Cерию публикаций о женщинах, осужденных за тяжкие преступления в отношении своих близких, «Р» завершает рассказом о Любови Ковалевой. Пенсионерка, мать пятерых детей, зарубила топором взрослого сына, о чем, похоже, нисколько не сожалеет…
Чужие здесь не ходят
Любовь Ефимовна уже сосчитала: если получится освободиться условно-досрочно, то пройти по этой дороге она сможет через три года. Впрочем, вряд ли пенсионерке придется добираться до «цивилизации» пешком — ведь ее освобождения с нетерпением ждут дети.
В кабинет, предназначенный для нашей беседы, входит дама в возрасте. У нее ладная фигурка, юбка чуть выше колена приоткрывает ноги, которым могла бы позавидовать иная молодая дама. Васильковые глаза, нисколько не потускневшие с возрастом, так и сияют оптимизмом. Между тем жизнь Любови Ефимовны легкой не назовешь: она вырастила пятерых детей, много и тяжело работала, а вдобавок ее постоянно били. Сначала муж, потом сын…
— Как поживаете? Чем здесь занимаетесь? — знаю, знаю, что первый вопрос, может, и не совсем уместен в глазах человека, лишенного свободы…
— Я пенсию получаю, работать не заставляют, мне ведь уже 74 года, — охотно включается в разговор Любовь Ефимовна. — Меня осудили в 2014 году на одиннадцать лет, в июле 2021 года может быть УДО.
Жизнь была болью
У нее очень мягкий голос, чуть непривычное белорусскому уху произношение. Может, из-за отсутствия зубов?
— Я ведь русская сама, из Казахстана, из Караганды сюда приехала, — будто считав мои мысли, продолжает женщина. — Пятеро деток у меня… Муж был такой зверь!
— А зачем же вы за него пошли?
— Так я же ведь не знала…
Говорить о муже Любови Ефимовне явно неинтересно.
— Дочь у меня врачом в Могилеве, один сын в Петербурге живет, вот скоро на свидание должен приехать, второй в нашей деревне остался, а последний, Витечка, самый младший, вот женился недавно, не пьет, не курит. Жалко, я альбом свой не захватила, там есть фотография, как он невесте кольцо надевает. И дома нашего фотографии есть. Все у нас хорошо, дети меня слушаются!
— А как же вы оказались в Беларуси?
— Муж захотел на родину — сам он отсюда. Там работал путейцем и здесь устроился. Дом ему от железной дороги дали, на станции между Могилевом и Осиповичами. Хороший дом, недавно капитальный ремонт сделали, будет детям дача. И вот он его убил…
— Кто кого убил? — теряюсь я.
— Отца сын вот этот убил, из-за которого я сейчас сижу.
У меня имеется несколько иная информация: о том, что от мужа Любовь Ефимовна тоже избавилась собственными силами, правда, ненамеренно. Когда он в очередной раз набросился на жену с кулаками, та как раз готовила обед, и отбиваясь, нанесла ему ранение, которое потом привело к гибели. Ее обвинили в причинении смерти по неосторожности, наказание последовало не слишком суровое. Это, кстати, объясняет, как Любовь Ефимовна оказалась в ИК-24, где отбывают наказание осужденные не в первый раз. Но у нее имеется своя версия…
— Муж меня ударил стульчиком по голове. А сын на костылях был, со сломанными ногами. Я убежала в сарайчик и не видела, как он отцу костылем прямо в глаз. Ну и он умер. Утром я корову вывела, увидела. А потом он взялся за меня. У меня такие красивые зубы были, позолоченные — все повыбивал! — и Любовь Ефимовна широко раскрывает рот, демонстрируя урон. — Остальные дети разъехались, а он со мной жил. Потом к сожительнице поехал. Пьяница и вор! Представляете, заехал к сестре и кошелек у нее из сумочки украл.
Пенсионерка вспоминает, что сын тогда долго пил на деньги, украденные у сестры. А ведь сам зарабатывал неплохо: машинистом работал, по 7 миллионов получал! Нашел было сожительницу — «она святой человек, трое детей, санитарочкой в больнице работала». Но стал поднимать руку и на нее, вот женщина и выгнала ухажера.
— А милиция?
— Я не вызывала — жалко было… Вот представьте, я лежу, читаю, а он берет доску, на которой сало режут, и вот так меня доской по лбу. Та аж на три части разлетелась. Вот тут, — она касается пальцем лба, — все мертвое у меня. Это такая у него пьяная злость была. И я ему сказала: «Еще раз ты меня тронешь — я тебя жестоко убью!»
•Сказала — и сделала
Обещание это Любовь Ефимовна однажды выполнила. Дождавшись, пока сын «уговорит» свое вино и уснет, она зашла к нему в комнату сначала с остатками той самой разделочной доски:
— Врезала ему по морде, но он даже не проснулся, только голову повернул. И я поняла, что доской его не убить. Тогда сходила за топором…
Топорище удобно легло в натруженные руки пожилой сельчанки, привыкшие к тяжелой работе.
— Вот тут, тут и тут, — она прикладывает ребро ладони сначала к середине лба, потом по сторонам, показывая, куда наносила удары. — В закрытом гробу хоронили. И кости его поганые переломала обухом, — видимо, имеются в виду кости рук, поднятых на мать. — А он выколотый весь, как урода какая…
— В смысле татуированный?
— Он за отца сидел в Шклове, там и выколол...
Сын Любови Ефимовны действительно отбывал наказание, только не за отца, а за причинение матери тяжких телесных повреждений — полного перелома шейки левой плечевой кости со смещением.
— Кости перемолотила ему от верху до низу и вызвала милицию. Хотела я под поезд броситься, — буднично говорит она — таким тоном сообщают о намерении сходить в магазин. — Потом подумала: «Нет! У меня сынок Витечка неженатый!» Ну и не сделала. Меня в милицию забрали, на экспертизу, в трубочку дула. Но я с ним не пила! Если бы выпила, он бы мне бутылкой так дал, что я бы больше не встала. Видите, как я все знаю? Потом сжег бы меня в доме. А дом много денег стоит, дети уже выплатили, это у них дача. Сынок из Питера, двое деток у него, пишет: «Мама, дом как куколка, приедешь — не узнаешь его!» Все теперь хорошо у меня!
Покончив с рассказом об убийстве, Любовь Ефимовна переходит к более приятным воспоминаниям:
— Собачка меня ждет, Майя, помесь бультерьера с овчаркой. Майя — такое имя ей. Умница собачка! Кроликов много я держала, индюков. Ну дети, конечно, все посбывали… Муж на путях работал, а я телят в колхозе брала, выкармливала. Хорошие деньги за привес получала. Теперь мне пенсию дают. В фонд отряда ничего не жалею. И покупаю все, что хочу. Могу и десять шоколадок за день съесть! Газеты выписываю сразу на полгода. Письма пишу четверым детям. Конверты, правда, не раздаю, за раздавание меня лишали посылки…
— Отчуждение вещей запрещено, — подтверждает сотрудница исправительной колонии, которая присутствует при нашем разговоре. — Чтобы избежать воровства, вымогательства.
— А сейчас я ничего никому не даю, а брать тем более не беру. Все сама! Не унываю, стараюсь ни с кем не ругаться.
Дети Любовь Ефимовну поддержали — все же видели, сколько ей приходилось лечиться после побоев. Повлиять на брата они никоим образом не могли: он не дружил с остальными и не слушал их увещеваний.
— И мне его не жалко! — заявляет женщина. — Вот выйду отсюда, еще хоть несколько лет поживу спокойно. А что я видела в жизни? Ничего! Муж дрался, тяжелая работа.
Жить будущим
Планы после освобождения у Любови Ефимовны обширные: посмотреть, как дети отремонтировали дом, сколько цветов насажали, приласкать собаку Майю и, конечно, встретиться с подругой:
— Когда меня забирали, подруга плакала. Я Любка, и она Любка. Она меня ждет, хоть бы дождалась! Семьдесят лет ей, с палочкой ходит. Письма мне пишет.
Говорит, со всеми поддерживает добрые отношения, хотя иногда это дается нелегко:
— Женщины здесь есть такие злые, такие хамки, так ругаются нехорошо. Да я бы хоть сейчас работала, взяла бы телят в колхозе. А это что? На ферме доить не хотят, неделями пьют! Невыносимо так быть! Начальницы и контролеры здесь хорошие. Мучаются, бедные, с зеками, и всех им нужно терпеть.
Позируя для фотографии, Любовь Ефимовна снимает платочек, поправляет челку и строго смотрит в объектив. Но серьезность ей совсем не идет. Пытаясь отвлечь, спрашиваю, не хочет ли она что-нибудь сказать читателям.
— Люди, цените жизнь! Она очень прекрасная! — мгновенно реагирует собеседница. — С детьми будьте, помогайте им, не пейте!
На прощание она признается:
— Я так рада, что поговорила! Будто с дочкой… Сейчас приду в отряд и поплачу…
