Короткий звонок в дверь. За дверью слышны шаги, и через пару секунд звучит настороженный голос хозяина: «Пароль?»
«Котелок!» — отвечаю громко и улыбаюсь.
Дверь открывается, и Николай Васильевич пожимает мне руку. Такой у нас порядок, можно сказать, военный обычай. Уже несколько лет таким полушутливым способом я проникаю в квартиру своего соседа по подъезду — ветерана войны, гвардии полковника Николая Дубровского.
Николай Васильевич Дубровский родился в 1923 году.
В 1942 году добровольцем ушел на фронт.
Участвовал в Сталинградской битве. В звании сержанта командовал стрелковым взводом. Ранен. Принят в ВКП(б), направлен на учебу. В феврале 1944–го прибыл на фронт в Белоруссию. Вместе с воинами 274–го Ярцевской дивизии прошел с боями до Эльбы. Войну закончил в звании капитана. Награжден многими боевыми орденами и медалями. Находился на комсомольской работе. Был членом бюро ЦК комсомола Белоруссии.
После увольнения из Вооруженных Сил работал директором кинотеатра «Октябрь», а затем директором книжного магазина «Центральный».
Написал книгу «Бессмертие подвига».
Встреча на Эльбе «без галстуков»
Весна. Середина мая. Мы стояли километрах в трех от Эльбы в местечке Мессер. Заходит ко мне комсорг соседнего полка Миша Шмелев и предлагает с американцами тихо встретиться. Я согласился, ведь это его полк мост охраняет. Мы на этом берегу, а союзники на противоположном расположились. Официальные встречи проводились, да на них только старших офицеров приглашали, от майора и выше. С пустыми руками в гости не пойдешь. Быстренько нашли несколько фляжек спирта, огурцы соленые, хлеб черный и сало. Очень американцы наше сало уважали. Запаковали все в две сумки от противогазов и отправились. Нас всех вместе собралось человек десять. Как общались? Да очень просто. За чаркой оно сразу все понятным становится: английский, русский, белорусский. Расположились на нашем берегу. Пили с американскими парнями за победу, за дружбу, за мир, за матерей, за погибших друзей, за боевых товарищей, за любимых подруг... Обнимались, руки жали, хохотали...
Ну кто ж в тот день знал, как оно дальше сложится, а тогда мы мыслили и чувствовали абсолютно одинаково, ведь вместе немцев добивали... И мы, и они победителями были. Сейчас спорят, чей вклад в победу больше...
Долго сидели, когда уже наш спирт допили, то американцы притащили виски. Я пить не стал, мне и так хорошо было. А спирт, между прочим, польский был.
Эх, хорошая была встреча, как сейчас любят говорить, «без галстуков».
Лучесы кровавые берега
После окончания Горьковского военно–политического училища меня направили в тыл. Но не сидеть же мне на тыловом пайке. Хотя я и таких «героев» повидал. Начал я на фронт проситься. Даже с начальством поругался, но своего добился.
Под Смоленском кадровик вручил пакет с личным делом, сказал: «Доберетесь до Лиозно, дальше — Иванькино, за ним на поле два подбитых немецких танка. Справа в лесочке на указателе увидите надпись: «Хозяйство Шульги». Шульга — командир вашей 274–й дивизии. Как добирались — история отдельная. Где пешком, где на соломе в кузове полуторки... Такой выжженной и выбитой земли, как под Витебском, видеть нигде не приходилось. Ни одного дома целого. Все сожжено, разрушено. Печные трубы из земли торчат да черные спинки кроватей. Земля окопами да воронками до самого горизонта изрыта. Смотреть жутко, да и холод собачий...
Меня назначили комсоргом батальона. Штаб располагался в блиндаже, отбитом у немцев. Там мы и жили вместе с замполитом, майором Рузиным. Поджигали телефонный кабель, он и коптил, освещая блиндаж. Как–то спустя неделю удалось мне помыться. Приходит Рузин, смотрит на меня удивленно и спрашивает: «Кто такой?» Замполит меня чистого и не узнал.
Таких затяжных и тяжелых боев, как в Белоруссии, нигде не было.
В феврале 1944 года Совинформбюро сообщало: «На Западном фронте без перемен, идут бои местного значения...» А что значит местного значения? Вот у меня выписки есть из «журнала боевых действий 33–й армии» за январь — февраль 1944 года. В этот период 33–я армия имела задачу во взаимодействии с другими соединениями окружить и уничтожить витебскую группировку противника. В результате предпринятого наступления занято 19 квадратных километров, освобождено 10 населенных пунктов, в глубину обороны противника продвинулись на 3 километра. Развить успех войска армии не смогли...
Соединения армии за это время потеряли убитыми 5.175 человек. Ранеными — 19.993 человека. Пропавшими без вести — 169. Вот что такое бои местного значения. Получается, что за один квадратный километр освобожденной земли отдано 272 жизни. А что такое километр? За четверть часа, если неторопливо, пройти можно.
Наша 274–я дивизия прошла от Москвы до Витебска, а после боев на берегах Лучесы смогла погрузиться в шесть эшелонов. Обычно же на переброску полноценной стрелковой дивизии со всем хозяйством и вооружением надо до двадцати пяти эшелонов.
Вот она какая, цена тех нескольких километров...
Роща смерти
Наш командный пункт находился рядом с леском, который солдаты прозвали «Роща смерти». Он клином входил в оборону немцев. Простреливался с трех сторон. Добраться до передовой, до окопов можно было только ночью, да и тогда немцы ракетами все освещали. Ни мин, ни снарядов, ни патронов фашисты не жалели. Добежать до наших окопов, а еще и назад вернуться — подвиг.
28 февраля, как сейчас помню, начали наступать. Захватили первую траншею немцев. На следующий день фрицы траншею отбили.
В том бою мы потеряли около ста человек. Командование отдает новый приказ: грызть землю, но взять рубеж обратно. А как его взять? Людей почти нет. Меня отправили в тыл за пополнением. Я Лучесу кое–как ночью преодолел. К утру привел к командирскому блиндажу пополнение: поваров, парикмахеров, из санбата подлечившихся солдатиков. В первых числах марта мы ту траншею отбили и больше фашистам не отдавали. Только личным примером и можно было солдат в атаку поднять. Кричишь, материшься и бежишь вперед... А по–другому никак!
Бои под Лучесой не принесли ни наград, ни трофеев, ни званий, только братских могил прибавилось.
Могила неизвестного солдата
Думаешь, мне это все надо? Я и так войну помню: каждый день, каждый час... И тех, кто погиб на моих глазах, помню...
Здесь, в белорусской земле, похоронено 1.187.450 воинов, партизан и подпольщиков. Известных захоронений только 287.260, остальные 900 тысяч — неизвестные. Слышишь, какие цифры? А ведь за каждой единичкой — жизнь, судьба.
В Москве есть могила Неизвестного солдата, но Москва далеко. А Беларусь потеряла, по последним подсчетам, каждого третьего жителя. Должно быть святое место, куда и ветеран придет, и внук, и дочка погибшего на той войне. Долго я думал, с друзьями–ветеранами советовался, варианты всякие обсуждали. Нашлись единомышленники. Повезло встретить мне протоиерея Федора Повного. Он выслушал и предложил неожиданный вариант. Захоронить останки безымянного героя войны согласно православной традиции в крипте храма. Тем более что сейчас в столице возводится Храм–памятник в честь Всех Святых и Невинно Убиенных в Отечестве нашем.
Написали письмо Президенту с нашим предложением. Получили ответ, что мемориалу в храме — быть! Там же будет собрана и земля с полей сражений, с мест массовой гибели граждан во время войны и в период репрессий... Таких памятников нет больше нигде во всем мире...
И Сталинград я вспоминаю, и бои под Витебском, на берегах реки Лучеса, и Польшу, и Германию... Это ведь не только нам, ветеранам, надо, это всем, кто под этим небом ходит, надо.
Иван Бороденко
Последний раз я с Иваном ночью в окопе встретился. Это уже в Германии было. Перед наступлением на Берлин, пятнадцатого апреля. Сидели, накрывшись плащ–палаткой, и солдатам обращение Жукова зачитывали. Потом разошлись. Мне надо было в штрафную роту, а Бороденко в батальоне остался. Началось наступление. Оборону мы прорвали. После наступления, через пару дней, парторг полка мне сказал, что комсорга убило. Во время атаки снаряд взорвался — и три осколка Ивану в голову. Пришлось писать представление к ордену на своего друга. Трудно писать слово наградить «посмертно», очень трудно... Кто не писал, тот и не поймет. Написал, скрипя зубами. Прошел, может, месяц, а может, чуть больше. Получаю письмо. «С приветом Иван Бороденко...» Ну и объяснение, что с ним случилось, как с того света вернулся. В похоронной команде люди постарше возрастом работали — опытные, неторопливые... Глянули, когда в братскую могилу тело опускать надо, а труп молодого лейтенанта не стынет, не окоченевший. Прислушались — дышит. И в санитарную роту нашего комсорга. Если что, то там похоронят...
Иван мне после войны фотографию прислал, на которой он с тем самым орденом на груди, на который я представление со слезами на глазах писал...
Здесь был Николай Дубровский
Когда я получил после победы новое назначение, то и побывал в Берлине. Не мог удержаться. Как себе в таком удовольствии отказать? Так долго к нему шли... Забрался на крышу рейхстага, отломал по пути кусок арматуры и на постаменте правой лошади выцарапал: «Здесь был Николай Дубровский».
Время безжалостно и к героям–победителям, и к побежденным. Время беспощадно ко всем. Пройдет еще сто или двести лет, забудутся имена и фамилии. Возможно, и границы воевавших государств изменятся. А что сохранится в памяти новых поколений? Что будет в «сухом остатке»? Мне кажется, что будет только шесть букв — будет слово «ПОБЕДА».
Владимир СТЕПАН.
Минск, 2009 год.
