не снимешь. И вот результат: те, кого беда не коснулась, кричат "караул!", а те, кто с ней живет, молчат, от темы уходят. Почему так высок градус онкофобии? Этот вопрос дал старт дискуссии в конференц-зале "СБ", которую поддержали кандидат медицинских наук Эдуард ВАЛЬЧУК, ученый секретарь РНПЦ медицинской экспертизы и реабилитации; Ирина ЖИХАР, директор социально-просветительского учреждения "Центр поддержки онкопациентов "Во имя жизни", и его член Ольга СЫТЬКО; кандидат медицинских наук Владимир КАРАНИК, главный врач Минского клинического онкодиспансера; доктор медицинских наук, профессор, член-корреспондент НАН Беларуси Сергей КРАСНЫЙ, заместитель директора по научной работе РНПЦ онкологии и медицинской радиологии имени Н.Н.Александрова, и психолог Инна МАЛАШ.


Эдуард ВАЛЬЧУКИрина ЖИХАРВладимир КАРАНИК
Сергей КРАСНЫЙИнна МАЛАШОльга СЫТЬКО

С.Красный: Давайте для начала определимся с понятиями. С научной точки зрения, онкофобия - это когда здоровый человек по какой-то причине считает, что у него развилась злокачественная опухоль, и постоянно ходит по врачам, беспрестанно обследуется, хотя диагноз рак ничего не подтверждает. Таких людей единицы. Но даже один может парализовать работу целого медучреждения! Второй вариант - человек, наоборот, боится, что у него выявят злокачественную опухоль. И поэтому избегает обследований, врачей не посещает. Вот таких довольно много - около 15 процентов населения. Можно, впрочем, под онкофобией понимать еще и стрессовое состояние, в которое впадает пациент, когда ему сообщают онкологический диагноз. Здесь, конечно, важно своевременное вмешательство психотерапевтов. Они работают во всех онкологических медучреждениях. У нас, например, в штате 4 таких специалиста.

В.Караник: В Минском онкодиспансере - два.

С.Красный: И, наконец, четвертая ситуация, которая, видимо, чаще всего и имеется в виду, когда говорят об онкофобии: это так называемая истерия в обществе. Когда на фоне роста онкологической заболеваемости возникают разговоры, мол, "скоро все заболеют и умрут от рака". Вот тут просвещение особенно необходимо. Надо с помощью прессы снять этот страх, который питает недостоверная информация или вообще полное ее отсутствие. На самом деле, заболеваемость в целом растет потому, что увеличивается продолжительность жизни, ведь злокачественные опухоли - проблема преимущественно пожилого возраста. И чем дольше люди станут жить, тем больше будет статистика. Причем по мере того, как будет снижаться смертность от сердечно-сосудистых заболеваний и от внешних причин, будет расти и удельный вес смертности от злокачественных новообразований. Должен заметить, что уже в 29 странах мира на первое место по смертности вышла именно онкопатология.

В.Караник: Знаете, есть такая фраза: "Каждый человек заболеет раком, если... доживет до него". И даже такая шутка среди онкологов: "Если кардиолог не отправит его на тот свет раньше, то гарантированно наш будет пациент". Да, есть такие опухоли, которые характерны и для молодого возраста, часть генетически обусловлена. Но их всего 5 - 10%... То, что число пациентов нашего профиля будет расти, - не катастрофа. Смотрите: в Беларуси за последние 10 - 15 лет онкологическая заболеваемость удвоилась, а смертность даже несколько снизилась. Люди болеют чаще, но умирают реже. Нужно понимать: тех, кто прошел через эту болезнь и живет среди нас, стало гораздо больше. Как надо знать и то, что лучший способ защитить себя - это здоровый образ жизни, регулярные профосмотры и ранняя диагностика.

"СБ": Почему, на ваш взгляд, у нас онкобольные в большинстве своем скрывают свои диагнозы? Не принято же, к примеру, замалчивать инфаркт или диабет...

С.Красный: По всей видимости, люди боятся ненужного сострадания, унизительной жалости. Такая ситуация существовала долгие годы. С одной стороны, сами пациенты скрывали свой диагноз, а с другой - врачи старались его напрямую не сообщать. В результате, если человек умирал, то об этом знали и дальние родственники, и соседи, и знакомые. А если выздоравливал - то только очень близкие люди. Вот и возник миф, что, если заболеешь злокачественной опухолью, то непременно умрешь. Между тем, если взять всех пациентов нашего профиля, то из них поправляется около 60 процентов. А на первой стадии процент выздоровевших приближается к 100%! Успехи медицины налицо. И мне лично тоже непонятно: почему пациент, перенесший 3 инфаркта, рассказывает об этом чуть ли не на каждом углу, а небольшая опухоль предстательной железы внушает ему ужас? Такое новообразование излечивается практически гарантированно, а смертность после третьего инфаркта приближается к 70%...

В.Караник: Более того, если определенные виды злокачественных новообразований выявлены на ранних стадиях, то положительных результатов лечения в целом по стране мы имеем сегодня больше, чем при аппендиците. Но аппендицит-то давно никому не страшен! Что самое плохое, человек боится рака и ровным счетом ничего не делает, чтобы его страх не материализовался. Хотя как минимум на 50% многие виды опухолей можно предупредить, если только мы будем не бояться, а выполнять рекомендации, которые кажутся банальными и скучными. Эти страхи в обществе надо бы поскорее перевести в конструктивное русло.

И.Малаш: Страх перед неизвестностью и страданием - вот суть онкофобии. У многих, действительно, одна ассоциация: рак равно смерть. А кто из нас не боится смерти, боли, страдания, беспомощности? Да, люди мало знают о профилактике, о проценте выживших, об успехах лечения, о тех пациентах, которые все преодолели и живут полноценной жизнью. В обществе, увы, поддерживаются разговоры именно о том, как тяжело уходили... Откуда идет позиция "лучше вообще ничего об этом не знать"? Рак воспринимается как всемогущая сила, и психика обороняется. Человек становится на детскую позицию: как бы "я спрятался", "если я ничего не знаю, то и не заболею" или "если я кого-то испугаю, то мне самому уже будет не так страшно". А заболевшие не хотят говорить о себе по двум причинам: избежать нездорового интереса к изменениям, к которым они сами еще адаптируются, после как операции, так и химиотерапии, и реакции окружающих, которая часто не адекватна тому, что ожидают сами онкопациенты. 



"СБ": Правда ли, что традиция не сообщать онкологический диагноз пациенту тянется еще из прошлого века?

В.Караник: Поймите, тогда еще не было эффективных схем лечения. И сообщить человеку, что у него злокачественная опухоль, было равносильно тому, что сказать ему: ты обречен. Но сегодня, когда шансов выздороветь больше, чем умереть, на мой взгляд, нужно говорить правду. Другое дело, все ли к такому готовы? Реакция бывает самой разной. Кто-то собирается с силами, мобилизуется, а кого-то и суицидальные мысли посещают. Кто-то просто отказывается от лечения - тогда, соответственно, шансов на выздоровление практически никаких. Грань очень тонка: кому можно говорить, а кому нельзя? Хотя пациент по закону имеет полное право знать о своем заболевании, многие врачи просто не хотят брать на себя ответственность.

И.Жихар: Закон говорит, что сообщать диагноз надо в, подчеркну, приемлемой для пациента форме.

С.Красный: Врач сам по ситуации решает, в каком объеме дать информацию. В 1930-х уровень образованности населения был достаточно низким, многие вообще не представляли, что такое злокачественная опухоль, и сказать пациенту можно было любую ерунду - поверил бы. А сейчас? Сообщить больному, мол, у вас воспаление предстательной железы и мы ее будем облучать? Представляете, что врач услышит в ответ?! Сегодня все прекрасно понимают, что такое лучевая терапия и по какому поводу она проводится. Нет, все-таки нужна правда. Но вся ли правда об истинных масштабах распространения опухоли, о прогнозе и так далее? Все это можно делать постепенно, деликатно.

В.Караник: Есть опухоли головного мозга, когда требуется очень тяжелое лечение с повторными операциями, химиотерапией и облучением и 5-летняя выживаемость, по статистике, составляет всего около 1%. Естественно, если мы пациенту скажем, что у него такие шансы, то крайне высок риск, что он откажется от лечения и пустится во все тяжкие. А если он как раз бы и попал в этот процент? Даже в таких, казалось бы, мелочах, надо быть очень осторожным. Вообще, на вопрос "доктор, что у меня?" грамотный врач ответит: "А что вы хотите знать о своей болезни?" Все? Тогда рассказываем, как есть. Но желающих узнать полную правду не так уж и много.

И.Малаш: Вы совершенно правильно ставите вопрос. Некоторые люди не хотят ничего знать. Пока не хотят. Им нужно время, чтобы переработать эту информацию. Есть и другие - которые не принимают ее в принципе. Потому что речь не только о физическом недуге, но и о сфере отношений: например, как родственники отреагируют? Против онкобольного в этот момент играют факторы внезапности плохой новости и отсутствия опыта поведения в таких ситуациях. Тот, кто уже сталкивался с таким диагнозом - сам или его родственники болели и поправились, информацию перенесет легче. Еще человек травмируется от потери контроля над заболеванием. Вот он соблюдал диету, вел здоровый жизни, в родне не было ничего подобного - и потом вдруг "бум!". Почему?!

И.Жихар: Я придерживаюсь той позиции, что онкология дается не за что-то, а для чего-то. Не почему, а зачем. В чем для меня ценность моего диагноза? Если бы не болезнь, я бы не поняла, что каждый день нужно проживать, как будто он последний.

И.Малаш: Мысль о смерти может спасти человека. Потому что, принимая ее в расчет каждый день, он как бы обогащает свое проживание каждого дня. "За что?" - так мы обращаемся к чувству вины, тогда это болезнь в наказание. А вопрос "для чего?" - это опора, ресурс. Человек осознает, что жить нужно сейчас, потому что завтра может не быть. Это дает богатый потенциал для решения жизненных проблем, когда рвутся обременяющие отношения, меняется нелюбимая работа, появляется место для жизни, в которой так долго себе отказывал. Человек вообще тем меньше боится смерти, чем больше удовлетворен собственной жизнью.

И.Жихар: У меня два онкологических диагноза. Первый раз я заболела в 27 лет. Диагноз узнала совершенно случайно и впала просто в отчаяние. Тот опыт мне, можно сказать, помог: второй раз шок длился минут 5. А так была стойкая уверенность: я буду лечиться и выздоровею. Может быть, сказалось то, что я была старше, мудрее, может, опыт общения с пациентами, у которых такой же диагноз... Все же я за то, чтобы диагноз говорили сразу. Не зная правды, я бы так не боролась за себя в 27. Медики подтвердят: борцов не так много. Я долго думала: а что главный мотиватор? Думаю, окружение человека. Если вокруг любящие люди, в которых он уверен, то это поможет справиться со страхом и включиться в борьбу с болезнью. Отказываются от лечения в основном те, у кого нет опоры среди ближних.

В.Караник: Им не за что бороться...

И.Жихар: Знаете, когда узнаешь о плохом диагнозе, внутри происходит какая-то инвентаризация отношений. Здесь нельзя брать фальшивых нот. И если выясняется, что в семье некрепкие отношения, что муж и жена живут давно уже как соседи, это очень большое испытание. У нас в группе есть такие девочки. Для них опорой стали мы.

С.Красный: В США научно доказали, как важен здесь психологический фактор. 5-летняя выживаемость после лечения рака молочной железы у женщин, которых бросил муж, оказалась на 30 процентов ниже, чем у тех, у кого семья была полной. Ни одно лекарство, ни один метод не дает такого эффекта!

"СБ": Летом всех потряс трагический уход Жанны Фриске. Но не перегнули ли СМИ палку, буквально упиваясь чужим горем?

И.Жихар: Изначально вокруг этой истории было слишком много публичности. На мой взгляд, не стоило все открыто препарировать. И все же я понимаю, зачем были заявления, скажем, о создании фонда по поддержке онкобольных, - близкие хотели Жанну поддержать, хватались за любую соломинку. Мы в группе с девочками, в том числе уходящими, очень поддерживаем друг друга, но не публично. Проблема еще и в том, что из-за подобных информационных вбросов создались большие ожидания, что все обязательно будет хорошо. Но ведь гарантии выздоровления никто не может дать! У нас в группе умерла девочка, у которой онкологию нашли на первой стадии, а те, что были на 4-й, еще несколько лет потом прожили...

В.Караник: Многие ли знают, что от падения кокосов в мире ежегодно погибает гораздо больше людей, чем от нападения акул? Но при этом никто же не боится кокосовых пальм. И ни одного фильма ужасов про них не снято. И на дорогах людей у нас гибнет гораздо больше людей, чем от глиобластомы, которой страдала Жанна Фриске. Когда я вижу людей, перебегающих кольцевую дорогу, невольно думаю: мы зачастую не того боимся!

О.Сытько: Вот я слушаю и думаю: читатели нам не поверят! Такое ощущение, что речь здесь идет не об онкологии, а об обычной простуде. Мы, конечно, можем рассказывать, что эта болезнь не такая уж и страшная, что она излечивается и т. д. Но не все так радужно. Столкнувшийся с онкологией, человек испытывает глубочайшее потрясение. Мой семейный опыт очень грустный. Мама, папа и брат болели раком, их уже нет в живых. И хотя я проводила трех самых близких людей, мне не стало легче. Диагноз был шоком. Вы говорите, что нужно говорить правду в лицо? А мне просто молча вручили справку. Я понимаю, что не всякий онколог - в душе психотерапевт, что нет у него особо времени - в коридоре белых стен не видно из-за темных одежд ожидающих приема пациентов. Но и меня поймите: свой диагноз надо с кем-то обсудить! Я не только себя жалею, жалею и своего врача. Он тоже переживал за меня, у него руки тряслись, когда он вручал мне эту справку. Ну, тогда должно быть больше специалистов! И в любом отделении для онкопациентов на самом видном месте - полезная для нас информация. Мне ее пришлось искать в интернете. И нашла замечательный постер с изображением молодой женщины с банданой на голове и подписью большими буквами: "Соберись и борись". Честно говоря, именно эти два слова меня и мобилизовали.

И.Малаш: Полезная информация, может быть, и есть на стендах, да только пациент какое-то время пребывает в состоянии шока, и реально ее не видит. Это особенности психологии. Порой надо, чтобы врач имел возможность повторить некоторые вещи, скажем, об этапах лечения, об особенностях химиотерапии, и не раз. Идеально, если бы нужные ответы на часто задаваемые вопросы были в виде брошюр. Ведь вопросы к онкологу могут созреть в лучшем случае через час. А если через неделю или месяц? Где получить ответы?

О.Сытько: В интернете.

И.Малаш: А не устарела ли эта информация? Насколько она достоверна? Не лучше ли организовать информационную встречу, например, в виде просветительской лекции, врача, химиотерапевта, психолога и пациента? Вот ко мне приходят онкобольные и часто жалуются, что доктор не так сказал диагноз. Спрашиваю: он назначил лечение? Да. Вы его получили? "Да, но я хотел бы еще и поддержки!". Объясняю, что врач не может сидеть с каждым и успокаивать, что невозможно представить хирурга, который каждый день делает операции в слезах... И тогда пациент начинает понимать не только трудовые будни доктора, но и насколько ему необходима информация, психологическая поддержка, в том числе в социальном окружении, и т.д. Тогда возникает вопрос: где это получить? 

О.Сытько: Пациента нужно направить куда-то. С его шоком, с его страхами. Иначе эта энергия начинает его просто пожирать.

И.Малаш: Хорошо, если он попадет в группу к Ирине, там люди могут поделиться друг с другом, рассказать о своих чувствах и переживаниях, помочь... Увы, обычные слова поддержки - не переживай, держись, вылечат - не действуют, и тогда онкопациент остается один на один со своими мыслями, чувствами и сомнениями. 

Э.Вальчук: С точки зрения реабилитологов, онкологические пациенты  - благодарные в плане психологической реабилитации. Такую реабилитацию нужно начинать прямо с момента постановки диагноза, а не после операции, как это делается, например, в кардиологии. То есть, в любой клинике должна работать группа поддержки. И сама идти к пациенту, а не пациент к ней.

И.Малаш: Психологическая помощь отличается: при постановке диагноза, при прохождении лечения, при реабилитации, при неблагоприятном прогнозе...

В.Караник: В западных странах с пациентом и работают волонтерские организации.

И.Жихар: Нам тоже нужно сегодня готовить волонтеров. У меня уже это вошло в привычку - разговаривать с онкопациентами, раскладывать ситуацию, объяснять, помогать, планировать, что им нужно сделать сегодня, что завтра... Тогда люди выходят из ступора и начинают нормально взаимодействовать с врачами. Но чтобы организовать такую работу на всю страну... Это же колоссальная ответственность! Волонтер должен прийти подготовленным, чтобы еще больше не навредить. Знаю диспансер, где одного за одним уволили трех (!) психологов. Потому что после их визитов людям только хуже становилось. Но психолог ведь считается специалистом. А волонтер? Не все наши девочки готовы общаться с пациентами.  В территориальных центрах по нашей инициативе было подготовлено 16 психологов - только один сейчас работает с онкопациентами...

В.Караник: Как вы считаете, сколько пациентов в Западной Европе, в США нуждаются в психологической поддержке? Цифры от наших очень сильно отличаются. Там куда более конструктивно проходит разговор с врачом. Это скорее беседа двух деловых людей. Один объясняет: у вас такой-то диагноз, нужно такое-то лечение. Другой уточняет, какие интервалы между курсами, можно ли после сесть за руль, нужно ли брать отпуск. То есть планирует свою жизнь, понимая, с одной стороны, что онкология - это серьезно, а с другой - 4 - 6 месяцев будут ограничения, а потом с большой долей вероятности все пойдет, как раньше. У нас же разговор заканчивается именно ступором. И пациент не понимает или даже не слышит, что ему говорят.

И.Жихар: А что если, например, в БелМАПО ввести курс повышения квалификации для онкологов, вообще для всех врачей, которые занимаются онкопациентами? В поликлиниках, замечу, нас очень боятся. Потому что мы идем с "красным уровнем опасности". Кажется, именно врачей общей лечебной сети больше всего пугает наш диагноз, они и более всех пытаются самоустраниться. Никогда не забуду, как менялись лица докторов, к которым я приходила, готовя документы на МРЭК. Я для них была смертник.

О.Сытько: Это их личная фобия.

И.Жихар: Но если я вижу, что сам врач меня боится, что мне остается делать при всем моем желании бороться за жизнь?

О.Сытько: Пожалеть его.

С.Красный: Вводить такой курс, я считаю, нужно обязательно. Но не только для онкологов. В стране их всего 300. А онкологических пациентов на учете состоит более 250 тысяч. Плюс ежегодно прибавляется 45 - 46 тысяч новых случаев. Первым о диагнозе говорит чаще всего врач общей лечебной сети. Поэтому учить нужно всех!

"СБ": Ирина, вы не раз говорили, что против того, чтобы онкопациенты черпали информацию из интернета. Откуда же тогда?

И.Жихар: Мне кажется, сейчас очень нужна дискуссия внутри медицинского сообщества, открытая для широкой публики. Ведь сколько вокруг развелось спекулянтов, рекомендующих лечиться болиголовом, водкой с подсолнечным маслом... Если медики не расскажут о новейших больших популяционных исследованиях, люди так и будут верить шарлатанам. Вот в Литве выпущена книга по онкодиетологии на основе научных данных. А у нас каждый врач скажет что-то свое, от себя. На мой взгляд, сегодня медицинское сообщество достаточно закрыто. Оно знает, что имеет статус научно обоснованного средства лечения, а что нет. Но нам-то как разобраться?

С.Красный: В онкологии, как ни в одной другой области медицины, разработаны четкие стандарты лечения. Буквально каждый шаг при каждой ситуации строго определен. Причем с определенным уровнем доказательности. И если врач уходит от этого стандарта, то берет на себя ответственность, за что может быть потом наказан. Тут любое отступление должно сопровождаться очень жестким обоснованием и решением целого консилиума ведущих специалистов. И если врач назначил вместо операции лечение чистотелом, он тут же будет уволен и лишен диплома. Потому что эффективность операции доказана на множестве пациентов, а эффективность чистотела не доказана вообще. Бифунгин? Он может быть только вспомогательным лекарством. Точно так же никто не отрицает эффективность фитотерапии. Врачи-фитотерапевты, кстати, очень часто помогают нашим пациентам быстрее восстанавливаться. Но когда больной вообще отказывается от традиционного лечения, отдавая себя в руки так называемых знахарей....

О.Сытько: Это крайняя ситуация! Мне бы хотелось, чтобы врачи не говорили категорично негативно о нетрадиционных методах лечения. Что, мол, это бабушки-знахарки что-то напридумали. Вы сами говорите, что есть травы, которые могут помочь. После радикального лечения организм - как разломанная система. Врачи могли бы посоветовать, что можно, а что нельзя из трав.

Э.Вальчук: Это вам должен рассказать врач-реабилитолог. Он как раз в курсе всех методов, в том числе подскажет насчет диетотерапии: что вам можно кушать, что лучше, а чего нужно избегать? У реабилитолога гораздо больше времени говорить с пациентами. Это входит в его прямые функции.

"СБ": Интересно, как к нему попасть?

Э.Вальчук: В нашей стране сейчас около 300 реабилитационных коек онкологического профиля. Да и то более половины появилось только в этом году. Раньше было только 100 коек для взрослых - в больнице РНПЦ, в детской больнице медицинской реабилитации для онкогематологических больных и несколько в Минском онкодиспансере.

"СБ": А в областях?

Э.Вальчук: Там такие отделения только открыты. Поэтому реабилитологов, которые занимаются пациентами с онкологической патологией, пока еще очень мало. Такой пациент - обычный человек, только почему-то общество его отрицает. Скорее всего, и общество нужно лечить. Окружающие должны знать, кто такой онкопациент и как вести себя с ним. Например, если пациент из группы третьего клинического учета, значит, ни опухоли, ни метастазов нет. Болезнь излечена. Это такой же человек, как и все, только после тяжелой операции. Его реабилитация потом должна не просто занимать какой-то промежуток времени - ее надо проводить постоянно. Кстати, мы сами разрабатываем подобные методики для пациенток после онкологии молочной железы, женской половой сферы. Есть неплохие результаты.

С.Красный: РНПЦ медицинской экспертизы и реабилитации в последнее время изменил наши взгляды. Если буквально несколько лет назад онкологи видели свою главную задачу в увеличении продолжительности жизни своих пациентов, стремясь проводить как можно более агрессивное лечение, то сейчас внимание с подачи реабилитологов - в первую очередь, на качество жизни.

Э.Вальчук: Главное, начало положено, работа идет.

С.Красный: Я бы еще упомянул всевозможные органосохраняющие, малоинвазивные, реконструктивно-пластические, восстановительные операции с использованием искусственных органов. Мы уже можем создавать искусственные суставы, мочевой пузырь, пищевод... Таким образом, человека не только избавляют от злокачественной опухоли, но и сохраняют ему достойное качество жизни.

В.Караник: На мой взгляд, нужно сделать акцент и на социальную рекламу, которая бы давала населению достоверную информацию и об онкозаболеваниях, и возможностях нашей медицины. Но не врач со скучным видом должен приводить статистику выживаемости-излечиваемости, а люди, которые действительно прошли через это и потом нашли свое место в жизни, могут с экрана сказать: да, были трудные времена, но они закончились! Есть замечательный американский ролик - постриженные наголо ребятишки стоят с плакатом, встречая своего одноклассника, выписавшегося из онкологического отделения: "Мы рады видеть тебя, Сэм!". Посыл: мы такие же, как и ты. Онкология - не кара божья. Такая же болезнь, как и все остальные. Да, тяжелая, да, требующая специального лечения, но после у человека есть все шансы прожить долго. А вот насколько счастливо, зависит уже от него самого и его окружения.

"СБ": Онкопациенты нуждаются и в сопутствующих товарах - банданы, протезы... Все это приходится ввозить из-за рубежа. Почему сами не можем производить?

И.Жихар: Почему же, банданы мы можем шить и сами. У нас многие девочки стали заниматься рукоделием, поскольку вынуждены были после болезни поменять род деятельности. Теперь вяжут, ткут, шьют... К Рождеству мы решили провести ярмарку-продажу их изделий.

Э.Вальчук: "Милавица" наладила производство специального белья, но потом дело как-то затихло. Плюс мы работаем в этом вопросе с польской стороной. У них есть сеть магазинов "Амазонка". Сейчас ведутся переговоры об открытии подобных магазинов у нас в стране.

В.Караник: А мы у себя начинаем клинические испытания средств реабилитации, в том числе и протезов отечественного производства.

"СБ": Все же в конце дискуссии любой наш читатель обязательно бы спросил: ожидать ли в принципе появления панацеи от рака?

В.Караник: Уже лет 20 как одним из самых многообещающих направлений в онкологии считается иммунотерапия. Смысл в том, что проводится стимуляция собственного иммунитета пациента, чтобы тот помогал при лечении. Но всеобщей панацеи точно не будет.

С.Красный: Да, чем больше мы знаем об опухолях, тем больше возникает вопросов. Раньше считалось, что когда будет расшифрован геном, то сразу изобретут и "таблетку против рака". Но оказалось, что мутаций, которые могут сопровождаться злокачественным ростом, не одна и не две. Сегодня их известно уже более 600, и каждый год обнаруживаются все новые. Мало того, выяснилось, что расположенные в одной, по сути, опухоли злокачественные клетки могут отличаться по своему генотипу. То есть, лекарство даже для двух опухолевых клеток должно быть различным. Но мы же оптимисты. Каждый день ученые узнают что-то новое. Скажем, в США открыт так называемый мембранный опухолевый антиген и разработано антитело, которое находит его месторасположение. На это место сажается радиоактивная метка. Методика пока используется для диагностики злокачественных опухолей. Может, со временем подсоединят и лекарство, чтобы оно прицельно воздействовало на опухолевую клетку. Возможно, лечение окажется очень даже простым и мы уже ходим где-то рядом.

gabasova@sb.by

ivankir@tut.by

Советская Белоруссия № 173 (24803). Четверг, 10 сентября 2015
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter