Актриса Ольга Прокофьева — о маме, актерском мастерстве и детской мечте

Прививка характером

Я выросла в подмосковном Одинцове в рабочей среде, где слово «артистка» было чужим и не очень понималось. Многие в моем окружении искренне считали, что поступать в театральный институт можно только имея большой блат или большие деньги. Поэтому, когда я со второго раза поступила в ГИТИС, долго жила легенда, что Олина мама заплатила большие деньги. По‑моему, этот слух в Одинцове так и остался... 

Попасть на курс к Гончарову за деньги — это просто невозможно. Надо было знать характер Андрея Александровича. Гончаров — это мой второй папа, даже тогда, в 18 лет, я понимала, что надо быть благодарным, что из шестисот человек на место он выбрал именно тебя. И какими бы ни были его поступки дальше, все равно остается эта патологическая благодарность...

Гончаров все студенческие годы на нас кричал, буйствовал. Самое интеллигентное слово, которое его может охарактеризовать, — неистовство.

Мы, его ученики, были привиты его характером, с ним работать в театре было легче. А многие актеры, пришедшие из других театров, не выдерживали его темперамента и уходили. Театр был его, а артисты — как подобранные им бусины жемчуга.

Было тяжело. Запомнился один спектакль, там он от меня живого места не оставлял... В спектакле играли Гундарева, Джигарханян, Лазарев, Симонова. И на ком мастеру показывать мастер‑класс? Все шишки летели на меня. Уйти из театра не хотела никогда, было желание преодоления. Внутри всегда ощущался гамбургский счет, который, как локомотив, меня двигал.

...Наша профессия — это всегда желание искать что‑то новое. В жизнь ворвалось антрепризное движение с очень хорошими мастерами. Это необязательно «три стула, и помчался». Русская качественная антреприза — талантливые проекты. Вот там уже погружался в атмосферу других артистов, с кем ты не работал в Театре Маяковского, где в какой‑то момент становилось тесновато. Потому что кино тогда, в 90‑е годы, умерло. 

Мой самый хороший с точки зрения творчества период — с 25 до 35 лет — выпал на время, когда кино вообще не было. В планах киностудии Горького было 2—3 картины в год, столько же снимали на «Мосфильме». Все склады киностудий ломились от колгот и сникерсов. Соответственно, мы в кино были не востребованы, и от этого очень «голодали». Поэтому крепко старались держаться за свои театральные роли.

Но бывало, что мужчины, хорошие актеры, уходили из профессии. Ведь прокормить семью на одну зарплату невозможно. И многие наши ребята клали плитку, «бомбили» по ночам.

От Прокофьевой — подальше! 

Что такое хороший партнер? Это индивидуальность, личность. Для меня очень важны личностные качества, а они всегда проявляются на сцене. Потому что если это просто хороший артист, он не запоминается... Личностное начало — локомотив профессионала. С ним интересно репетировать, общаться, с ним интересно дружить.

Мы с моим очень хорошим партнером Алексеем Гуськовым играли спектакль «Трамвай «Желание». Он играл Стэнли, я — Бланш.

В двух последних сценах происходит изнасилование Бланш, я от него отбивалась. И в этих сценах Леша действительно так скручивал мне руки, так хватал за горло... Я ему потом говорила: «Лешенька, ты не забудь, артистка не одноразовая, нам же с тобой еще играть...»

То есть у меня реально оставались синяки. Я ничего в этих сценах не играла, я все проживала и отбивалась от него по‑настоящему.Когда была помоложе, могла на сцене ударить партнера серьезно. А рука костлявая, и меня все время побаивались. Иногда шутили: от Прокофьевой держись подальше!

Большая гримерка

Мы с Натальей Георгиевной Гундаревой много работали, и были какие‑то доверительные беседы. На всю жизнь запомнила момент. Одна популярная актриса вдруг расплакалась — у нее дома были какие‑то проблемы. Гундарева посмотрела на нее и говорит: «Ты что? У нас у всех бывают такие дни. Бывают такие минуты, подойду к окну и думаю: а вот шаг туда сделать. А потом говорю: нет, Наташа, у тебя есть сцена — все туда. Туда все свои страсти, слезы и метания...» Говорила она, конечно, с иронией. Но c такой мудрой иронией! 

Кто‑то из царей учил своего сына, который садился на престол: веди себя так, чтобы народ тебя простил, что ты царь. Вот надо себя вести так, чтобы тебя простили за твою популярность. А это значит, совершать какие‑то поступки. Этому меня Гундарева научила. 

Наталья Георгиевна любила, чтобы у нее гонорар был хороший. Она понимала, что залы собирали благодаря ей. И я знаю, что она всегда костюмерам давала денежку... Ей говорили: не надо. Но она была непреклонна.

Мне как‑то предложили гримерку отдельную, поменьше, а у нас большая гримерка, там стоит большой стол, большой диван. Я говорю: да нет, так хорошо, уютно. Потом, когда буду «народной артисткой», может быть, заведу какой‑то свой стол, закуток. Большая гримерка позволяет всегда накрыть стол. 

Гундарева любила все эти застолья. Было такое понятие «посильный вклад». Кто‑то лобио хорошо умеет делать, я селедку под шубой, все любили мою селедку. Было о чем поговорить. Мы никогда не разбегались по домам после спектакля.

Перед Новым годом последний спектакль «Дядюшкин сон», я всегда после него поляну накрою, всем сувенирчики подарю. Это маленькие традиции, которым меня тоже научила Гундарева. 

Возрастные витки

Слезы с возрастными витками становятся все ближе и ближе. В профессии это очень помогает. Бывало, я завидовала актрисам. Сколько раз наблюдала Светлану Владимировну Немоляеву — она могла выйти на сцену и сразу заплакать. 

Евгения Павловна Симонова, крестная мама моего сына, тоже может выйти и на монологе сразу заплакать... Мне надо до слез продираться, у меня эти капилляры были далеко. Но с годами они все ближе и ближе. И я очень рада. Потому что это наполняет сценические образы.

Я люблю называть это «возрастные витки». Конечно, когда в мире какая‑то несправедливость, особенно то, что касается детей, тут просто я или переключаю канал и читать про это не могу. Все, что связано с войной, с нашими мальчишками‑солдатами. Для меня это все, голос сразу пропадает. Фильм Климова «Иди и смотри» я так и не смогла посмотреть. Там такой ад показан, то, что люди пережили в годы войны. Это выше моих сил... Знаете, нашу психику четыре года в институте расшатывали, чтобы мы вот здесь сумели заплакать, здесь рассмеяться. А в этом месте разгневаться. Это очень сложно, но тоже можно. Четыре года нас этому обучают. Расшатывают нашу психику в профессиональном смысле этого слова.

Нас хотят растащить!

Я снималась в Беларуси в Гродно. Проект назывался «Марго. Огненный крест». Он недавно вышел на экраны. В Гродно природа — чудо. Люди — чудо. Отношения — теплее не бывает. То, что Беларусь для меня не заграница, — это точно. Я в аэропорту при посадке на рейс до Минска забываю, что лечу в другое государство. Такое ощущение, что перемещаюсь по своей стране. Из‑за этого несколько раз чуть на рейс не опоздала, приезжаю впритык, а там паспортный контроль надо проходить. 

Обожаю белорусские продукты. Качество обалденное. Гомельский шоколад — какой же вкусный! Я Минск хорошо знаю, моя однокурсница по институту Лена Мольченко родом из Минска. Как‑то Лена пригласила нас, двоих однокурсниц, в гости, мы прожили в ее семье целых пять дней. Обошли весь Минск, это было незабываемо.

Когда говорят, что Россия и Беларусь могут прожить друг без друга, меня оторопь берет. Елки‑палки, как нам можно потерять друг друга?! Люди, неужели не видно, что происходит? Неужели непонятно? Нас хотят растащить. Разорвать хотят.

Целые институты работают на то, чтобы влиять на наши народы. Колоссальные деньги на это тратятся. Нам нужны мозги, креативные, умные, свежие. Но свои! По‑другому погибнем. Самая большая сила — когда мы вместе. Самое большое поражение — если нас разъединят. Я в этом убеждена.

Про маму и 32‑е число

Я обожаю свою маму! Были годы очень тяжелые, никаких реклам, никаких антреприз. Только театр с бюджетной зарплатой. И в этот период, конечно, благодаря маме, благодаря ее поддержке я выживала и оставалась в профессии. Иногда говорила: мама, у меня нет возможности отдать... А она в ответ: отдашь 32‑го числа... Никогда не забуду эти ее слова.

Я так счастлива, что сейчас, когда моя мама глубокая пенсионерка и уже много‑много лет, как наступило мое 32‑е число, я могу ей помочь. Она очень скромный человек, но я могу сделать все, чтобы она нормально питалась, побаловать ее чем‑то. Если что‑то на даче сломалось, починить. Очень рада, что есть это 32‑е число. И я это число не отрабатываю, а благодарна судьбе, что оно у меня есть. 

А маме я благодарна, наверное, за мудрость. Мудрость девочки из рабочей семьи. Она не сказала 18‑летней девочке: куда ты идешь, есть другие профессии, мы не артистическая семья, 600 человек на место, одумайся. И можно было убедить, потому что любые родители — авторитет для своих детей. Нет, она нашла мне педагога. Она помогла как смогла. Мы ездили на туры вместе. Она мне дала шанс убедиться самой. 

...Чего от жизни хочется? Ну, если как актриса, конечно, хочу знаковую кинороль. Мои роли симпатичные, более‑менее востребованные, яркие. Но хочется высокой драматургии. Роль великой женщины была бы для меня наградой.

Александр Ярошенко

yaroshenko68@mail.ru