В эксклюзивном интервью «СГ» белорусский художник рассказал об особенностях собственного стиля и вкладе в мировое искусство
11.12.2015 23:12:50
С БОЛЬШИНСТВА его картин на тебя смотрит легкоузнаваемая утонченная рыжеволосая красавица — не белоруска, не француженка, а женщина вообще, в образе которой, кажется, можно узнать сразу всех представительниц прекрасной половины. Именно по этому образу легко угадывается и авторский почерк Романа Заслонова — белорусского художника, имя которого хорошо знает современное мировое искусство. С середины 90-х его персональные выставки колесят по всей Европе и США, а работы уже есть в коллекциях Элтона Джона и Шарлиз Терон. Но только на прошлой неделе его картины впервые увидели белорусы на персональной выставке, которая открылась в Национальном художественном музее. В эксклюзивном интервью «СГ» Роман ЗАСЛОНОВ рассказал об особенностях собственного стиля и вкладе белорусских художников в мировое искусство.
— Роман, поздравляю с вашей первой персональной выставкой в Минске. Но почему она состоялась только сейчас, когда ваши работы уже не раз видел зритель из очень многих стран?
— Как правило, в начале своего творческого пути все художники хотят расширить горизонты. Я родился, вырос и учился в Минске. Выставлять свои работы тоже начал здесь. Затем в ближнем зарубежье — в Москве, прибалтийских странах, которые тогда не были заграницей. Потом настало время, когда вдруг открылись границы. Естественно, нам, художникам, хотелось воспользоваться этим для своей самореализации. Для меня, как и для любого художника, было важно, чтобы география моих выставок и моего присутствия расширялась. Поэтому карьера начала больше строиться на Западе. Одна выставка сменялась другой, и этот процесс затянул. Но нельзя объять необъятное, поэтому пришлось расставлять приоритеты, хотя я всегда хотел сделать хорошую выставку в Минске. Но то работ не было, то возможности. Поэтому, когда сейчас музей наконец предложил сделать персональную выставку, я согласился. Для меня это, конечно, долгожданное событие. Ведь когда тебе 30 лет, ты думаешь: «Вот хорошо бы сделать выставку». Потом ты точно так же думаешь в 40, а в 50 уже уверен: «Пора бы!»
— Почему на минской выставке представлены именно эти работы?
— Что-то было в фондах белорусских музеев, что-то — в моей коллекции, а что-то удалось взять у коллекционеров. Например, шесть работ, которые очень важны для меня, ехали из Америки, но по дороге застряли в Польше и появились в Минске уже после официального открытия выставки. Поэтому их презентацию мы сделаем в формате очередного события, после которого выставка предстанет перед зрителем уже в том виде, в котором была запланирована. Благодаря этому белорусский зритель увидит, по сути, сразу две разные экспозиции. Кстати, после Минска выставка переедет в Гомель, а затем в Витебск.
— Знаю, что вы очень волновались перед этой выставкой. Как вам первый прием белорусского зрителя, его первая оценка вашего творчества?
— Встретили меня очень тепло. Конечно, всегда хочешь, чтобы было много посетителей, но когда сразу видишь такое количество людей, то поначалу не знаешь, как себя вести, даже пугаешься. У художника ведь жизнь проходит по большей части в уединении в его мастерской. Там постоянно задаешь себе вопрос: а нужно ли это кому-то или все это бессмысленно? И вдруг, раз в год или в пять, у тебя случается такое бурное событие, как персональная выставка, когда ты наконец-то понимаешь, что все, что ты делал, кому-то действительно интересно, кому-то нужно, кому-то нравится, а кому-то, может быть, даже совсем не нравится, но в любом случае есть какая-то реакция зрителя, ради которого мы и творим.
— В Беларуси, художником которой вы сами себя считаете, вас знают меньше, чем на Западе. Почему?
— Меня знает мое и старшее поколение. Младшее — нет, разве что видели что-то в интернете или на выставках, если приезжали в Европу. В Минске они могли вживую видеть только 1—2 работы на общих выставках, а чтобы знать художника, нужно побывать на его персональной выставке. Так что это, скорее, заочное знакомство. Что касается обычной публики, то и она, естественно, меня мало знает, за исключением каких-то продвинутых любителей искусства. Это тоже нормально, ведь человеком перестают интересоваться, когда он долгое время отсутствует. Поэтому даже сейчас у меня были сомнения — а может быть, это не нужно, а вдруг никому это не интересно? Но, видимо, все-таки время пришло: я и публика, мы вместе созрели для этого. На выставке ко мне подходили совершенно незнакомые люди, возможно, даже далекие от искусства, и рассказывали, какие эмоции у них вызвали мои картины. Изначально ты закладываешь в нее какую-то энергию, естественно, стараешься позитивную, а потом она отражается через зрителей и возвращается к тебе в виде их оценок и восторгов, эмоций, отзывов и вообще теплоты. Это и есть самая лучшая оценка для художника.
— На ваш взгляд, насколько вообще известно и оценено белорусское искусство в мире?
— Художники все чаще начинают ездить по миру, даже самостоятельно выставляться, так что современное белорусское искусство начинает присутствовать на мировой культурной арене. К слову, буквально недавно наши художники, скульпторы отмечены премией на салоне «Гран Пале» в Париже. Правда, пока я не могу сказать, что наше присутствие там сильно ощутимо. К тому же Беларусь до сих пор, к сожалению, не везде идентифицируют, считая ее частью России. Для людей Запада советский человек и русский — это одно и то же. Поэтому порой им нужно долго объяснять, кто ты на самом деле, что есть такая отдельная страна. Что касается исторического среза, то когда находишься в Париже в музее современного искусства в Центре культуры Жоржа Помпиду, то отчетливо понимаешь причастность белорусской культуры к мировой. В этом музее в подписи к работе художника принято указывать, где он родился. И среди работ начала ХХ века нередко встречаются подписи Витебск, Смиловичи. Словом, можно говорить, что белорусскую школу живописи там знают. Для этого было бы достаточно хотя бы пары имен, таких как тот же Сутин или Шагал. Но наше современное искусство должно двигаться вперед, чтобы завоевывать признание.
— Ваши картины всегда обращают на себя внимание своей яркостью — думаю, их сложно с чем-то спутать. Вы сами называете свой стиль современным фигуративным искусством. Что вы вкладываете в это понятие?
— В фигуративном искусстве зритель всегда понимает, что изображено на полотне. В нем есть определенная предметность, сюжетность. Современное или новое фигуративное искусство отличается даже от традиционного фигуративного, в котором просто изображался объект, скажем, портрет был строго портретом, пейзаж — пейзажем. Раньше многофигурная композиция писалась на какую-то заданную тему, очень литературно, дидактически. При этом художник не ставил какой-то сверхзадачи. Он просто придумывал сюжет, работал над формой, композицией. И если все это сходилось, то произведение становилось удачным. В новом фигуративном искусстве автор передавал конкретный сюжет через свое мироощущение, свое внутреннее состояние, через подбор цветов, отдельные элементы композиции, линии. То есть это искусство более эмоционально.
— А что в искусстве повлияло конкретно на вас?
— Конечно же итальянское Возрождение. Обилие ярких цветов — наверное, это мое желание быть немного в контрасте с окружающей серой действительностью. Причем она ведь серая не только у нас, но и по всему миру. Человек ведь везде живет в ежедневной рутине, в отсутствии каких-то цветовых и эмоциональных всплесков. А искусство и живопись в частности призваны быть ими.
— Многие, глядя на ваши картины, говорят, что это гимн женщине. Так ли это на самом деле и кто скрывается за этим образом рыжеволосой красавицы?
— Нет, гимн — это слишком пафосно. Скорее, это какая-то лирическая песня, мелодия. Что касается главной героини, то это просто собирательный образ женщин, которых я встречал в своей жизни. Все они нас окружают — ты их видишь в кино, в ресторанах, на обложках журналов. Мне хотелось собрать все эти фрагменты и попробовать создать свой образ. Судя по тому, что все говорят об узнаваемости моей героини, это получилось.
— Роман, извините, я с любопытством посмотрела на ваши картины, но не нашла в них ничего белорусского. Может, я просто невнимательна? Было ли у вас желание написать деревню, простую сельскую женщину?
— Для меня в искусстве есть некие почти табуированные темы. Например, я вряд ли когда-нибудь буду изображать рушник, пролетающего над гнездом аиста или матулину хату. Я ни в коем случае не осуждаю художников, которые это делают. Но сам я к этим темам не обращаюсь, точно так же как я не стану писать Венецию, скрипки, женщин с бокалом вина или проявление какой-то жестокости. Что касается простой сельской женщины, то ее образ вы можете увидеть, например, в моем «Ведерке черники».
— Вы внук легендарного белорусского партизана, героя войны Константина Заслонова. При этом вы никогда ничего не писали на эту тему. Почему?
— Я сознательно отказываюсь от темы войны, потому что мне кажется, это тоже наиболее простой путь в искусстве. Особенно в моем личном контексте — уж крайне банально получится, что внук партизана пишет картины о войне. Еще при подготовке дипломной работы я думал об этом, и даже хотел взяться за разработку этой темы. Но потом отказался и до сих пор не брался за нее. В Европе гораздо хуже знают нашу историю, и, когда я им называю фамилию деда, она им ничего не говорит, хотя все с уважением относятся к моему рассказу.
mizkevich@sb.by