В нерассказанной жизни всегда кроется сожаление. Наверное, оно есть у каждого дня. Но то, что не получилось сегодня, вполне может получиться завтра. И совершенную ошибку еще не поздно исправить. А вот нерассказанная жизнь... Она будто прожита ради себя одного. Она, словно кубышка с ценностями, спрятанная так глубоко и надежно, что ее местонахождение стерлось в памяти. Не мною сказано, что самая жаждущая пустыня — человеческое сердце. Рассказывая о своей жизни, человек утоляет эту жажду. И свою, и тех, кто его слушает...
Не один год Клавдия Васильевна Сазыкина ведет «Записки пожилого человека». Но дневник — дело тонкое, деликатное. Не все, доверенное бумаге, может быть доступно любому–каждому. Для журналиста гораздо важнее, когда его герой раскрывает перед ним душу. А в конце беседы может сказать: «Я как будто исповедовалась...»
— Отца моего репрессировали в 1930 году. Мне тогда было 8 лет. Потомственный крестьянин. Он любил землю, умел на ней хозяйствовать. А вот врать, лицемерить, подстраиваться под кого–то отец не мог. Когда власть решила за один год сплошной коллективизации всех крестьян сделать счастливыми и богатыми, отец в это не поверил. В колхоз он, правда, вступил. И лошадь отвел на колхозную конюшню. Но сено вскоре закончилось. Чтобы спасти лошадей от голодной смерти, колхозники разобрали их по своим дворам. А по весне новая команда: отвести на колхозный двор коров. В семье пятеро детей. Как жить без кормилицы? Отец заявил, что корову не сдаст. «Почему?» — спросили его. «С ними будет то же самое, что и с лошадьми». И стал примерный крестьянин из села Горетово Луковицкого района Василий Жильцов врагом народа. Долгим был его путь из Подмосковья в Караганду, где в шахтах он познал каторжный труд. Домой он вернулся через четыре года. Пошел работать в колхоз. Но над отцом опять сгустились тучи. «Пришла разверстка на аресты. Ты в этом списке, Василий Андреевич. Уезжай немедленно», — предупредил отца знакомый милиционер. Отец вынужден был уехать из родных мест. Оставят его в покое только в 1947 году.
Оба старших брата Михаил и Аркадий воевали. Михаила война пощадила. Аркадий пропал без вести. Последнее письмо от него родители получили в конце 1941 года. В конверт была вложена фотография. Аркадий в больничном халате. Кто–то снял его в госпитале в городе Вольске Саратовской области. Вот и все, что осталось от моего брата, добровольно ушедшего на войну.
Аркадий работал на Коломенском машиностроительном заводе. Там делали паровозы. А в годы войны — подводные лодки. У него была броня. Но для совести никто еще броню не придумал. Когда на фронте решалась судьба Родины, не мог Аркадий быть в тылу. И вот горькое, обидное, несправедливое: «Без вести пропавший...» Я должна найти могилу брата. Я обязана это сделать...
В военкомате, отправившем Аркадия на фронт, обратилась я к офицеру, который был старше других и по виду, и по званию. Война оставила на нем жестокие отметины. «Хотите знать о судьбе брата, пропавшего без вести? — уточнил офицер. — А если он попал в плен? Об этом вы не подумали?» «Да как вы смеете так говорить?! Мой брат — комсомолец. Он добровольно...» — задохнулась я от возмущения. «Милая, на войне всякое случается. И не всю правду о ней надо знать. Брату вы никак не поможете, а вот себе сильно навредите, если он... Надеюсь, вы меня поняли?»
А что я должна понять? Что пропавшие без вести и попавшие в плен — одно и то же? Но ведь это не так. Аркадий погиб, и я должна знать, где он похоронен. Но как это сделать? Благоразумие подсказывало мне быть не такой открытой. Еще не пришло время, когда не надо будет бояться. Ну вот слово и произнесено: боязнь, страх... Липкий страх — не так сказать, не то сделать, хоть в чем–то быть не таким, как все, — в те давние, былые времена, казалось, пропитал насквозь даже воздух, которым дышали. Но боялись не столько карательных органов власти, сколько мерзавцев и негодяев, способных из зависти, мести, неприязни, злобы «дать сигнал» куда следует.
Мой муж Юрий Васильевич не раз говорил: «Слава Богу, тридцать седьмой год больше не вернется. А то не сносить тебе, мамочка, своей головы». Возможно, он был прав. Но что это за жизнь, если ты не можешь быть самим собой? Я убеждена: человека делает не время, не обстоятельства и даже не судьба. Он такой, каким сделал себя сам. И никогда основой нравственности не может быть страх.
...Окончив Московский государственный экономический институт, я работала экономистом в подмосковном совхозе «Коммунарка». Хозяйство крепкое. Было где и знания применить, и жизни поучиться. О карьере не думала. Но так случилось, что в свои 24 года стала работником Министерства сельского хозяйства СССР. Вот когда я поняла, как важно специалисту пройти низовые звенья...
1948 год. Война с приписками в сельском хозяйстве. Начальник планово–экономического управления посылает меня с проверкой в Молотовскую (Тверскую) область. Приписок я там не обнаружила. Ознакомившись с моим отчетом, он вызвал меня к себе и устроил такой разнос, как будто я совершила преступление. Оказывается, моими руками он хотел свести счеты с начальником областного управления сельского хозяйства. Да вот незадача: приписок–то не оказалось. А молодая сотрудница министерства никак не хочет понять, что белое в ее отчете должно стать черным.
Из министерства я уволилась. За неделю сдала вступительные экзамены и поступила в аспирантуру Всесоюзного НИИ свекловичного полеводства Нечерноземной зоны СССР. Там стала и кандидатом экономических наук.
А когда я работала в Институте экономики Академии наук СССР (это было в 1954 году), направили нас, четверых научных сотрудников, в Казахстан изучать проблемы освоения целинных и залежных земель. В Кокчетаве выделили грузовой автомобиль. И отправились мы в путь, где рай земной существовал лишь в миражах. С горечью убедились, что затея в одночасье накормить народ целинным хлебом — это мираж. Целинная эпопея — тот же Сталинград, где «не щадили сил и не останавливались ни перед какими потерями». Но там в 1942 году на чаше весов была судьба Отечества. А здесь перевесили гигантизм и отрыв от реальной жизни.
До Барнаула мы добрались через 5 месяцев. Документ подготовили серьезный. Когда с ним познакомились в ЦК КПСС, то пришли к выводу, что мы не понимаем политику КПСС. Сектор наш закрыли. Пришлось искать работу.
И тут как раз создали Всесоюзный НИИ сельского хозяйства. Поработала там два года, а когда подобные научно–исследовательские институты возникли во всех республиках, белорусы уговорили меня и мужа переехать в Минск. Мы согласились. В 1958 году в моей трудовой книжке появилась такая запись: «Освобождена от занимаемой должности и откомандирована в порядке перевода в распоряжение Белорусского научно–исследовательского института экономики и организации сельскохозяйственного производства». А потом я возглавляла кафедру экономики сельского хозяйства в Минской высшей партшколе. Вот так и длится моя командировка в Беларуси уже свыше полувека...
А сердце не на месте, сердце не знает покоя, когда подумаю о брате, без вести пропавшем на войне... Куда я только не посылала запросы! И вот наконец из Волгоградского областного военкомата пришло письмо, где сказано, что сержант Жильцов Аркадий Васильевич погиб 27 декабря 1942 года и похоронен в братской могиле на хуторе Чиков Октябрьского района Волгоградской области. Показала письмо маме. «Слава Богу, — сказала мама, — теперь буду знать, что сын в земле...»
На хутор Чиков я приехала накануне Дня Победы. Рассказала, кто я и что привело меня в такую даль. Собрались люди. Пожилые крестьяне стали наперебой рассказывать, какие страшные бои шли в этих местах. Голая степь. От лютого мороза земля, как железо. Укрыться негде. Солдат ждала верная смерть. Степь была устлана трупами, скрюченными от мороза. Только на территории их совхоза пять братских могил...
Отвели меня люди к братской могиле. Оставили наедине. Что происходит в душе в такие минуты, словами не опишешь. Могила ухожена. Цветы у подножия. А через несколько лет меня с сестрой пригласят на открытие обелиска. И будет фамилия моего брата, не пропавшего, а павшего в бою под Сталинградом, вечно значиться на плите обелиска...
Мой муж воевал на Курской дуге. В Румынии под Яссами потерял правую руку. А мечтал стать хирургом. Вместе со мной учился в аспирантуре. С блеском защитился и стал ученым. У Юрия Васильевича было больное сердце. Он ушел из жизни в 49 лет... О войне он рассказывать не любил. И наград боевых у него не было. Но мне удалось выяснить, что орден Красной Звезды ему просто не вручили. Как радовалась я с дочерью Ольгой, когда нам прислали орденскую книжку. Награды, как и герои, не могут быть безвестными...
Никого, кроме меня, не осталось из рода Жильцовых. И с Россией, и с Беларусью меня связывают могилы родных людей. Крепче этой связи ничего нет на свете. А я живу. Чтобы помнить. И рассказывать людям обо всем, что легло на сердце.
