Интервью с Председателем Верховного Суда Валентином СУКАЛО

Справедливость правосудия

Сегодняшний разговор с Председателем Верховного Суда Валентином СУКАЛО можно без преувеличения назвать знаменательным — он касается важнейшей вехи в истории белорусской судебной системы. Речь идет о фактическом завершении судебно–правовой реформы и задачах по совершенствованию национального правосудия.


— Валентин Олегович, сколько времени длилась судебно–правовая реформа в Беларуси?

— Четверть века. 25 лет, за которые выросло целое поколение. По сути, история нашей судебной системы — это история белорусской государственности. Потому что в любой стране становление судебной власти есть важная составная часть развития государства.

— Давайте рассмотрим основные этапы реформы. Как она проходила?

— Судебно–правовая реформа не могла проходить сама по себе, без определенных правил, сроков, периодов. И самое главное — без соответствующих концепций. Первая из них принята еще в апреле 1992 года. Белорусское государство было еще очень молодым, и первая концепция судебной реформы оказалась под стать этому юному возрасту: она выглядела романтической, излишне революционной и от этого несколько утопической. Содержала очень много заимствований, то есть прямого копирования из зарубежных судебных систем. И хотя тогдашний Верховный Совет одобрил ее в этом виде, слишком многое в ней было нереалистичным, не соответствовало нашим возможностям того времени. Поэтому пять лет, до 1997 года, реформа пробуксовывала — практически ни одно из положений той концепции не претворялось в жизнь. Там предлагалось создать судебные округа, не совпадающие с административно–территориальным делением Беларуси, ввести понятие мировых судов и присяжных заседателей... Очевидно, что это была нежизненная концепция, против которой возражали и юристы–практики.

— Что стало толчком для следующего этапа?

— Решение Президента о созыве 1–го съезда судей в декабре 1997 года. На этом съезде с учетом предложений делегатов было принято решение о разработке новой концепции судебно–правовой реформы. Она должна была учитывать возможности государства и точку зрения судей–практиков. На 2–м съезде судей, в 2002 году, разработанная к тому времени новая концепция была принята. Началась ее практическая реализация. В 2011 году стартовал третий этап: отсчет новым шагам реформы дало Послание Президента о перспективах развития общих судов. Оно было утверждено соответствующим указом, имело нормативный характер и содержало 56 положений, которые следовало воплотить в жизнь за 5 лет. К концу прошлого года все они были реализованы. Важнейшими завершающими этапами реформы стали объединение общих и экономических судов, получение Верховным Судом новых функций по судебному обеспечению, создание отдельной службы принудительного исполнения в системе органов исполнительной власти, ликвидация военных судов и т.д. Фактически с 2014 года мы уже работаем в новой системе. А своеобразной чертой под завершением судебно–правовой реформы, ее венцом стало принятие в конце 2016 года нового Кодекса о судоустройстве и статусе судей. Он вступил в действие совсем недавно, 24 января: это свод правил жизни объединенной судебной системы в ее новом качестве.

— То есть работа происходила последовательно и планомерно, без серьезных потрясений?

— Да, со стороны может показаться, что реформа шла очень просто и незаметно. Но так происходило потому, что в ходе этой гигантской перестройки мы ни на один день не останавливали правосудие. На самом деле это были сложнейшие преобразования: перестраивался весь судебный механизм, одновременно продолжавший работать. Ведь надо понимать, что в контексте судебной реформы следует говорить не только о судебной реорганизации, но и о трансформациях правовой системы страны в целом. Ведь новации коснулись централизации следственных органов и экспертных учреждений, затронули функции Министерства юстиции, была пересмотрена компетенция прокуратуры...

— Ради чего все это делалось?

— Любая реформа затевается не ради ее самой. Например, цели очень известной радикальной судебной реформы 1864 года в Российской империи были сформулированы в царском манифесте таким образом: необходимо создать суд скорый, правый, милостивый и равный для всех. Этим целям весьма созвучны задачи, которые ставились и перед белорусской судебной системой. В конечном счете все преобразования происходили для повышения качества, оперативности и доступности правосудия.

— Удалось достичь этих целей?

— Во многом — да. Сегодня можно констатировать, что найдена оптимальная модель белорусской системы правосудия. Она достаточно рациональна, экономична, самодостаточна и современна. Она полностью, что очень важно, отделена от органов исполнительной власти. Абсолютно соответствует административно–территориальному делению нашей страны, понятна и доступна для людей. Сам термин «судебная власть» по–настоящему стал реальным. Впервые он был провозглашен 25 лет назад в Декларации о государственном суверенитете. До этого, в советской системе правосудия, такой термин не упоминался, его вообще не было. А сегодня судебная власть не только провозглашена, она состоялась — стала реально ощутимой и независимой.

— Что можно сказать о качестве правосудия?

— Я предлагаю воспользоваться сторонней оценкой. Есть глобальные мировые рейтинги, которые оценивают это качество. Например, международный рейтинг «Индекс верховенства права–2016», составляемый по оценкам независимых экспертов. В этом рейтинге гражданское правосудие нашей страны находится на 30–м месте, уголовное — на 49–м. Это весьма высокие позиции как в мире, так и среди всех стран СНГ. Для сравнения скажу, что российское правосудие там находится соответственно на 63–м и 98–м местах. То есть мы добились неплохого качества правосудия, о чем могут говорить и другие цифры: в прошлом году из более 44.000 приговоров они отменены лишь в отношении 563 человек. За пять лет у нас нет ни одного случая необоснованного осуждения граждан.

— Благодаря чему повысилась оперативность правосудия?

— Удалось добиться процессуальной экономии, упростив необязательные, формальные судебные процедуры. Мы пошли по пути внедрения современных тенденций правосудия, информационных технологий. В марте 2016 года ввели такую форму проверки законности судебных решений, как апелляция по уголовным делам. Она позволила на 40 процентов сократить количество повторных судебных разбирательств в судах первой инстанции. То есть суды второй инстанции сами выносят новое решение, исправляя приговоры районных судов. Благодаря этому мы стали завершать процесс правосудия на более ранней стадии. Эта современная форма, уже реализованная в уголовном, будет в следующем году введена и в гражданском правосудии. В экономическом она действует уже достаточно давно.

* * *


— Можно ли сказать, что медлительность правосудия окончательно преодолена?

— К сожалению, не до конца. Еще не изжиты многочисленные переносы сроков рассмотрения дел.

— С чем это связано?

— На мой взгляд, причина, как ни парадоксально, в стремлении к более высокому качеству. Дело в том, что около 40 процентов судей имеют стаж работы до 3 лет. Им не хватает опыта. Поэтому они пытаются подходить максимально ответственно, чтобы их решения были безукоризненны. Жертвой такого подхода становится оперативность: в поиске абсолютно правильного решения часто уходит больше времени, чем хотелось бы.

— Может, это не так уж плохо?

— Конечно, здесь сказывается наш менталитет с его поиском взвешенных, хорошо продуманных решений: «Семь раз отмерь, один отрежь». Но все–таки надо находить разумный баланс, золотую середину между судом скорым и правым.

— Часто ли люди жалуются на работу судов?

— Сократилось и количество жалоб в целом, и число обоснованных нареканий на работу судебной системы. Но тут надо понимать, что есть процессуальные жалобы на судебные решения, которые являются неотъемлемой частью правосудия, частью судебного процесса. Таких жалоб в прошлом году поступило более 9.000, и примерно по 15 процентам из них вышестоящими судами вносились коррективы. Это нормальный процесс. И есть жалобы более тревожные, на недостатки в организации правосудия. Хотя их число тоже снизилось, но все–таки оно составило почти 2,5 тысячи. Из них 139 оказались обоснованными, это примерно 4 процента.

— С чем связаны эти жалобы?

— Это, я считаю, проявление проблем роста. Верховный Суд начал отвечать за все, что делается в судебной системе, приняв эти функции от органов исполнительной власти в лице Министерства юстиции. Теперь мы ответственны и за работу аппарата судов, администрирование, кадровое обеспечение. Соответственно жалобы по этим вопросам тоже стали адресоваться нам. В качестве решения проблемы серьезно ужесточили спрос. Безусловно, такой подход даст свои плоды, но, может быть, не сразу. Например, в прошлом году за дисциплинарные проступки наказаны 46 судей и 196 работников аппарата, 2 судей уволили по дискредитирующим основаниям — в связи с проступками, порочащими звание судьи. Еще двое судей осуждены — приговорены к длительным срокам лишения свободы за коррупционные преступления. Как видите, Верховный Суд достаточно строго оценивает работу своих людей и не прощает ни одной серьезной ошибки.

— Что самостоятельность правосудия дала в плане материально–технического обеспечения?

— Например, возможность концентрации средств в деле создания условий для новой судебной системы. Мы стали более самодостаточны в финансовом плане. За 3 года возведены пять новых зданий судов, и только за последний год капитально отремонтированы с элементами реконструкции и модернизации 10 зданий. Как видите, мы идем путем не столько строительства новых, сколько глубокой модернизации старых построек, делая их более современными и функциональными. Я считаю, такой подход правилен с точки зрения экономичного применения средств. За последние годы совершенно изменилась и внутренняя обстановка в наших судах. Появилась серьезная компьютерная база, в целом обновилось техническое оснащение, другими стали и залы судов, вплоть до отделки и мебели.

— Что можно сказать о доступности правосудия?

— Одним из главных достоинств объединения общих и хозяйственных судов можно считать то, что судебная система стала более понятной для людей. Раньше ведь нередко случались споры о подсудности того или иного дела. Например, когда возникали споры между предпринимателями, между физическими и юридическими лицами. Куда обращаться? То ли в хозяйственный суд, то ли в общий... Сейчас эти споры исчезли. Мы находимся в одной системе и не допускаем разногласий внутри ее. Единой стала не только организация правосудия, но и судебная практика. Ее по наиболее сложным категориям дел формирует Верховный Суд, являющийся единым органом судебного надзора. Обеспечено и единое применение закона в различных сферах правосудия.

— Удалось ли справиться с большой судебной нагрузкой?

— Скажем так, ее удалось существенно оптимизировать. Несмотря на серьезно увеличившееся количество дел. Для этого были использованы не только законодательные возможности, но и внутрисудебные резервы. В ходе реформы у судебной системы появилась возможность маневра силами и средствами. Скажем, в 2015 году, как только очень резко увеличилась нагрузка в экономических судах, мы тут же перевели туда часть персонала и судей из общих судов. Таким образом удалось стабилизировать нагрузку. А в 2016–м на 15 процентов сократили количество дел, поступающих в экономические суды, благодаря тому, что инициировали передачу бесспорных категорий дел на разрешение в нотариальные конторы. Почти 50 тысяч таких дел перешло к нотариусам.

Хотя нагрузка все равно остается высокой. Сегодня в месяц на одного судью экономического суда приходится 130 дел. В общих судах — 70. Это связано и с количеством судей. Есть мировые стандарты, например, европейские, где один судья должен приходиться на 5 тысяч населения. У нас — на 8 тысяч. Но в целом в прошлом году судебная система справилась с поступившим объемом дел, а ведь их было около 700 тысяч. Фактически это означает, что ежедневно в 150 судах страны рассматривается и принимается около 4 тысяч судебных решений. Думаю, это весомое подтверждение нашему движению вперед.

* * *


— Итак, судебно–правовая реформа завершена. Означает ли это, что белорусское правосудие не нуждается в дальнейшем развитии?

— Конечно же, нет. В прошлом году принят план развития судебной системы на пятилетие. Он содержит ряд принципиальных позиций, которые явятся не столько продолжением реформы, сколько совершенствованием уже достигнутых результатов.

— Давайте назовем хотя бы основные из них.

— Тогда начнем с введения 1 января 2018 года апелляционной системы пересмотра судебных решений в гражданском правосудии, о чем я уже упоминал. Тут сложность уже в количестве гражданских споров — их около 220 тысяч в год. Поэтому чисто технически областному суду будет сложнее, чем в уголовном судопроизводстве, принимать решение по делу, не направляя его на повторное рассмотрение. Ведь апелляция вводится без увеличения численности вышестоящих судов. Кроме того, некоторые страны создают специальные апелляционные суды, мы же этого не делаем, отчасти перенося судебную нагрузку из судов первой в суды второй инстанции.


Следующий важный момент — введение единой судебной процедуры. Все–таки после объединения общих и хозяйственных судов остались отличающиеся процедуры судопроизводства, определяемые хозяйственно–процессуальным и гражданско–процессуальным кодексами. Нивелировать эту разницу, не изменяя законодательство, не получается. Ведь хозяйственно–процессуальный кодекс во многом был арбитражным. Поэтому сейчас мы работаем над созданием единого гражданско–процессуального кодекса, который бы включал в себя особенности рассмотрения экономических дел. Важно, чтобы появились единые принципы, единые подходы в рассмотрении споров как между субъектами хозяйствования, так и между физическими лицами. О сложности задачи говорит тот факт, что Российская Федерация тоже поставила перед собой такую цель, но уже пять лет не может ее реализовать. Мы надеемся, что получится сделать это гораздо быстрее.

Еще одна задача — внедрение медиации и всех форм досудебного примирения. Кое–что уже получается: в экономическом правосудии до 60 процентов споров прекращаются до судебного разбирательства, в общем — около 25 процентов. Кроме того, примерно 1.500 мелких уголовных дел прекратили, не доводя до суда, за примирением сторон, возмещением ущерба и по некоторым другим основаниям. Но этого мало. Ведь менее конфликтный способ разрешения споров, не доводя их до разбирательства в суде, это и решение вопроса судебной нагрузки. Проблема в нехватке медиаторов, малой информированности людей о таких формах досудебного урегулирования и соответственно в некотором недоверии к ним.

Очередной шаг к правосудию будущего — упрощение архаичных судебных процедур. Нам не нужны отжившие атрибуты римского права в делах, где люди признают свою вину, раскаиваются, согласны с мерой наказания. Зачем в этих случаях формально проводить процесс, опрашивать свидетелей и т.д., заслушивать стороны? В прошлом году мы впервые ввели упрощенную форму вынесения приговора, если обвиняемые на это согласны. Около 900 дел были рассмотрены по такой процедуре. Со сложными делами так не получится, но есть дела простые, очевидные, не требующие соблюдения всех формальностей. Это современный международный путь так называемой процессуальной экономии.

— Внедрение информационных технологий тоже стоит в ряду этих задач?

— Да, причем мы применяем их уже не только в досудебной процедуре извещения о судебных процессах, но и пытаемся внедрить в сам процесс. Имеется в виду ведение заседания без секретаря, без протокола — с фиксацией посредством аудиозаписи. Некоторые процессы ведем уже с использованием видеосвязи, чтобы обходиться без вызова людей непосредственно в зал заседания. В областных судах оборудованы специальные студии, которые позволяют рассматривать некоторые дела в режиме видеоконференций.

Хочу особо подчеркнуть, что правосудие будущего невозможно без доверия населения. Это принципиально важный момент: любой процесс начинается с вопроса, доверяют ли стороны суду. Как добиться, чтобы для решения своих споров, особенно экономических, люди неизменно выбирали национальное правосудие, а не какой–нибудь Стокгольмский арбитраж или высокий суд Лондона? Я думаю, тут один путь — через открытость правосудия, его доступность, высокую культуру судей, уважение к участникам процесса.

— В прошлом году, насколько я знаю, Верховный Суд проводил социологическое исследование на эту тему. Что оно показало?

— Мы хотели выяснить, что на самом деле происходит у нас с доверием к правосудию. Исследование было довольно серьезным, хотя вокруг него ходили разные кривотолки. Некоторые СМИ намеренно вырывали из контекста всего исследования какую–то его часть, например, интернет–опрос за короткий период, и выдавали за конечный результат. На самом деле изучение общественного мнения шло в течение нескольких месяцев. И не только в интернете, но и на базе 9 судов, которыми проводилось анонимное анкетирование сотен людей. Реальные результаты таковы — 61,4 процента безоговорочно доверяют суду, 12,3 процента не доверяют, 26,3 процента затруднились ответить. Это соотношение совпадает и с результатами других исследований. Думаю, это реальная цифра. Надо исходить из того, что в суде всегда встречаются две стороны, одна из которых оказывается проигравшей. Наверное, человек, проигравший суд, не будет хорошо отзываться о судебной системе в целом. Но самый главный критерий — то, что люди идут в суд за защитой своих конституционных гражданских прав. 220 — 230 тысяч в год, и этот показатель постоянно растет. Второй важный критерий — как люди обжалуют судебные решения. Только 4 процента из этих 220 тысяч впоследствии оказываются не согласны с судебным решением! Остальных, выходит, решение суда вполне устраивает. Когда мы оцениваем доверие к белорусскому правосудию в целом, надо полагаться не только на социсследования, но учитывать все названные мной критерии совокупно.

— Что можно сказать о судебных кадрах?

— Ответом на этот вопрос можно обозначить очередную задачу правосудия будущего — улучшение качественного состава судейского корпуса. Говоря объективно, средний уровень подготовленности наших судей сегодня не может удовлетворять. Коммерческое юридическое образование, которое в массовом порядке получают в последнее время молодые люди, не самого высокого качества. Люди с таким дипломом могут чисто механически вести судебный процесс, но у них отсутствует панорамное мышление, нет аналитического склада ума, не хватает высокого культурного уровня, общей эрудиции и даже богатого словарного запаса. Есть проблемы с судьями, владеющими белорусским языком, иностранным языком, не так много специалистов, имеющих ученые степени. Поэтому сегодняшняя задача — усиление требований к подбору кандидатов на судейскую мантию. Для них вводится психологическое тестирование на базе Академии управления при Президенте. Ужесточаются условия специальной проверки. Особое внимание будет уделяться умению работать в публичных условиях. К сожалению, не всякий даже очень грамотный юрист может правильно вести открытый публичный процесс, находиться на людях. А нам сейчас нужны именно такие кадры, которые будут достойно представлять белорусское правосудие и уметь противостоять психологическому давлению, многократно усилившемуся с приходом в нашу жизнь интернета.

* * *


— Валентин Олегович, в начале нашей беседы вы сказали, что перед реформаторами XIX века стояла задача сделать суд милостивым. Можно ли сказать, что и белорусское правосудие за последние годы стало более гуманным?

— Это очень болезненный вопрос. Потому что я, к сожалению, не могу утверждать, что суд стал гуманнее. Все же в структуре уголовных наказаний 30 процентов приговоров все еще связано с лишением свободы. Плюс косвенно к этому показателю относится и 16 процентов арестов — это хоть и краткосрочное, но все–таки лишение свободы. Конечно, в советские времена лишение свободы доходило и до 40 процентов, но ведь мы сегодня должны равняться на европейские мерки, а наши показатели от них пока отстают.

— Почему это происходит? Неужели судьи не могут быть менее жесткими при вынесении приговоров?

— Вот вы сейчас повторяете популярную обывательскую точку зрения, будто в суровых приговорах виноваты исключительно судьи. Но поверьте, у судей нет психологической ориентации на жесткие вердикты. Даже с точки зрения вынесения приговора технически гораздо сложнее обосновать лишение свободы, чем альтернативное наказание. Нужна более серьезная мотивировка, поэтому судьям проще было бы назначать другие виды наказания. Но обыватель упускает многие другие факторы, которые довлеют над судьей, главным образом законодательные. Например, в стране очень высок уровень рецидивной преступности — в прошлом году он составил 38 процентов. То есть почти в половине случаев перед судом предстают люди, ранее уже конфликтовавшие с законом. И по всем нормам уголовного права в таких случаях новый судебный вердикт должен быть жестче предыдущего. У судьи в этом случае просто нет иного выхода, он не может назначить мягкое наказание, иначе сам нарушит закон. Кроме того, надо учитывать, что жизнь постоянно подбрасывает нам новые вызовы, требующие ужесточения ответственности за некоторые виды преступлений. И законодатель идет на это, прислушиваясь в числе прочего и к общественному мнению.

— Вы имеете в виду ответственность за вождение в пьяном виде?

— Не только это. Когда в стране, вы помните, случился всплеск преступлений, связанных с наркотиками, было принято решение о серьезном усилении ответственности за них. Суды не могут интерпретировать это как–то по–своему, они обязаны исполнять законодательство. В итоге, конечно, это сразу ощущается на структуре уголовных наказаний. Как и решение об ужесточении наказаний для взяточников, пьяных водителей, злостных неплательщиков алиментов... Хотелось бы, чтобы все понимали, что судьи — исполнители действующего законодательства, в своих решениях они руководствуются исключительно законом, а не какими–то личными предпочтениями. Другое дело, что нам — и обществу в том числе — следует более ответственно подходить к вмешательству в Уголовный кодекс, чтобы избежать дисбаланса между отдельными видами преступлений, не допустить нарушения пропорций ответственности. Впрочем, в плане развития судебной системы на пять лет имеется тезис о том, что судьям стоит стремиться к избранию наказаний, не связанных с лишением свободы, когда есть такая возможность.

— Речь идет об изменении существующей судебной практики?

— Скажем по–другому — об ориентации на менее карательное, репрессивное правосудие, о придании ему характера примирительного, восстановительного института. Разумеется, в рамках действующего законодательства, хотя я не исключаю наших инициатив о смягчении наказаний и декриминализации отдельных составов преступлений. Понимаете, хотелось бы, чтобы в обществе слово «правосудие» воспринималось как синоним к слову «справедливость».

— Это сложно. Понятие о справедливости, наверное, у каждого свое... Самое законное решение обязательно будет казаться несправедливым тому, кто проиграл суд.

— В декабре прошлого года я принимал участие в 9–м съезде судей Российской Федерации, где возникла интересная дискуссия на эту тему. Оказалось, что многими зарубежными экспертами справедливость вообще не воспринимается как правовой термин. Этого слова нет в юридических словарях, поэтому в зарубежной юриспруденции справедливость считается понятием философским, социальным, оценочным. Я тогда сказал, и остаюсь при этом мнении, что справедливость — это оценка судебного решения не только с чисто правовой точки зрения, но и с точки зрения моральных, нравственных, этических норм. Не оценка сторон, у которых понятие о справедливости может действительно быть диаметрально противоположным, а именно общественное восприятие приговора. Сложность в том, чтобы добиться баланса между правовой и общественной оценкой. Это вопрос очень непростой, тем не менее все белорусские суды нацелены на то, чтобы их решения воспринимались большинством людей как справедливые. Несмотря на то, что справедливость — не юридический термин, мы ввели это понятие в наши процессуальные нормы. Они прямо указывают, чем руководствоваться судье при вынесении решения: приговор должен быть мотивированным, обоснованным, законным и справедливым. Эти четыре постулата, я уверен, останутся неизменным девизом нашего правосудия.

rud@sb.by

Советская Белоруссия № 31 (25166). Среда, 15 февраля 2017
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter