В поисках утраченного

Две трети жизни - двадцать шесть лет из тридцати девяти - прожил я в Гродно... На Левонабережной улице стоял маленький бабушкин дом с выкрашенными в голубой цвет стенами. В палисаднике росли кусты, на которых в августе расцветали круглые и лохматые желтые цветы. Они напоминали цыплят, которые чудом взлетели на крепкие зеленые стебли, а потом не смогли улететь.

По улице Горновых бабушка возила меня на санках в детский сад. Он стоял рядом с табачной фабрикой, где работала мама, на улице Лелевеля. Я все время спрашивал, кто такая эта "Лелевеля", но ни бабушка, ни мама не знали.

Когда я стал взрослее, мама брала меня вместе с "табачниками" на демонстрации, первомайскую и октябрьскую. Мы все - во главе колонны директор "табачки", легендарный Павел Петрович Сергеев - шли по той же улице Горновых, по Старому мосту, потом на улицу Парижской Коммуны - мы сворачивали на нее возле возвышавшегося на постаменте танка, когда-то первым ворвавшегося в освобожденный Гродно. Не знаю, по мосту он прошел своими гусеницами или нет. Я помню, как долго боялся, что рухнет Старый мост - он ведь такой старый! И вода Немана, мне казалось, так высоко поднимается.

А сейчас мост отремонтирован. И Неман обмелел. И демонстрации не проводятся. И только танк одиноко стоит на своем постаменте.

Я учился в пятнадцатой школе, был экскурсоводом карбышевского музея. До сих пор вспоминаю своих учителей - Галину Серафимовну Янчевскую, Ольгу Николаевну Серак, Марлену Владимировну Сахарову. И директора - Василия Петровича Сукристика. Он был похож на памятник генералу Карбышеву, благодаря ему поставленный во дворе школы, - такой же суровый и мужественный. Его уважали и любили.

Нашей церковью была Коложа - вернее, та ее половина, которая помнит начало православия в Гродно. В конце позапрошлого уже века Неман внезапно подмыл берег настолько, что эта маленькая церквушка обвалилась. Ее достроили деревянными стенами. Старая часть была сложена из огромных отесанных валунов и какого-то подобия цемента. Мы в ней не молились (нас этому не учили). Мы просто бегали взглянуть на огромные камни, забежать в саму церковь и крикнуть так, чтобы вмурованные в стены голосники откликнулись, усиливая наши голоса.

Я помню, как строили новое здание театра. Это огромное неуклюжее здание позже мы, студенты филфака, называли "клушей". Девчонки курили на скамейке возле него, а мы с приятелем-историком Женькой Микулой, оба некурящие (по-моему... забыл!), слушали их байки и травили собственные. Театр мы не любили, особенно после того, как перед ним водрузили лошадь с крыльями, почему-то считавшуюся шиком городской скульптуры. Для нас Театром было старое здание, где теперь кукольный театр. Наш Старый Театр стоял в глубине парка - бывшего ботанического сада, разбитого французом Жилибером. Его здание построил Антоний Тизенгауз, выдающийся реформатор конца XVIII века. Мы, правда, этого не знали. Мы были счастливы от того, что театр в городе уютный, с настоящим разъездом. Правда, вместо карет в наше время зрителей развозили по домам уже такси.

Возле alma mater, Гродненского университета, застыл памятник Янке Купале. Мы называли его "Каменным гостем", хотя скорее так следовало назвать другого Купалу, гипсового - эта непропорционально большая статуя до сих пор стоит на втором этаже главного корпуса ГрГУ. В темноте однажды кто-то из студентов принял его за тогдашнего ректора Александра Васильевича Бодакова и страшно испугался (слегка выпил). Но, признав наконец классика национальной литературы, обрадовался и поклялся перейти на белорусский язык. Говорят, даже защитил диссертацию.

Пять лет я учительствовал в школе. Она стоит вблизи военного городка Фолюш. Там жили и живут многие мои ученики. Это было золотое время - благословенное время Горбачева. Мы все были молоды - и ученики, и учителя, - нам хотелось работать и творить. На уроках заговаривались, спорили без умолку. И стук каблучков нашей директрисы Анны Александровны Зыльковой, идущей по коридору, возвращал нас к действительности, напоминая, что скоро звонок...

Первый звонок. Второй звонок. Третий.

Спектакль жизни продолжается. Пробили старые городские часы, звон плывет над Гродно - зыбкий, как само время. Город живет своей жизнью. Это мы стареем и теряем друзей. А он обретает новых. "Се ля ви!" - как сказал бы мой друг Миша Фридман, выпуская из рук гитару, чтобы с грустью поправить усы.

Действительно, се ля ви...