...Да была, была у нас подорожная. И прогонные тоже в кармане были. Без разменной медной монеты, правда, но в добрых бумажных ассигнациях.Но что толку, если на окраине Старых Дорог — вот уж воистину колдовское название — мы завязли так, что в пору вызывать трактор. Проклиная весеннюю распутицу, выбрались из машины и пошли искать того, кто дернет нашу БМВ тросом. В одном из дворов возился со старым «жигуленком» молодой парень. Поклонились ему в пояс — выручай, браток. Влезши в огромные резиновые сапоги, он сел за руль своего авто и подрулил к нам. Рывок, еще рывок — наша «пятерка» выбралась–таки из раскисшей мартовской грязи. Зато застрял вдруг посреди улицы как вкопанный, перенапрягшись от трудов праведных, тридцатилетний «жигуль». Тут уж пришлось нам стать впереди бедолаги и взять дерзновенного автоспасителя на буксир.
Вот тебе и наличие прогонных с подорожной. И срочной казенной надобности. И даже собственного экипажа, в котором в начале XXI века не требовалось менять меж перегонами взмыленных лошадей.
А все потому так случилось нынешней весной, что, вопреки мудрому совету, гнали мы, гнали 218 лошадиных сил. Ибо спешили, возвращаясь из командировки, засветло поглядеть на уцелевшие под Старыми Дорогами архитектурные чудеса — почтовые станции.
В заляпанном грязью экипаже — наверное, в этом мы здорово походили на своих предков — затормозили перед старинным, глядящим четырьмя окнами на дорогу зданием. Принимавшая на постой в 1886 году, если верить справочникам, станция предстала нашим глазам ну не во всей, конечно, красе (всей откуда–то сохраниться за минувший век с лишним), но в величии былой прелести точно! Так красиво стареют — если уж позволено употребить гламурное выражение — породистые женщины, сохраняя и благородство осанки, и тонкость черт, и легкость походки.
Разбросанные вдоль старых трактов почтовые станции — архитектурные точки в пунктирной линии истории. А может, географические тире — вынужденные промежутки на долгом пути, в которых служивым людям полагалось отдать груз с корреспонденцией, сменив при надобности уставших лошадей. А неслуживым путешественникам можно было просто отдохнуть, также сменив экипаж, если, конечно, станционный смотритель — да–да, как добрый пушкинский Самсон Вырин, — был готов предоставить тройку, а то и две рысаков с лихим коренником и двумя нетерпеливо бьющими копытами пристяжными. Разумеется, при наличии у гостя выданной от имени самого императора подорожной грамоты, позволявшей согласно чину рассчитывать на птицу–тройку, а не на ледащего мерина. А без подорожной–то — и об этом гласили висящие на каждой почтовой станции «Высочайше утвержденные дорожные правила» — «никто не может получить почтовых лошадей».
Тщетно вглядывались мы в покрытые шелушащейся, как молодая картошка, штукатуркой стены стародорожской почтовой станции с замурованным напрочь парадным входом. Каллиграфические правила с четкой регламентацией, «какому чину и по сколько выдавать лошадей», давно унес ветер времени. И не бежал навстречу станционный смотритель в зеленом кителе и треугольной шляпе — коллежский регистратор 14–го класса, самого младшего в Табели о рангах, которому следовало вручать для регистрации в «шнуровой книге» подорожную и платить прогонные. И в комнату для проезжающих с теплой кафельной печью тоже никто не зазывал. И нигде не висело расписание, в какое время какие экипажи будут запряжены.
Но полтора века назад все это ведь было! Честной дорожный люд ставил свой пропыленный экипаж в примыкающий к станциям каретный сарай. Шустрый пострел — сын смотрителя — вел распряженных коней вначале к колодцу, рядом с которым стояла колода для водопоя, а потом в конюшню. И кубарем катился — нес из фуражного сарая бадью отборного овса гнедым и каурым. И возможно, даже ставила на стол почтальонам и путешествующим ротмистрам минским пузатый самовар красавица Дуня — уважал, однако, Пушкин это чудное имя!
Так описывали почтовые станции, придорожные детища самого Петра I, облагороженные впоследствии указами других царствующих особ, проезжавшие по трактам современники. А кто только не катил в бричке или дилижансе по клятым дорогам империи, в том числе и по большому белорусскому тракту, ведущему из Санкт–Петербурга в Полоцк!.. Говорят, сам Пушкин ехал кружным путем в Опочку через наш край, то ли заночевав, то ли просто испросив чаю с закуской на одной из почтовых станций.
Добрую службу сослужили проезжему люду «одноэтажные каменные постройки» типовых почтовых станций, количество лошадей в которых содержалось от 15 и до 60 — в зависимости от присвоенного заведению класса.
А погубили каретный ряд почтового прошлого со славным звоном колокольчика (кстати, бубенцами согласно правилам не имели права пользоваться лица, не имеющие отношения к почте)... железные дороги, по стальным колеям которых специальные почтовые вагоны покатились к концу XIX века и быстрее, и надежнее, и сохраннее карет.
Заключительную же пулю в «человека с колокольчиком» послал трескучий телеграф, пристроившийся при почтовых конторах. Первые такие аппараты в Беларуси появились в 1859 году в Минске и Бобруйске, когда между этими двумя славными городами была налажена телеграфная связь.
...Поскольку никто не вышел нашему заляпанному грязью экипажу навстречу, то и нужды не было заносить на станцию ни дорожную шкатулку красного дерева для денег, ни кожаный чемодан, ни сделанный из кипариса несессер, ни погребец со снедью и обязательным флаконом нюхательной соли против укачивания.
Мы просто постояли у пунктирной точки прошлого с замурованной под козырьком дверью — и махнули себе в Минск.
P.S. А в ставшей благодаря Пушкину легендарной российской Выре, кстати, на месте старинной почтовой станции создан музей станционного смотрителя.
Открытки из коллекции Владимира ЛИХОДЕДОВА.
