Нельзя закрывать глаза на то, что мы вновь переживаем (пусть по локальному поводу) кризис в понимании как прошлого, так и настоящего, а также перспектив нашего национального развития. Получается, что многие процессы требуют дополнительного осмысления, и говорить о консенсусе различных сил и идиологем как минимум сложно. Но нельзя исключать и тот факт, что борьба в обществе (любом) — обязательный атрибут его жизни, развития, и аргументы к истории в этом случае столь же обязательный признак этой борьбы, как и современные лозунги и идеи. Другими словами, консенсус не самоцель, а лишь один из способов решения спорных для общества вопросов. Хотя бы потому, что достичь его сложно, он глубже, чем проблема Куропат и репрессий.
Представляется, что мемориал (знак, каплица) будет создан, здесь сомнений нет. Но вот что важно подчеркнуть: это должен быть знак персональный, знак не вообще жертвам, а знак конкретному священнику, погибшему здесь, профессору, литератору, колхознику, рабочему и командиру. Нужен публичный список всех (по возможности) захороненных в Куропатах. Как только мы начинаем вспоминать, думать о прошлом вообще, многие процессы становятся абстрактными сущностями, о которых можно сожалеть, но трудно сопереживать так, как мы сопереживаем ушедшему родному человеку. Когда говорят, что погибли миллионы в прошлой войне, это воспринимается как беда, а вот когда тебе говорят в твоей собственной деревне, что «у гэтай хаце гаспадар забiты», «у гэтай забiлi мацi i дзяўчынку», беда становится личной трагедией. Так должно быть и в Куропатах.
Здесь есть еще один важный вопрос, о котором нелишне вспомнить. Вот в России часто проводят разного рода опросы и, несмотря на все опубликованные сведения о многочисленных репрессиях, несмотря на фильмы и книги, есть устойчивое желание если не оправдать их, то замолчать. И никого уже не удивляет, что человек, с которым связывают разгул репрессий, постоянно занимает самые высокие места в общенациональном рейтинге выдающихся исторических фигур. До сих пор. Позволю высказать себе вот какое соображение по этому поводу. Репрессии во многом связывают в общественном сознании с целесообразностью: не было, дескать, иного выхода. Надо было перестраивать деревню, осуществлять индустриализацию, формировать новую армию. Это чистой воды макиавеллизм. Воодушевление действительно высокой целью (перестроить страну, добиться реальной справедливости и т.д.) приводило к тому, что в общественном сознании закреплялась мысль о том, что «лес рубят — щепки летят», что «я — последняя буква в алфавите», не говоря уже о нашем многовековом пиетете перед сильной личностью. Надо потерпеть, надо согласиться даже с собственной гибелью, если того требует дело. Мысль о жертвенности (личной) взращивалась целенаправленно и сознательно. Вот немецкая армия в годы войны не знала фактически таких явлений, как закрыть амбразуру вражеского дота собственным телом. А у нас это явление стало массовым.
Массовое самопожертвование? А с конкретной жизнью–то как? В том–то и дело, что общее превалировало над личным, Родина всегда была во–первых, а личное счастье и вообще жизнь — во–вторых. Хотя как быть с теми, кто жертвовал этой жизнью: сказать, что они ошибались? Нет у нас такого права.
Смысл разговора на страницах «СБ» очевиден: добиться снятия имеющихся противоречий, вывести проблему из–под юрисдикции конкретных политических сил, конфессий на уровень общественного согласия, что стало бы важным объединяющим фактором. Хотелось бы лишь, чтобы подобная философия и соответствующая практика стали первым шагом в решении тех проблем, которые раскалывают общество. И главное здесь, конечно, в том, чтобы не было вранья и люди, которые называют себя ответственными за правду, истину и т.д., были действительно ответственными, не пытаясь решить какие–то сиюминутные задачи с узкопрагматическими целями. Надо видеть главную цель, а она все же не в достижении твоей собственной политической программы, а в интересах белорусского общества в целом.
