Впервые публикуем записи фронтовых дневников участников войны, сражавшихся за освобождение Беларуси

Дневники фронтовиков, освобождавших Беларусь, возвеличивают подвиг советских солдат, обличают гитлеризм и нацизм

Часто ли вам доводилось читать дневниковые записи фронтовиков? Думается, что нет. Даже маршалы Советского Союза Георгий Жуков и Константин Рокоссовский, которые оставили свои мемуары, не вели их во время войны. Негласно это запрещалось всем, независимо от звания и должности. Именно поэтому каждый такой документ представляет истинную ценность. Уникальные дневниковые записи хранятся в фондах Белорусского государственного архива-музея литературы и искусства. Расшифровать выцветшие пометки, сделанные порой бисерным почерком, — та еще задача, но мы разобрали некоторые фрагменты дневников фронтовиков-белорусов: врача и прозаика Антона Алешко, прозаика Николая Лобана и поэта Петра Волкодаева. Многие публикуются впервые. В них — о тяжелых солдатских буднях, проявленном мужестве, о том, как приближали Победу. Но главное — что жизнь сильнее смерти.


— Практически повсеместный запрет на ведение записей, которые могли бы попасть в руки врага, проблема сохранности и выявления фронтовых дневников делают их редким и ценным источником информации, — рассказывает заместитель директора Белорусского государственного архива-музея литературы и искусства Елена МАКАРЕНКО. — Люди в большинстве случаев рисковали, фиксируя на бумаге свои эмоции. Это еще раз доказывает, что мы имеем дело с очень редкими документами периода Великой Отечественной войны.

В Белорусском государственном архиве-музее литературы и искусства хранятся записные книжки и короткие дневниковые записи военного времени поэтов, прозаиков, переводчиков, литературных критиков и литературоведов. Они принадлежат в том числе Антону Алешко, Петру Волкодаеву, Виссариону Горбуку, Алесю Жавруку, Алексею Карпюку, Павлу Кобзаревскому, Николаю Лобану, Михаилу Лынькову, Янке Мавру, Адаму Русаку.

— Записи разнообразны по своему размеру, наполненности, территориальному и хронологическому охвату, — добавляет Елена Макаренко. — Но даже самые короткие дают представление о событиях, людях, помогают узнать о судьбах выживших и найти сведения о погибших. Наиболее развернутые из тех, что хранятся в архиве-музее, — писателей Антона Алешко, Николая Лобана, Петра Волкодаева.

Цитаты из дневников для удобства восприятия расположены в хронологическом порядке — с 22 июня 1941-го и до освобождения Беларуси. Давайте вместе с фронтовиками проживем эти страшные годы, в череде трагических событий которых, впрочем, было место и для простой человеческой радости.

1941-й

— С первого дня войны, 22 июня 1941 года, начинаются записи в дневнике Николая Лобана. Тогда ему, студенту БГУ, пришлось пешком добираться до Климовичей, чтобы попасть в ряды Красной армии, — отмечает Елена Макаренко. — До 28 июня 1941-го Николай Павлович вел записи ежедневно, затем с некоторыми пропусками, но постоянно до 20 сентября 1944 года. Описывает первые дни войны, бомбежки Минска, эвакуацию, фронтовые события, госпиталь, работу в тылу. Многие эпизоды затем послужили сюжетами его произведений.

«22 чэрвеня 1941 г.

Быў халодны чэрвеньскі дзень. Сонца то выплывала, то зноў хавалася за белыя воблакі. Я ўстаў у сем гадзін раніцы і сабраўся ў лес загараць і рыхтаваць наступны экзамен (гісторыя СССР). Перапоўненыя трамваі накіроўваліся ў загарадны парк. Быў выхадны дзень. Я адшукаў ёмкае месца і распалажыўся... Сяды-туды праходзілі звеннямі чырвонаармейцы з вінтоўкамі наперавес у поўнай баявой гатоўнасці.

Штосці не чыталася. Я вымушаны быў пакінуць лес і ехаць назад…

На вуліцы Карла Маркса стаяла міліцыя. Загудзела сірэна, абвяшчаючая трывогу. Усе беглі па вуліцы, абмінаючы міліцыянераў, якія заганялі ў пад'езды. Так ледзь дабраўся да універсітэта…

Я адчуваў сябе, як зваліўшыся з месяца. Вальштэйн расказаў мне аб прамове т. Молатава па радыё аб распачаўшайся вайне…


23 чэрвеня 1941 г.

У гадзіны 2 дня назіралі за паветранным боем над аэрадромам. Агню не было відна… Прыехаўшыя цягніком расказалі, што гараць Асіповічы, Слуцк і Пухавічы. На Савецкай вялікі аўтамабільны рух. Я назіраў, як ваенная машына падбіла адну дзясяцігадовую дзяўчынку… У аўтобусах і грузавіках праязджалі бежанцы, з чамаданамі і клункамі. Да нас у пад'езд таксама пад'ехала машына з бежанцамі. Гэта былі жанчыны-яўрэйкі з дзецьмі. Яны расказвалі аб жудасных бамбардзіроўках Гродна…

18 сентября 1941 г.

В 11 часов дня по тревоге мы построились и двинулись на передовую линию. Прошли несколько километров по грязной дороге, на нас налетела немецкая авиация. Вся батальонная артиллерия была подбита.

Самолеты бомбили один за другим, пикируя, бросали бомбы и секли из пулеметов. Я рисковал умереть, струя огненых пуль прошла в непосредственной близости от меня. Кто-то закричал. Мы бросились на помощь, это умирал раненный в голову Коронкевич. Несчастливый человек. Он мне показывал два рубца от ран, полученных в финскую кампанию. Мы отошли в лес и оторвались от батальона.

На заходе солнца налетело несколько десятков самолетов, начали бомбежку. Я второй раз ожидал смерть, но все прошло также благополучно…

27 верасня 1941 г.

Ужо ледзь-ледзь паказала на світанне. Мы ішлі калонай па чатыры...

Паперадзе ў мяне стаяла сцяна кустоў і ўсё, і яна пранізывалася кулямі. Нешта рвалося не падобнае на міны. Няўжо гранаты. Калі гранаты, то немцы блізка, метраў за сорак ад нас. Усхапіўся і… нешта небяспечнае секанула мяне па твары. Прытомнасці я не траціў і нейкую хвіліну-другую стаяў на нагах. Потым падумаў, што гэта я ранены, а раз ранены, то трэба ўпасці. А як упасці, каб прыгожа, як у тэатры. Падаю, як падстрэляны артыст, на вывернутую зямлю варонкі. Тут да мяне прыходзіць цвярозая думка: я ляжу зверху на зямлі, тут мяне можа дабіць, трэба скаціцца з грэбня ўніз. Я раблю вялікае намаганне, каб аддзерці галаву ад зямлі, а яна як прырасла. Качусь і трапляю ў ваду. Як адсюль выграбціся? Я сабраўся з сіламі, выпаўз з варонкі і нават устаў на ногі і ў тую ж хвіліну бразнуўся на зямлю. На гэты раз ужо не тэатральна. Вось так прыходзіць смерць, падумаў я, і пачаў прыслухоўвацца, калі скрыпнуць дзверы і яна пакажацца… Але дзверы не скрыпяць… Я ж жывы…»

1942-й

— С 4 апреля 1942 года начинаются записи в дневнике Антона Алешко. Он вел их до конца войны, фиксировал повседневную жизнь фронтовых госпиталей, быт авиаполка, эпизоды из жизни летчиков, взаимоотношения с сослуживцами, — рассказывает Елена Макаренко.

Запись, датированная 9 апреля 1942-го: «Што вясна яшчэ пакажа? Вельмі ўжо аб ёй трубяць немцы. Праўда, нашы таксама не страшацца. На днях быў Усеславянскі мітынг у Маскве. Колас выступаў на ім. А ўчора ў горадзе па радыё выступаў Лынькоў. Чытаў апавяданне «Дзіцячы бацінак».

О событиях и военно-воздушных баталиях Алешко писал: «7.VII.42. Які прыгожы сёння дзень! …Полк правёў некалькі паветранных баёў. Камісар Любімаў збіў МЕ-109. Калі даў, дык міма яго толькі абломкі паляцелі. Біў разрыўнымі. Кожур збіў Юнкерс-88, прыляцеў дамоў і сам сеў на жывот. «Забыў выпусціць шасі», — сказаў. Полк збіў шэсць самалётаў. Адно кепска, што ўсё або на стыку войск, або над варожымі войскамі. Барынаву адрэзалі плоскасць, і ён пайшоў у штопар. Паспеў выкінуцца з парашутам, толькі ці над сваімі войскамі?»

1943-й

— В фонде Петра Волкодаева хранятся две небольшие тетради с записями пережитого на войне, которые раскрывают героическую и трагическую стороны жизни партизан на Могилевщине, подробно описывают их быт, а также населения, — отмечает Елена Макаренко. — В его дневниках большая трагедия белорусского народа показана во всей ее глубине, с большим сочувствием и симпатией к каждому.

«Это было осенью 1943 года. Неподалеку от этой деревни Изобище (Белыничский район. — Прим. ред.) партизаны напали на немецкую машину. Было убито сколько-то немцев. На другой день в эту деревню явился отряд карателей на машинах. Они ехали по деревне и, не вылезая из машин, бросали в окна домов гранаты и стреляли из автоматов. В белорусских хатенках поднялись стоны, вопли. Выбегали на улицу раненые дети, женщины, старики.

Из одной хаты вышел дряхлый старик. Он нес на руках девочку, у которой была окровавлена нога. Короткая очередь немецкого автомата, и старик упал мертвым на мерзлую землю.

Потом немцы начали сгонять жителей в конец деревни и, отобрав подозрительных, расстреляли. А некоторых начали водить в школу на допрос. При допросе участвовал староста этой деревни. Он указывал немцам на тех людей, которые имеют связь с партизанами или, как говорят фашисты, со «сталинскими бандитами». Среди немцев был комендант Белынич.

Привели одного беженца, кажется родом из Смоленска и одного молодого парня из местных жителей. О них староста сказал, что они держат связь с партизанами. Немцы били этих несчастных двух парней и допрашивали. Допрашивали и били! Истязание продолжалось долго. Потом повели два немца этих парней за деревню, дали им в руки лопаты и заставили копать яму. Один немец был вооружен винтовкой, второй пистолетом. Парни копали яму, немцы стояли возле них.

Мгновенно, одним взмахом, беженец ударил немца, что был с винтовкой, железной лопатой по голове. Немец упал. Парни бросились бежать. Второй немец побежал за ними в погоню, стреляя на бегу из пистолета. Беженец поскользнулся и упал (он был в галошах). Немец подбежал и застрелил его. Но парень-белорус убежал и на третий день пришел в партизанский отряд».


В записи, датируемой декабрем 1943-го, Петр Иванович повествует о появлении на свет младенца: «В это трудное время и произошло необычное. Жена командира Шестаковского отряда была беременная. Налетели самолеты, начали обстреливать и кидать бомбы малого калибра. У этой женщины начались роды. Родила прямо под открытым небом на санях, но так как надо было укрываться от противника и нельзя было оставаться на дороге — схватили ребенка, завернули его в шубу и бежали с этим новорожденным километров шесть по болоту. Роженице тоже помогли укрыться. После все партизаны смеялись: «Только родился и уже попал под бомбежку… Сразу в пекло…»

1944-й

Последнюю запись Волкодаев сделал 2 июля 1944 года, за день до освобождения Минска. Тогда же Антон Алешко, тоскуя о Родине, жене и переживая, узнает ли его малолетний сын, написал такие строки: «Аб чым бы не гаварыў, а думкі мае далёка адсюль. Я сабе ўяуляю, што наша вёска спалена. Сізы попел носіць вецер. Старчыцы, можа, і захаваліся. А хто там жыве? Ці там Шура, а Валера дзе? Калі жывы ён — пяты год. Гэта ўжо возраст! Не прызнае бацьку, калі спаткаемся. Пры першай жа мажлівасці трэба будзе паляцець дамоў, хоць на некалькі гадзін.


15 октября 1944 г.

Учора атрымаў ліст ад Шуркі. Яна ўжо ў Слуцку… Зараз якраз дзве гадзіны ночы, і я, зразумела, магу марыць і ў марах успамінаць усё, што мне трэба. Я сябе злавіў на тым, што я ніяк не магу ўявіць сабе, якая зараз Шурка, а тым больш Валерык. Яна мне ўяуляецца такой, якою я яе ў першы раз спаткаў ў Лопічах. Чаму так? На гэтае пытанне не магу даць адказ. Ніхто не ведае і не даведаецца, як хочацца пабыць у адпачынку, дзе-небудзь у сямейнай цішыні…»

Интересная и запоминающаяся деталь в дневнике — небольшие рисунки, которыми автор иллюстрировал записи. Пожалуй, одна из самых жизнеутверждающих пометок, сделанная им через несколько месяцев после освобождения Беларуси: «27.Х.44. Лятаў з камандзірам у Бурштаны (город в Литве. — Прим. ред.). Палёт быў з малюнкамі. Ура! Ура! Еду заўтра дамоў».

Фото предоставлены Белорусским государственным архивом-музеем литературы и искусства.

veselukha@sb.by

P. S. Орфография и пунктуация в архивных документах сохранены.