Контекст
07.03.2013
В чем же тогда содержательная основа критических замечаний уважаемого господина Смольского?
Мы обратились к Николаю Пинигину, известный режиссер любезно согласился ответить на вопросы.
— Николай Николаевич, что это было, на ваш взгляд? Чем вы так «разозлили» Ричарда Болеславовича?
— Да, в Министерстве культуры состоялась большая отчетная коллегия, куда меня, к сожалению, не пригласили. Подводили итоги за прошедший год и обозначали планы на будущее. Вот там г-н Смольский и заявил (если верить стенограмме): «Художественные и административные руководители большинства театров сегодня считают себя такими «удельными князьками»: мол, как хочу, так и руковожу творческим коллективом и вообще театральной жизнью... Царит свобода творчества, цензуры нет, критиков не слышно, одним словом — райская жизнь...» Удивительная для сегодняшнего дня риторика! Ричард Болеславович, оказывается, переживает, что у нас нет цензуры, дескать, куда смотрят соответствующие инстанции и почему «все молчат»? Во–первых, никто не молчит. На наши спектакли регулярно пишутся рецензии. А «райская жизнь» для театра должна быть нормой. Во–вторых, напомню, я 13 лет проработал в БДТ, который носит имя Георгия Товстоногова. Так вот, великий режиссер Георгий Александрович говорил так: «Театр — это добровольная диктатура». Что имеется в виду? Режиссер увлекает артиста своими идеями. И если артисты увлечены — а это очень важно — то дальше работает исключительно диктат режиссера. Никакой коллективной воли в момент выпуска спектакля нет и быть не может. Мы знаем театральные коллективы по именам режиссеров, которые их возглавляют: Любимов, Захаров, Табаков... Конечно, «удельные князьки». А как иначе? Персональную ответственность за то, что происходит в театре, несет художественный руководитель. В конце концов это мои должностные обязанности. А на столь важной коллегии министерства, на мой взгляд, нужно разговаривать о совершенно других вещах: о финансировании театра, структуре отрасли, а не о том, кто какие спектакли хотел бы ставить.
***
— Для меня контекст — важнейшая вещь. Более того, я никогда не говорил, что Макаенок или Петрашкевич были плохими драматургами. Но это люди своего времени. Кстати, Макаенка в советское время «били» за смелость. Но ведь с тех пор прошло больше 60 лет! А мы живем в очень стремительно меняющемся мире, и сегодня жизнь ставит перед нами совершенно иные вопросы. Для меня не критик будет решать, что мне ставить, а зритель. Если бы у меня был пустой зал, я бы пришел к г–ну Смольскому и сказал: «Брат. Что делать? Спасай. Я запутался. Не понимаю, что в театре происходит». Но пока ситуация совершенно противоположная. Я формирую репертуар в связи со зрительскими ожиданиями. А они очень ясные. Вот разговариваю недавно с успешным бизнесменом, которому 30 лет, он говорит: «Так кто мы? Поляки? Русские? Литовцы? Кто мы?» И театр должен помогать в этом разбираться. Поставили «Уршулю Радзивилл» — а вы думайте, кто мы. Где наши корни? Куда нам идти?.. Это то, что меня волнует сегодня. И потом, я ведь не ставлю всякую дрянь, за которую стыдно. Когда открывался после реконструкции Несвижский замок, а мы играли там «Уршулю», в стенах отреставрированного дворца зазвучали музыка и текст барочной пьесы XVIII века. Для меня и, надеюсь, для зрителей это было серьезное культурное событие.
— К слову, хотелось бы напомнить, что в Литве живет и работает великий режиссер Эймунтас Някрошюс. На сегодняшний день он признан одним из ведущих режиссеров Европы. Так вот Някрошюс за более чем 30 лет работы в театре поставил только одну литовскую пьесу «Времена года» по поэме Донелайтиса. Все остальное — это при всем «нежном» отношении литовцев к русским — он ставит Пушкина, Чехова, Достоевского, Гоголя. При этом Някрошюс считается национальным брэндом Литвы, круче уже не бывает. И никому в голову не приходит подойти к нему и сказать: «Почему не ставишь литовских авторов?»
На сегодняшний день в моем «театральном портфеле» две современные белорусские пьесы. Одна из них, которая будет называться «Сирожа», написана по моему заказу Юлией Чернявской. А вторая — замечательного драматурга Дмитрия Богославского. Вот их и будем ставить в следующем году. Моя основная претензия к пьесам наших молодых авторов — а читаю я много — для национального театра там нет серьезного разговора о нации, в основном кривляние или мат. И, к сожалению, большинство белорусских пьес пишутся на русском языке. Но как сказал Владимир Набоков в своей работе «Николай Гоголь»: «Большой писатель — это феномен языка, а не идей». Умиляться сочинениям неких драматургов только за то, что они «местные», я не собираюсь. Даже если этого очень хочет сам г-н Смольский. У меня иные критерии — каждый спектакль нашего театра должен становиться событием. Это не связано с пропиской автора.
***
— Сейчас вы работаете над постановкой поэмы Мицкевича «Пан Тадеуш», о которой не раз уже упомянутый Ричард Смольский на коллегии отозвался многозначительно: «Я понимаю амбициозные планы Пинигина поставить на Купаловской сцене польского классика Адама Мицкевича: это интересно, да и в Варшаву пригласят на гастроли... Кто же против — творите! Но мне все же кажется, что для художественного руководителя первого национального театра более важным было бы позаботиться о белорусской драматургии, об открытии нового молодого автора». Что вы на это скажете, Николай Николаевич?
— Я думаю, что г–н Смольский просто не читал этой поэмы. Если бы читал, то не ставил бы так одиозно вопрос. В руках у меня текст поэмы в русском переводе Святослава Святского. Предисловие для книги взято из Чеслава Милоша, лауреата Нобелевской премии. Цитирую: «Великое Княжество Литовское, объединенное в 1569 году Унией с Польским королевством, включало в свой состав этнические литовские земли на Севере и белорусские — на Юге. Но господствующий класс, иначе говоря, шляхта и аристократия постепенно полонизировались. Мицкевич вел свой род из того региона Литвы, где крестьяне были белорусами. И он употреблял слово Литва в значении край, территории. То есть Великого Княжества Литовского. Но не в смысле лингвистическом или этническом». Называется поэма «Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве». Начинается она словами «О Litwo! Ojczyzno moja!» В Польше школьники, когда учат эту поэму наизусть, дуреют: «Почему наш великий национальный гений говорит «Литва, Отчизна моя», а не «Польша, Отчизна моя». Им начинают вот этот момент разъяснять — словами все того же Чеслава Милоша. А фамилия поэта — Мицкевич, у Якуба Коласа фамилия была Мицкевич, у нас в театре работает Наташа Мицкевич... Вообще, очень распространенная белорусская фамилия. Таким образом, надо ли эту «польскую» штучку ставить?.. Написанную Адамом Мицкевичем, который все детство провел в Новогрудке. Инсценировка нашего спектакля, которую любезно написал для нас драматург Сергей Ковалев, начинается со слов Мицкевича: «...Из всех славянских народов русины, это значит крестьяне Пинской, частично Минской и Гродненской губерний, сохранили наибольшее количество общеславянских черт. В их сказках и песнях есть все. Письменных памятников у них мало, только «Литовский Статут» написан их языком, самым гармоничным и из всех славянских языков наименее измененным... На белорусском языке, который называют русинским или литовско–русинским, также разговаривает около десяти миллионов человек; это самая богатая и чистая речь, она возникла давно и отлично разработана. В период независимости Литвы великие князья пользовались ею для своей дипломатической переписки. Язык великороссов, на котором говорит почти столько же людей... выделяется богатством и чистотой, но у него нет ни чудесной простоты белорусского языка, ни гармоничности и музыкальности малороссийского... « Вот хотелось бы сказать профессору и доктору наук Ричарду Смольскому, что книжки надо читать и понимать контекст того, что происходит. Для меня «Пан Тадеуш» страшно современная вещь, и я буду ставить этот спектакль.
На мой взгляд, главный пафос выступления г–на Смольского заключается в том, что сегодня многие критики почувствовали себя не у дел. Сама эта профессия предполагает конфликт, который возможен, если театр в развале, в нем не происходит ничего значительного. Но в ситуации, когда у нас аншлаги и после каждого спектакля зритель кричит «Браво!», — критику просто нечего делать. Моя позиция такая — господа, станьте нужными театру. Когда я включаю канал «Культура» и там Анатолий Смелянский рассказывает о Станиславском, я бросаюсь к телевизору и жадно «пью» эту информацию как чистую воду. Я избалован тем, что был знаком с прекрасными театральными критиками, широко образованными, системными, серьезными: Крымова, Свободин, Вульф. Они искренне любили театр и помогали режиссерам. Среди них не было инквизиторов. И я испытывал необходимость в разговоре с ними...