Прошлое толкает нас вперед

Все произошло случайно. В 1977 году я поступал в театрально–художественный институт на отделение станковой живописи. В те времена оно считалось одним из самых престижных, а поступить на него было очень сложно. Конкурс большой, в тот год — 17 человек на место, брали лишь семерых. На приемных экзаменах я и познакомился с Натаном Моисеевичем Вороновым. Он, помнится, был тогда на нашем отделении председателем комиссии. Невысокий, аккуратный, задумчивый и внимательный. Мы писали портрет, а он иногда подходил, стоял за спиной, всматривался в то, что возникало на холсте, и потом переводил взгляд на молодого художника. Опять же внимательный. Может, даже более пристальный, чем на холст. Возможно, он понимал, знал, что работа может и не получиться, не пойдет. Всякое бывает...

Я поступил, хотя мои экзаменационные работы мне лично не нравились. И моя будущая жена поступила. Так что своим будущим я во многом обязан, как это ни удивительно, Натану Моисеевичу Воронову. Не взяли бы меня, так и не женился бы.

Это было летом 77–го, а весной 78–го Натан Воронов умер...

На прошлой неделе в Национальном художественном музее открылась его большая персональная выставка, посвященная столетию художника, и мы с женой пошли. И было нам светло и хорошо. Смотрели мы работы Воронова и улыбались. И те, кого встречали, все улыбались нам в ответ. Редко бывает так, что на выставке столько счастливых людей. И картины вроде бы знакомые, их в школьных учебниках еще во времена детства печатали, и, кажется, знаешь их, а выглядят по–новому. И даже в какой–то момент стало мне грустно, что не видит художник, сколько у него поклонников. А может, он видит и радуется? К сожалению, на это нет ответа.

Много было знакомых пейзажистов. Они своих детей подводили к работам, рассеянно смотрели на холсты, широко разводили руками и произносили с завистливым восторгом: «Ух! Да ты посмотри, сколько здесь воздуха! Все дышит, живет!» И я смотрел на серебристую дорогу, на реку, катера, на цветы, на Минск, на площадь Победы, на букеты, траву, окна, на портреты... И улыбался, вспоминая, как нервничал на экзаменах, как не получался портрет невзрачной старухи в серой вязаной кофте. Я старался изо всех сил, а что–то ускользало, исчезало, не давалось. Воронов стоял у меня за спиной и глядел, покашливал. Черт! Я никогда не любил, когда следят за моей рукой, когда стоят рядом и дышат. Обернулся и встретился с ним взглядом.

Педагог на экзамене не должен говорить, не имеет права делать замечания и подсказывать абитуриенту. Но, возможно, он понял мою безвыходную ситуацию, растерянность и злость. Тронул меня за локоть и хмыкнул. «Знаете, а у меня тоже бывает, что совсем не получается... Я тогда подойду и в окно посмотрю. На облака, на деревья, на людей...» — сказал, локоть мой отпустил, элегантно развернулся и тихо вышел из мастерской. А время летело, оно ведь всегда на экзаменах летит и мчится. Каждая минута на счету. Я подошел к окну и стал тупо смотреть на улицу Сурганова. Потом на здание типографии, на летнее небо. И в тот момент понял, что в институт меня не возьмут, не примут, не поступлю... И успокоился...

Вернулся к мольберту и неспешно соскреб написанное. Рядом со мной кто–то испуганно вскрикнул, но мне уже было все равно. Времени у меня было чуть более часа. За несколько минут до окончания экзамена пришел Натан Воронов и сообщил, что работа окончена, а я еще что–то торопливо мазал. Он опять взял меня за локоть и сжал. Я положил кисть на палитру, натурщица сняла вязаную кофту и устало вздохнула, слезая с подиума.

За тот портрет мне поставили четверку, что меня устраивало.

Потом, уже студентом первого курса, встречая Натана Воронова в институтских коридорах, я вежливо и с благодарностью здоровался, он отвечал тихим кивком. Как–то с вопросом зашел в помещение кафедры и увидел Воронова. Он сидел, опустив голову на руку, и смотрел в окно. За стеклом было серое небо и стена. Я поздоровался, но он не услышал... Дверь я прикрыл тихо–тихо. Больше, мне кажется, мы уже не встречались.

«Прошлое не всегда тянет назад. В нем рассыпаны немногочисленные, но мощные пружины, которые, распрямляясь, толкают нас в будущее», — утверждал японский писатель Мисима. Это высказывание вспомнилось, когда дома после выставки пересматривал свои старые и новые рисунки.