Катерина фон Гечмен-Вальдек: «Из-за семейной трагедии мне пришлось отложить мечты о ребенке»
24.08.2011 17:09:23
Продюсер Катерина фон Гечмен-Вальдек привезла в Россию жанр бродвейского мюзикла. Она стояла у истоков знаменитых постановок «Метро» и «Нотр-Дам де Пари». В последние годы работала с актером и певцом Алексеем Воробьевым. Как девушка из Москвы стала австрийской баронессой
и почему только после 17 лет брака разрешила себе стать мамой, Катерина рассказала Ксении ПАДЕРИНОЙ.
— «Катя, спускайся скорее! Скоро пробьет семь!» — зовет муж, и я начинаю собираться к ужину. Опаздывать к столу здесь не принято — ни нам, гостям, ни тем более хозяевам.
В мире, где вырос мой муж, завтраки, обеды и ужины проходят в строго назначенное, веками выверенное время. Ничто и никто в мире не может изменить эту традицию. И как нигде больше, понимаешь смысл поговорки «Война войной — а обед по расписанию».
Я распахиваю шкаф, чтобы достать платье, и взгляд упирается в ярко-голубой дирндль — национальный костюм, в котором 17 лет назад я выходила замуж. Произношу эту цифру — и самой не верится. Кажется, словно это было вчера.
Наша с Эрнстом свадьба состоялась в Австрии, и из России была приглашена только моя семья. Но мы с мужем договорились: в честь 10-летия со дня бракосочетания позовем всех друзей и закатим огромный праздник уже в России. Пообещали и вспомнили об этом, когда нашему браку было уже... лет 12! Так быстро пролетело время.
Порой людям кажется, что моя жизнь — это волшебная сказка. Простая московская девушка вышла замуж за настоящего барона, поселилась в замке — и теперь у нее другая, совершенно фантастическая жизнь. С одной стороны, все это так, ведь я очень люблю своего мужа и все, что случилось со мной, — прекрасно. Но с другой — моя жизнь, как и жизнь каждого из нас, не была дорогой, устланной лепестками роз. Человеку, не выросшему в этом кругу, войти в него не так просто.
Быть женой барона — это не привилегия, а ежедневный труд. И мне предстояло во многом разобраться, многое понять и ко многому привыкнуть. Я осознала это еще до свадьбы. В том числе и поэтому целый год думала: стоит ли мне выходить замуж за Эрнста?
Фамилии оказались одинаковыми
1994 год. Зальцбург, Австрия
— «Ты выйдешь за меня?»
Осенью мы были на свадьбе его близких друзей, где я впервые окунулась в мир европейской аристократии. Эрнст пригласил меня на бракосочетание людей, имеющих прямое отношение к русской истории времен наполеоновской войны. Одним из главных генералов, воевавших вместе с Багратионом и Кутузовым, был принц Сайн-Витгенштейн. И именно его потомок женился в день моего рождения — 9 октября!
Только потом я поняла, что для меня это были своего рода смотрины. Эрнст хотел, чтобы друзья и родственники оценили его выбор. По сути, я не имела права присутствовать на этом суаре, потому что не была официальной невестой Эрнста. Все вокруг, в том числе и невеста, были одеты в национальные австрийские костюмы, а при выходе из церкви молодых встречали оружейным залпом егеря. Эрнст по этому случаю тоже надел традиционные кожаные штаны — ледерхозен, доставшиеся по наследству. Носить новые кожаные штаны — почти дурной тон. В этой среде круто лишь то, что является свидетельством твоего происхождения.
Если бы я выросла в этой части Европы, где светские журналы пишут не о жизни поп-звезд, а о жизни аристократии, наверно, я испытывала бы к этим людям понятный пиетет. Но для нас, жителей постсоветского пространства, принцы и принцессы были всегда только персонажами сказок, и всерьез осознать их реальность я не могла, поэтому никакой дистанции между нами не возникло. Теперь я знаю, что ее и не существует: эти люди сразу чувствуют тех, кто относится к ним с подобострастием, и мгновенно заносят в другую, не равную себе категорию. А если ты ведешь себя просто и с достоинством, то будешь своим в любом кругу.
После той свадьбы Эрнст впервые предложил мне выйти за него. Я ответила, что подумаю. В семье моих родителей царила любовь, и себе я желала только того же. «Выходить замуж нужно один раз и навсегда», — считала я и взвешивала все за и против. Мне, выросшей среди высоток и городских огней, предстояло поселиться в горах, где за окнами бродят олени, в старинном доме, который до сих пор отапливается изразцовыми печами.
Сегодня я с уверенностью могу сказать, что ни до, ни после встречи с Эрнстом я не видела человека, которого могла бы представить своим мужем. Наверно, это действительно судьба — ведь у нас с ним были практически одинаковые фамилии. Я — Урманчеева, а «урман» — это по-татарски «лес», а «вальд» — «лес» по-немецки.
Когда же наконец, почти через год, я все-таки сказала ему да, Эрнст в свойственной ему манере решил пошутить. У нас были гости, и он в очередной раз задал мне вопрос о женитьбе, уже не надеясь на определенный ответ. А когда я вдруг согласилась, с невозмутимым лицом тут же повернулся к своему другу и произнес: «Вот видишь, все хотят за меня замуж! Что тут будешь делать?»
Будущее сыну предсказал Нострадамус
— В то время, когда мы встретились с Эрнстом, у него уже было двое детей от первого брака: старшая
Самое забавное, что в свое время Нострадамус предсказал: последним королем Франции в ХХ веке, который спасет мир от третьей мировой войны, будет мальчик, рожденный в 1981 году от матери Бурбон. И такой мальчик только один — наш Винсент. Как видите, Нострадамус все-таки ошибался — монархии во Франции нет уже давным-давно. А этот мальчик — подданный Австрии.
Мы сразу легко нашли общий язык с Татьяной и Винсентом. Но когда Эрнст и я поженились, 14-летняя Татьяна неожиданно приняла это в штыки. Она стала ревновать. Ведь превращение девушки отца в жену переводило Татьяну в категорию младшей хозяйки.
Но прекрасное воспитание не позволяло ей вести себя некорректно по отношению ко мне. А вскоре это вообще прошло.
Я всегда мечтала о собственных детях, но не могла себе этого позволить, потому что занималась детьми мужа. Нет, я не пыталась заменить маму. Я стала их другом, постаралась создать для них полноценную семью.
Татьяна и Винсент безумно любили свою маму и не понимали, почему иногда она даже не звонила им в дни рождения. Нам с Эрнстом приходилось выкручиваться: мама же живет в Америке, у нее другое время, она звонила, но ночью... Особенно переживал маленький Винсент. И, глядя на его слезы, я понимала: с собственными детьми пока надо подождать. Если у нас с Эрнстом появится общий ребенок, мальчик подумает, что теперь он вообще никому не нужен.
А потом случилось несчастье... Винсенту исполнилось 16 лет, когда он принял решение продолжать учебу в Монте-Карло. Однажды ночью в его квартире произошло короткое замыкание и начался пожар. Винсента чудом спасли. Это был настоящий кошмар: все тело мальчика было в ожогах, повезло только в одном — его лицо и волосы не пострадали. Врачи срочно доставили его в госпиталь, ввели в искусственную кому. Это делается для того, чтобы человек не умер от болевого шока. В итоге Винсент провел без сознания несколько месяцев. Что тогда пережил его отец и я — не описать словами.
С того дня наша жизнь очень сильно изменилась. Я еще никогда об этом не рассказывала. Мы не спали круглые сутки, молили судьбу спасти Винсента. Я же при этом разрывалась на части: в Москве меня ждала работа, а я должна была находиться в Австрии, где моя помощь и поддержка нужны были мужу как никогда.
Вы можете себе представить: красивый мальчик из хорошей семьи, с блестящим будущим, вдруг приходит в себя в больничной палате, обмотанный бинтами, как мумия? Повязки сняли, стало понятно, что надо заново учиться ходить...
Сейчас, когда Винсент давно встал на ноги, когда мои большие проекты реализованы, когда мой «приемный сын» Леша Воробьев выращен и может лететь самостоятельно, мы с мужем наконец-то приступили к осуществлению нашей мечты о ребенке. Доверились врачам и ждем. Я уверена: у нас все получится.
Лешу пора отпускать
— «У моей жены за эти 17 лет настолько безупречная репутация, что ее уже давно пора подмочить», — любит шутить он.
Я выходила замуж за Эрнста, уверенная в том, что этот брак — раз и навсегда. С тех пор мои убеждения не изменились.
Мы проводим вместе гораздо больше времени, чем любая среднестатистическая семья. Ведь мы оба не ходим на работу в прикладном понимании этого слова. Все, что мы делаем, — мы делаем вместе. Вместе ходим в гости, вместе путешествуем, вместе ездим в Россию, и если я лечу в Москву на переговоры, съемки или фестиваль, он всегда рядом.
Любят говорить, будто у нас гостевой брак: муж в Австрии, жена — в Москве. Наверно, людям трудно поверить, что у кого-то все может быть так хорошо, — это нечестно, в одни руки столько не дают! Но я объясню, откуда пошел этот стереотип. Вы видели хоть где-нибудь в журналах мои фотографии с мужем? Нет, никогда. А ведь он со мной всегда и везде, начиная со свадьбы Насти Макеевой и заканчивая церемонией «Серебряная калоша» и презентацией «Самоубийц» на «Кинотавре». Но журналисты никогда не печатают наши совместные фотографии! Может быть, это потому, что людям просто неинтересны «хорошие истории» — они не продаются. Видимо, когда баронесса 18 лет живет с бароном и счастлива — это скучно. Гораздо привлекательнее, если она ему изменяет. И вот это можно продать! Подобные издержки — о всего лишь плата за успех, мы с мужем оба понимаем это и относимся с большой долей иронии.
Есть одна замечательная история, которую в свое время рассказал Николай Цискаридзе. Мы с Эрнстом с Колей очень дружим, и как-то на светской тусовке в присутствии Цискаридзе стали обсуждать мою семью. Мол, или барон уже давно Катерину бросил, или она его никому не показывает, потому что ей стыдно. На что Коля сказал, на мой взгляд, гениальную фразу: «Нет, девочки, она просто вас щадит!»
Иногда я думаю о том, что, может быть, мне действительно дано очень много: любимая работа, замечательный муж, титул, дом, счастливая семья. И именно поэтому я должна делиться. Когда тебе что-то дается с лихвой — надо отдавать часть, чтобы ничего не растерять.
Я считаю, что все в жизни находится в балансе и чем больше ты отдаешь,тем больше получаешь. И когда впервые столкнулась с талантливыми детьми, поняла, что буду растить эти таланты. С той минуты, когда я провела свой первый кастинг в мюзикл «Метро», отлично отдавала себе отчет, что теперь я отвечаю за этих ребят, потому что мы открыли перед ними другие горизонты. Невозможно дать им шанс выйти на сцену, а потом сказать спасибо — и захлопнуть дверь, потому что им будет просто некуда идти. Причем в этом нет никакой благотворительности — ребята сделали мне имя и принесли славу моим проектам, именно они выходили на сцену и пели так, что заставляли зрителей в зале плакать… И каков бы ни был мой продюсерский вклад, без них ничего бы не состоялось. А поющие ребята — это вообще особая порода людей. Как и любые талантливые дети, которые, к сожалению, сегодня в нашей стране никому не нужны. Подобная ситуация была с Сережей Романовичем, которого сейчас все знают по роли Юры Шатунова в «Ласковом мае» и одной из главных ролей в «Побеге» — сына Епифанцева. Если бы в свое время я не сказала продюсерам фильма, что мальчик может жить у меня, его бы не взяли в кино. И это несмотря на то, что он прошел пробы лучше всех. Зачем платить за жилье талантливому парню из Томска, лучше мы возьмем послабее, но из Москвы. К сожалению, здесь все устроено именно так.
Я не хожу по улицам и не собираю талантливых детей, а работаю с теми, кого жизнь свела со мной в моих проектах. Выставляю своего рода кордон вокруг них, не даю их сломать, затоптать, даю им возможность состояться, выучиться и стать самостоятельными личностями. Стараюсь научить их главному: можно стать успешным, не поступаясь своими принципами. И в ту секунду, когда человек не только это понимает, но и способен так жить, он может действовать самостоятельно.
Почему те немногие талантливые артисты, которым удается пробиться на верхушку российского шоу-бизнеса, часто становятся наркоманами и алкоголиками? Потому что, те тернии, через которые им пришлось пройти, не стоили того, что они в итоге получили. Оглядываясь назад, они осознают, чем они поступились, и понимают, что с этим невозможно жить дальше. Но те ребята, которые прошли нашу с ними совместную школу, никогда не будут ничем поступаться. И пусть их дорога к успеху получится гораздо длиннее, но и результат окажется совершенно иным.
Леша Воробьев сегодня готов к самостоятельной жизни, и он это доказал. У него уже выросли крылья, и он может лететь из гнезда.
У Эрнста была бурная молодость
— Мой муж узнает в Воробьеве себя в молодости. То, как живет сейчас Леша, как искренне влюбляется
Мы с мужем встретились в тот момент, когда оба уже были готовы к настоящей ответственности друг за друга. И это первые отношения в моей жизни, которые совершенно не поменялись с течением времени. Так сложилось потому, что мы оба очень хорошо понимаем, какова ценность отношений и как важны они для нас обоих.
Представьте шарик, наполненный газом, — ваша любовь. И вот вы протыкаете его иголкой — воздух выходит, и давление падает. Каждое эмоциональное увлечение, каждый роман на стороне — как укол иголкой, который наносит непоправимый урон. Вы же не хотите, чтобы ваш шарик лопнул. Это должно быть позицией. А когда она есть, то нет искушения. Это как выйти на другой уровень компьютерной игры.
Точно так же человек по каким-то убеждениям не ест мясо. Он знает его вкус, но встал на позицию вегетарианства и ему нравится так жить. И он безумно уважает себя за то, что держится и не меняет своих убеждений.
Когда-то я спросила друзей-поляков, которые считаются очень религиозной нацией: «Как вы думаете, папа римский действительно верит в Бога всерьез?» И мои умные друзья ответили: «Катя, вопрос не в том, верит он или нет, а это вопрос позиции человека. Понимаешь, есть такое принятое решение, и он его просто придерживается. Он занял позицию, что мир устроен именно так, и живет с ней». И вот это я понимаю!
Есть еще одна причина, почему наши отношения с годами не изменились и вот уже столько времени мы поддерживаем тот же высокий градус отношений, — все дело в том, что у Эрнста ä ä фантастическое чувство юмора. Оно отличает не только моего мужа, но и вообще наши отношения в семье. У нас практически репризная манера говорить, мы все время перебрасываемся шутками, и некоторые люди, когда видят подобное, даже начинают нам завидовать. Благодаря этому наши отношения не становятся бытовыми, не теряют остроты. И поэтому, кстати, Леша Воробьев является абсолютно полноправным членом нашей семьи — он с нами на одной волне, у него такое же блистательное чувство юмора. Его будущей избраннице очень повезет с ним. Знаю это по себе: когда муж смотрит на мир с иронией и шутками, жить с таким человеком и легче, и интереснее.
Швыряться деньгами — дурной тон
— Муж очень страдает, когда мы вынуждены долго сидеть в Москве. Мы живем прямо за Пушкинским музеем, и он знает его залы уже наизусть, как и другие музеи Москвы. Он не любит ходить на тусовки, потому что там мало кто говорит по-английски, — и поэтому скучает. В Москве Эрнст очень тоскует по Австрии. Он не понимает, как можно променять весь этот потрясающий мир вокруг: горы и озера — на замкнутое пространство любой, даже самой просторной квартиры. Если мы приезжаем в Россию, я стараюсь как можно меньше его здесь держать и как можно быстрее закончить все дела, чтобы вернуться в Зальцбург.
Муж-барон отличается от мужа-не-барона только тем, что люди его круга воспитываются в понимании того, что их положение в обществе дает дополнительные обязанности, а не права. И это иногда утомительно. Тебе хочется побыть дома, почитать книжку, полежать, а нельзя. Надо встать, привести себя в порядок и ехать в гости или принимать их у себя. Невозможно встать после ужина и уйти отдыхать, а надо сидеть и вести светскую беседу.
Когда я только вышла замуж и еще не очень хорошо понимала, как здесь все устроено, меня потряс рассказ правнука знаменитого Франца-Фердинанда, убитого в Сараево. Он поведал, как его дядя во время войны, будучи австрийским офицером в момент аншлюса автоматически стал офицером вермахта. Еще до 1941 года, до нападения на Советский Союз, но уже во время войны в Европе, у дяди вдруг появилась возможность поехать на похороны какого-то родственника в Америку. Вся семья уговаривала его там остаться! И я спросила, остался ли он в Америке. «Нет, — ответили мне, — потому что он дал присягу». Тогда я поняла, что такое истинное понятие чести и долга. Меня это потрясло. В современном мире все очень изменилось: мы сейчас живем, руководствуясь здравым смыслом и обычной человеческой логикой. Мы рассуждаем так: «Конечно, надо бежать, ведь я против фашизма, я не поддерживаю этот режим, а потому не буду служить на его стороне». Но европейская знать поступает иначе, потому что она с молоком матери впитала знание о том, что такое ответственность и настоящая честь.
Как-то раз мы ужинали в одной из таких семей, и после еды старший сын вдруг встал и, попросив его извинить, сказал, что ему пора на дежурство в больницу. «Я сотрудничаю с орденом Мальтийского креста», — пояснил он. Это абсолютно добровольная вещь, парень не получит ни отсрочки от армии, ни поблажек с налогами. Просто так 18-летний мальчик в 8 часов вечера поднимается и вместо того, чтобы пойти гулять с девушкой или посмотреть футбол, идет работать санитаром. Он сам для себя так решил, и никто не задает ему вопросы из серии «зачем?».
Или другой пример. Каждый год группа молодежи везет паломников-инвалидов на поезде по святым местам Франции — это тоже организует Мальтийский крест. В пути инвалидам помогают волонтеры: одевают, кормят, на руках носят в туалет… И костяк волонтеров составляют дети европейской знати. Причем они тратят на поездку свои единственные каникулы. Они так поступают не потому, что им велели, а потому, что искренне уверены, что обязаны делать добро. Вот в этом их отличие от людей, которые работают на потребление. Они работают еще и на отдачу.
При этом трудно сейчас представить себе детей из обеспеченных семей Москвы, которые бы так же проводили свое время. Когда мы даем детям все, мы лишаем их радости обладания чем бы то ни было, им совершенно не к чему стремиться.
Мой муж — крестный отец Александра — старшего наследника семьи Хайнекен, выпускающего знаменитое голландское пиво. И вот лет 10 назад, когда ему исполнилось 16 лет, мы подарили ему галстук Hermes. И его отец сказал: «Запомни этот день, Александр, — и твой первый галстук Hermes». Эта семья может купить весь Hermes и еще Gucci в придачу. Но у мальчика был первый такой галстук, и его отец считал, что он должен отнестись к этому как к большому событию. А мы, живя по принципу «пусть у них будет все, чего не было у нас», лишаем своих детей возможности желать и радоваться чему-то.
Я пыталась понять, как аристократы воспитывают своих детей, и пришла к очень неутешительному выводу: они их вообще почти не воспитывают, это делает атмосфера вокруг. В их окружении все едят ножом и вилкой каждый день, а не только тогда, когда в гости пришла какая-то тетя, никто не перебивает старших и не влезает в их разговор. Они видят, что мужчины встают, когда входит женщина, и все мальчики будут это делать — соблюдать стандарт поведения в доме. Они отдают себе отчет, что деньги семьи не имеют к ним никакого отношения, и их задача — доказать, что ты имеешь право ими распоряжаться. То, что ты из богатой семьи, — это не привелегия, а ответственность. В высших кругах не принято швыряться деньгами, демонстрировать богатство и кичиться им — это дурной тон. И дети это осознают.
При этом они такие же дети, как и все остальные. Они точно так же слушают рэп и ходят в широких штанах. Но к ужину всегда спускаются в нормальных джинсах, в рубашке и свитере. Потом поднимаются наверх, надевают любимую одежду и идут тусоваться… Им не надо говорить: «Пойди переоденься! На кого ты похож?» Они отлично понимают, что уместно, а что нет. Это не значит, что во время переходного возраста в семье нет проблем, — они есть у всех. Дети могут быть в оппозиции к родителям, но они всегда будут соблюдать приличия.
Думаю, что причина такого поведения наших соотечественников — в каких-то комплексах и страхах. Надев дорогие вещи, украшения, купив эксклюзивную машину, мы пытаемся доказать, что мы чего-то стоим, с нами нужно считаться. А европейцы и так в любом человеке видят прежде всего личность, не зависимо от того, что на нем надето.
Здесь на любом балу вы можете встретить какую-нибудь принцессу, которая будет держать в руках сумочку за 15 долларов из Accessorize, и при этом на девушке могут быть фамильные бриллианты стоимостью в несколько десятков тысяч долларов. Русские бы посмеялись, а ей все равно. Потому что она — это она, и не важно, какая сумочка у нее в руках.
Настоящий аристократ знает себе цену
— Аристократические дети, как правило, женятся друг на друге не из снобизма, а потому что они говорят «на одном языке» и воспринимают многие вещи одинаково. И им легко с теми, кто воспитан так же, как они. И войти в этот круг можно, только ничего из себя не строя.
Я здесь стала своей только потому, что всегда относилась ко многим вещам с юмором и была достаточно космополитично настроена. До знакомства с Эрнстом я уже знала несколько языков, много путешествовала. Я выросла в семье российской элиты, у меня в роду солисты Большого театра, известные музыканты, папа был членом-корреспондентом Академии наук. И все равно я видела, какая пропасть между нами. Мне было интересно преодолевать ее.
Как аристократы не обращают внимания на свои титулы и никогда не задирают носы, так и я не думаю о своей известности, отношусь к этому спокойно и понимаю всю эфемерность успеха. Возможно, причина в том, что каждый месяц, да еще и по нескольку раз я перехожу из состояния известного продюсера в состояние скромной жены своего мужа. Друзья моего мужа почти ничего не знают обо мне и о моей работе, для них я не звезда — и это замечательно.
Забавно, но мое замужество породило в России огромную моду на титулы. Выяснилось, что почти все наши знаменитости — дворянского происхождения. Каждому хочется быть особенным, как-то выделиться. Но так поступают лишь те, кто не понимает, что означает титул в реальности. Они думают, что дворянство делает их лучше, но это не так, потому что кровь сама по себе не значит ничего, если принадлежность к благородному роду не подкреплена традициями. Вот мы свои традиции растеряли — и это очень грустно и горько.
Возьмем даже Рождество. Мы недавно снова начали его отмечать, но разве это праздник? В Европе так встречают Рождество, что в воздухе аккумулируется атмосфера праздника. А мы так делать не умеем. Можно купить самую красивую елку, позвать самых нарядных гостей, но ощущения праздника нет, потому что мы не чувствуем его. У нас потеряна генетическая память нации — и это печально.
Пытаться присвоить себе титул, называть себя аристократом — то же самое, что купить в переходе диплом о получении высшего образования. Ничего, кроме смеха и презрения, это не может вызывать. Поэтому истинные аристократы относятся к такого рода явлениям с большим сарказмом и иронией.
Настоящий аристократ никогда не станет стараться казаться лучше, чем он есть, потому что он понимает собственную ценность. Ты не становишься другим от того, дворянского ты происхождения или нет. И если это понять, то остальное очень просто.
Ксения ПАДЕРИНА, ООО "Теленеделя", Москва (специально для "ЗН")