Не ради славы иль расчета...

История о поэте в пяти мифах
На Кальварийском кладбище Минска обязательное место паломничества — скромная могила, на которой лежит черная гранитная плита с выбитыми буквами. Нас приводили туда еще школьниками, и было странно понимать, что тут, рядом с нашими «хрущевскими» кварталами, под этими старыми кленами, в кронах которых образовалась «воронья слободка», похоронен настоящий поэт... Родившийся здесь, в Минске, 155 лет назад. Стихи из учебника — а тут запущенное городское кладбище, в то время как будто не имевшее истории.

О поэте, лежащем под гранитной плитой Кальварийского кладбища, до сих пор большинство знает предельно мало, почти до лаконичной строки на упомянутой плите: «поэт–демократ»...

Миф первый. Пан сохи и косы

1886 год. Минск. Люди прямо на улицах обнимаются и плачут от радости, передавая друг другу какие–то странички... Нам, детям эпохи, болеющей несварением информации, трудно понять эту радость, потому что причиной ее было появление на свет новой газеты — «Минского листка». На первой странице — стихотворение, определяющее позицию издателей:

Не ради славы иль расчета

Предпринимаем мы «Листок»,

Святая истина — забота

И цель его печатных строк:

Служить стране, глухой,

забитой,

Где мрак невежества царит,

В лачуге, где, соломой крытой,

Мужик печально дни влачит...

Автором был потомственный минчанин, служащий технического бюро Либаво–Роменской железной дороги в Минске Иван Неслуховский. Вскоре в том же «Минском листке» было напечатано его стихотворение на белорусском языке. Поскольку писал Иван Неслуховский на трех языках — белорусском, русском, польском, кроме того, владел еще несколькими, так что переводил с оригинала Гомера и Гейне... Белорусские тексты он подписывал псевдонимом Янка Лучына, созвучным с иными именами возрождающейся национальной литературы: Карусь Каганец, Янка Купала, Якуб Колас... Однако на самом деле это производное от имени шляхетского рода Лучивко–Неслуховских. И тех, кто вынес из школы представление об очередном «пане сахi i касы», удивит иной образ поэта: городской интеллигент в шляпе и очках, выпускник петербургского университета, критикующий философию Шопенгауэра, известный театрал. Именно Ивану Неслуховскому поручалось приветствовать со сцены городского театра приезжающие на гастроли труппы от имени всех минчан. Неслуховские не были слишком богаты, но арендовали имение Мархачовщина под Столбцами. Имение, кстати, ранее арендовал отец поэта Сырокомли, а для Янки Лучины Сырокомля был настоящим кумиром.

Миф второй. Инвалид–симулянт

Наверное, для минчан конца позапрошлого века Иван Неслуховский был фигурой такой же узнаваемой, как скульптура мальчика с лебедем фонтана Александровского сквера. Молодой, красивый, интеллигентный и... калека.

Это случилось то ли в 1879–м, то ли 1880–м. После посещения очередного концерта молодой инженер упал прямо на крыльце театра. Результат — паралич. Поэту было около 30 лет. С тех пор он передвигался только на костылях, точнее, опираясь на две палки... Что, впрочем, не мешало ему проводить много времени в имении Мархачовщина, где он отнюдь не сидел в вольтеровском кресле, но занимался охотой, рыбалкой, плавал в Немане... Это дало возможность некоторым критикам предполагать, что болезнь была... симуляцией.

Отец Янки Лучины, секретарь Минской палаты гражданского суда, находился под строгим надзором полиции: в доме Неслуховских по улице Юрьевской, 23 собиралась интеллигенция, звучали «крамольные» речи... И сам Янка Лучина, когда учился в Петербурге, поддерживал связи с вольнодумцами, кстати, нередко вел беседы с Игнатием Гриневицким, совершившим покушение на царя. Не успев получить на руки диплом, он попадает по распределению на работу в далекий Тифлис. Не исключено, что закрепиться в Минске мешала именно неблагонадежность семьи. Вот в один из приездов домой Ивана Неслуховского и разбивает паралич. Не потому ли, что не хотелось ехать назад, на чужбину? Ведь в Мархачовщине, на природе, больному хватало сил ходить на охоту... Гипотеза рискованная. В конце концов, Неслуховский умер рано — в 46 лет, то есть здоровье было подорвано. Да и столько лет обманывать весь город?..

Миф третий. Знакомство с Максимом Горьким

Собственно говоря, миф этот опирается только на записанную со слов свидетелей сцену. В поезде, на перегоне Минск — Негорелое Алексей Максимович расспрашивал попутчиков–белорусов о национальных писателях: как, мол, Максим Богданович поживает? Умер? Жалко... А Янка Лучина? Когда–то был лично с ним знаком... Тоже умер? Надо же...

Знакомство двух литераторов состояться могло: в то время когда Неслуховский работал в Тифлисе, там же, на железной дороге, в качестве пролетария подвизался и Алексей Пешков. Историю об этом «вытащили» на свет во времена господствующего соцреализма: благословение Максима Горького уподоблялось творческой индульгенции. До сих пор цитируют высказывание Горького о «хороших белорусских хлопцах Купале, Коласе» и др., пишущих просто, душевно... Правда, цитируя, опускают еще один произнесенный эпитет: «примитивно». Что ж, возможно, минский инженер и волжский самородок действительно встречались. Но почему–то больше никаких свидетельств этому — ни у Горького, ни у Лучины, ни в воспоминаниях современников — нет.

Миф четвертый. Младший брат Франтишка Богушевича

Именно так трактовали его советские литературоведы. Даже современники считали Лучину поэтом «второго ряда». В некрологе авторства Алексея Свентоховского из варшавской «Правды» говорится: «У Менску памёр чалавек, якога не ведала шырокая грамадскасць, якога гiсторыя лiтаратуры не ўвекавечыла на сваiх старонках, а пасля смерцi часопiсы не прысвяцiлi яму нават дробнай нататкi. Стоячы ўдалечынi, на ўзмежку, ён не быў фаварытам, не меў падтрымкi... Хаця ў сваёй душы ён хаваў i талент, i запал». Так ли все это? Да, стихи Лучины действительно несовершенны. Но вот литературовед Владимир Мархель так отзывается об образе старого лесника Гришки из белорусскоязычного варианта фрагмента поэмы «Паляўнiчыя акварэлькi з Палесся»: «Роўных яму паводле маштабу i ўзроўню мастацкага абагульнення... нi ў беларускай лiтаратуры, нi ў iншамоўнай лiтаратуры Беларусi другой паловы XIX ст. няма». Кстати, критик Сергей Дубовец считает, что оригинал этой польскоязычной поэмы был на белорусском языке. Многое из наследия Неслуховского до нас просто не дошло — например, поэмы на белорусском «Пятруся», «Вiялета», «Гануся», «Андрэй». Возможно, некоторые тексты до сих пор анонимны. Эссе «З крывавых дзён», ярко описывающее события в Минске времен восстания Калиновского, издано в Кракове в 1889 году, но только Адамом Мальдисом установлено авторство Лучины. Именно из стихотворения Янки Лучины «Роднай старонцы» взят эпиграф к фундаментальному труду Ефима Карского «Белорусы». Есть версия, что в последней строфе стихотворения вместо слова «наука» должно было быть слово «свобода»: «Сонца навукi скрозь хмары цёмныя/ прагляне ясна над нашаю нiваю./ I будуць жыць дзеткi патомныя/ Добраю доляй — доляй шчаслiваю». Из этих строк рождены названия трех белорусских газет. Кроме того, был поэт — редкое явление! — по–настоящему скромен. Например, писал Митрофану Довнар–Запольскому: «Мысль об издании моих белорусских стихоплётных начинаний особыми брошюрами давно уже приходила мне в голову, от многих моих знакомых я тоже слышал её неоднократно. В сущности однако, мне кажется, нет у меня ничего оригинального, что стоило бы особых затрат и хлопот на издание».

Миф пятый. Болгарский белорус

Тем не менее книга была издана. Уже после смерти поэта, в 1903 году в Петербурге, усилиями «Гуртка беларускай асветы». Средства на сборник собирались в Минске, на благотворительном вечере — там показывалась комедия Крапивницкого «Пашылiся ў дурнi». Но существование белорусского языка в Российской империи не признавалось. Более того, печатание на нем было под запретом. И издатели обозначили язык сборника как болгарский. И ничего: сборник «Вязанка» был опубликован. Среди отзывов имелись довольно злые: например, «Могилевский вестник» назвал книгу «псевдонародной литературой», которую никто не понимает. Но «Вязанка» под своей «болгарской» вывеской ходила из рук в руки, цитировалась, вызывала искреннее восхищение и благодарность...

В биографии поэта много белых пятен. Практически ничего не известно о его личной жизни, о том, жив ли кто–то из рода Неслуховских. В имении Мархачовщина — памятные знаки Лучине и Сырокомле, но колхоз носит имя Александра Сергеевича Пушкина. Между тем белорусский ученый Александр Власов называет Янку Лучину в своих мемуарах «святой памяцi iнжынерам Янкай Неслухоўскiм» и вспоминает: «Калi я быў вучнем, вечнай памяцi пясняр гэты прыязджаў у м. Карлзберг да майго швагра археолага Андрэя Снiткi на паляванне». Не забудем и мы «вечнай памяцi песняра». Навестите поэта на Кальварийском кладбище. Его могила возле дороги, ведущей влево от костела. Рядом — памятники других Неслуховских: отца, матери... Старинные, с железными крестами. Эти кресты когда–то сбили местные варвары... Теперь могилы, к счастью, не производят впечатления заброшенных. Ведь трудно уважать народ, который забывает своих поэтов.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter