Олег Янковский не стал издавать книгу о своей жизни, считал это нескромным. Он просто записывал в школьной тетрадке размышления о семье, любви, кино и театре – и убирал в стол. Заметки были собраны воедино уже после смерти актера. Мы публикуем отрывки из книги Олега Янковского «Улыбайтесь, господа!».
На суточные одевал семью
«Бывает, журналисты задают мне вопрос: а какой вы в обычной жизни, в быту? Попробую ответить. Если внешне – довольно высокий, рост у меня 182 сантиметра, но, поскольку пропорционально сложен, кажусь на все 190. Походка легкая, стремительная, чуть пружинящая. Глаза серые, со смешинками, улыбка чуть ироническая. Говорят, фотогеничен… В школьные годы я очень серьезно увлекался футболом. Но сейчас играю только иногда, для удовольствия, как и в теннис. Форму спортивную специальным образом никак не поддерживаю. У меня конституция такая. Никто меня не консультировал, как и где одеваться. Вы знаете, как-то все сам. Во-первых, что греха таить, за границей на суточные я всю жизнь одевал семью. Я рано стал выезжать, поэтому, естественно, оказался в лучших условиях. Когда снимался у Тарковского в Италии, гонораром пришлось с государством поделиться, но тем не менее и эти деньги были какие-то фантастические. Одел и сына, и жену, мой вкус долго определял внешний вид моей семьи. Потом, конечно, появились другие возможности. Обожаю Армани, Черутти. В этих Домах я по возможности и стараюсь одеваться; это дорогие магазины, но англичане правы: мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи. Вот, собственно, все, что касается внешнего моего облика…
Меня в связи с фильмом «Стиляги» спрашивают, был ли я в юности стилягой. Да, но я был им недолго. Я эту моду мальчишкой застал в Минске, старшеклассником. Чтобы соответственно выглядеть, надо было напрячься, усилия стилиста какие-то приложить. Наваривали подошвы на башмаки, я уже не помню как. Ушивали брюки, пиджаки клетчатые покупали на несколько размеров больше, чтобы широкие плечи были. И коки на голове. Разумеется, музыка – рок-н-ролл… И самое главное – шатание по «Бродвею», так в каждом городе, в том числе и в Минске, центральную улицу называли. Курили небрежно, чтобы взрослыми казаться и буржуазными. Но выпивать в 16 лет тогда было ненормально. И девочки-стиляги тоже были. Но все у нас было очень целомудренно и чинно. Девочки носили тапочки какие-то, легкие платьица. Все самодельное, нелепое. Ничего импортного у нас не могло быть. Не на что было купить.
И в одиннадцать часов вечера я должен был быть дома, ведь за мной внимательно следил старший брат, чтобы я совсем в подворотне не оказался.
Не знаю, сильно ли мой публичный имидж отличается от внутреннего самоощущения. Слышал, что кажусь надменным, отстраненным, а ведь я очень коммуникабельный человек. Совершенно не умею отдыхать. Когда приближается выходной день или отпуск, мучаюсь, чем бы занять и себя, и семью. Я на четвертой скорости двигаюсь уже много-много лет. Только окончил институт – сразу стал сниматься, а еще театр. Никогда даже в голову не приходило, что надо беречь себя, отдыхать. Ну и возможностей было раньше мало. Я вообще-то не турист, и на Байкал с рюкзаком – этого от меня не дождешься. Я за пассивный отдых. А того, чем занимаются другие – подводного плавания, рыбалки, охоты, – я никогда не любил. Даже просто поехать куда-нибудь в мужской компании не получилось ни разу. Я люблю дачу. Обожаю стричь газон, а потом сидеть в кресле-качалке и пить кофе… Конечно, люблю бывать за границей, мы часто выезжаем с женой в другие страны. Мне всегда уютно в Италии. Еще я без ума от Парижа. Люблю просто сидеть на центральной площади в Венеции или Париже и наблюдать за нравами – это самое любимое мое времяпрепровождение. И какие-то мысли хорошие посещают, какой-то покой разливается. Но долго отдыхать все равно не могу…
Процесс подготовки к роли иногда нравится даже больше, чем сама съемка. Я люблю работать в тиши своего кабинета. Немного виски, трубка с хорошим табаком. Внимательно, по сто раз перечитываешь каждую фразу и постепенно понимаешь, как именно ее надо сказать. И фраза за фразой, шаг за шагом перед тобой, как в кино, появляется образ человека, которым ты скоро станешь.
К курению трубки я пришел по двум причинам. Во-первых, это, поверьте, процесс – по городу-то с трубкой не побегаешь, неудобно. Люблю виски себе налить, маслины положить, соленые орешки и вот так посидеть дома, в своем кабинете, с трубкой. Семья улеглась спать, а ты сидишь и думаешь о новой роли или смотришь на фотографии родных и близких – замечательно».
С кого начинали, а кем закончили
«Я практически не помню своего отца – он был репрессирован, долго находился в заключении. Мы
встретились только незадолго до его смерти – в 51-м году его перевели в Саратов – готовить офицеров запаса, но он был уже очень болен. Нас росло трое сыновей, маме и бабушке было сложно специально заниматься нашим воспитанием. Так что все, что меня сформировало, – это генетика, хорошая семья. Мама была русская дворянка, отец – поляк, военный, настоящий офицер, служил в Семеновском полку, дружил с Тухачевским. Фамилия его была Янковецкий, в 30-х годах немного изменилась, и я родился уже с фамилией Янковский. Бабушка была интеллигентная женщина, и когда я какого-то мальчика знакомого со двора домой приводил, она мягко так говорила: «Олеженька, с ним тебе не надо дружить. У него пять лет уже нет дома». Вот эту фразу я хорошо запомнил. У нас дом был всегда – в разных городах, при любых обстоятельствах, любом материальном положении, в чужом доме или в коммунальной комнате – были традиции. Даже в самые тяжелые годы бабушка не забыла французский язык и нас пыталась ему учить, мама очень много работала, но следила, чтобы мы всегда были опрятны. Семейные традиции – это сильный позвоночник. А если позвоночник у тебя не в порядке, жизнь заставит прогнуться – я имею в виду разные компромиссы. Меня не воспитывали как диссидента. Против власти в нашей семье никто не шел. То, что отец был репрессирован, тщательно скрывалось. Когда мы с братьями уже совсем взрослыми стали, мама призналась, боясь всего и вся, что у нас от дедушки есть какие-то сбережения в швейцарском банке. Правда, к тому времени за долги эти вклады исчезли, так что мы не разбогатели… Много лет назад я играл Ленина в спектакле «Синие кони на красной траве». Ну какой я Ленин?! Да еще без грима. На Дзержинского я, может быть, еще и мог бы быть похож, а на Ленина никак. И при всем при этом я считаю эту работу одним из лучших своих спектаклей. Когда он шел, происходило чудо. Мне даже говорили: «Знаешь, ты ведь действительно на Ленина становишься похож». Оправдываться за эту работу мне нечего. Ведь в то время мы все о Ленине знали очень мало. Другая литература появилась много позже.
По приглашению Клода Режи я на полгода уехал в Париж, участвовал в международном театральном проекте, очень напряженно работал… Последнее эхо обваливавшегося Советского Союза докатилось и до Франции. В Париже я узнал, что подписан указ о присвоении мне звания народного артиста СССР. Это случилось за неделю до того, как страна с таким названием приказала долго жить. Первым народным в 20-е годы стал Константин Сергеевич Станиславский, а я оказался последним… К слову, на вечере, посвященном столетнему юбилею МХАТа, я даже позволил себе шутку на эту тему: «С кого начинали, товарищи, а кем закончили!»
Боюсь ли я чего-нибудь? Ну, испугать меня довольно легко – например, если в темной комнате крикнуть. А по-настоящему… Есть черта, за которой ты понимаешь: бояться уже нечего. Когда тебе, не дай бог, говорят, что ты очень болен. Ну что бояться – надо просто эти месяцы нормально дожить. Так же и со страной: надо и жить и верить… И делать свое дело. Потому что, если все время только говорить о плохом, ничего не изменится».
Предложений из Голливуда было много
«Мне предлагали за хорошие деньги рекламировать «Вольво». Я не стал этого делать по одной причине: никого не осуждая, я решил для себя не опускаться до такого заработка. Поскольку судьба подарила мне немного другую жизнь, чем многим моим коллегам, другие полеты во сне и наяву, я не хотел разрушать свои взаимоотношения с моим зрителем, с моими поклонниками.
Был один неприятный для меня момент. Какие-то слишком деловые люди вставили кадры из «Мюнхгаузена» в ролик фирмы, производящей бытовую технику. Разумеется, никто и не подумал поинтересоваться моим мнением на этот счет. У меня ведь нет никаких прав. Фильм принадлежит телевидению, оно вольно распоряжаться архивом по собственному усмотрению. Поэтому формально придраться не к чему, а моральная сторона… Скажите, кто сейчас на это обращает внимание? Правда, пошел слушок, мол, Янковский недоволен, как использовали его имя, и тогда ко мне обратились юристы: некая фирма приглашает вас на переговоры. Я отказался: о чем мне говорить с ними? Наверное, предложили бы в порядке компенсации микроволновую печку или кухонный комбайн...
Были разные искушения в жизни, звали в правительственные структуры, предлагали даже быть министром культуры России. Я целый день думал об этом... Действительно, надо честно заниматься своим делом. Да и родные отговорили. Вот и бизнес – не мое занятие, хотя я мог бы, скажем, ресторан открыть. Но вот не умею. Если уж идти в бизнес, то чтобы серьезно заниматься им, а не лицом торговать. Бизнес – тоже искусство…»
Играя Свифта, думал об Абдулове
«Мне очень дорог фильм «Дом, который построил Свифт». Я как-то особенно волновался перед его премьерой. Картина непроста для восприятия, а нам хотелось, чтобы зрители поняли нас. Поняли, например, что ни сценарист Григорий Горин, ни режиссер Марк Захаров не собирались делать биографический фильм о писателе Джонатане Свифте. Если формулировать идею картины двумя словами, то я бы сказал: это фильм о преемственности. Преемственности души.
Известно, что сегодня человеческие контакты возникают очень трудно, и говорить про общение – в самом высоком, духовном понимании этого слова – безусловно, необходимо. Нередко спрашивают: «Что помогало вам в работе над ролью?» Так вот, работая над ролью Свифта, я все время думал о реальной житейской ситуации, о своем общении с реальным человеком… Я думал о Саше Абдулове. Мы с ним познакомились уже много лет назад на репетиции первого в его жизни спектакля «В списках не значился…» по Борису Васильеву.
Что притягивает людей друг к другу? Почему из десятка хороших людей ты выбираешь одного – необходимого? Тайна, над которой, конечно, нужно размышлять, но разгадать ее до конца невозможно. Так или иначе, но у меня возникло желание делиться с Сашей тем, что я понял, знаю, что волнует меня. Наши человеческие отношения мне и хотелось хоть в какой-то мере перенести на экран во взаимоотношения наших героев Джонатана Свифта и доктора Симпсона. Получилось ли? Об этом судить зрителю.
К большому сожалению, у меня нет языкового образования, и это сказывается на количестве моих работ на Западе. Если бы я знал английский в совершенстве, то все сложилось бы у меня по-другому и на международном рынке. Я много картин играл на английском и на итальянском. На английском – «Цареубийцу», что удивило Малкольма Макдауэлла, он даже сказал: «Я бы так не смог». А мы – дубль снимаем на русском, дубль на английском. Правда, с акцентом. Но если бы у меня был блестящий язык, конечно, я снялся бы в Голливуде, приглашений поступало много. Хорошие примеры, когда знание языка помогло актерам реализоваться, уже есть.
Конечно, я не противопоставляю российское искусство западному. Например, посмотрел я «Титаник» – «самый популярный фильм всех времен и народов». Это продукт индустрии, который лишний раз подтверждает то, что мы не успели сделать за эти годы в смысле техники. Казалось бы, странная вещь – расчет на успех века сделан на материале о страдании, на трагедии… Это такой мощный фокус, как у Копперфильда, но к искусству это отношения не имеет. Искусство – вещь проникновенная, тихая.
И романтический героизм Мюнхгаузена, который улыбался, поднимаясь по лестнице, и говорил: улыбайтесь, господа, улыбайтесь! – зная наверняка, что сейчас погибнет, мне интереснее, чем героизм Шварценеггера или Сильвестра Сталлоне».
Меня называли «мужем Зориной»
«Для меня дороже творчества, сильнее, ближе – семья, очаг, сын, внуки.
Моя жена – Людмила Зорина – очень мудрая женщина. Она очень много сделала для того, чтобы наш союз был счастливым. Когда мы поженились и вместе работали в Саратовском театре, меня долгое время называли «мужем Зориной». Она была героиней, а я оперяющимся актером. Но в какой-то момент Людмилу стали называть «женой Янковского»... Семье порой бывает очень сложно пройти такие виражи судьбы без потерь. Не всегда были времена, когда Людмила была достаточно востребована в профессии, и нам обоим было от этого тяжело. Но мы справились. Наверное, если бы не наша профессия, у нас было бы больше детей. Но в Саратовском театре выпускали по семь спектаклей в год. А супруга была занята если не в каждом, то через один…
Переживать роман на сцене, а потом допереживаться и в жизни мне, конечно, случалось. Актер должен быть влюбчивым, это помогает, глаза у него должны всегда гореть. Но моей супруге хватало мудрости понять эту особенность профессии, а мне всегда хватало запаса любви к моей семье».
«На «Кинотавре» я некоторое время назад пережил и радостный, и забавный случай. Меня огорчало, что в последние годы дети воспитываются не на наших героях, у них другие актеры-идолы. А тут на фестивале в Сочи ко мне подошел Певцов, и через секунду подбежал Ваня, мой внук, и сказал: «Дед, неужели он тебя знает?!» Я говорю: «Да, он в нашем театре. Ты же знакомился с ним». А по ТВ только что прошел «Бандитский Петербург», и Певцов для внука стал кумиром. Мне показалось, что хороший знак. Так что я ни в коей мере не заревновал, а был счастлив, что знаю самого Певцова, вернее, что он знает меня».
ООО «Теленеделя», Москва (специально для «ЗН»)
