Когда видишь, как поэт Виктор Жибуль выступает, устраивая спектакль из каждого своего постмодернистско–абсурдистского стихотворения, забываешь, что он кандидат наук и ведущий научный сотрудник Белорусского государственного архива–музея литературы и искусства. Но и в науке у Виктора уже есть свой надел. В основном он занимается поэтами 1920 — 1930–х годов. Когда–то, еще студентом, Жибуль поразил всех поэмами–палиндромами, виртуозным владением словом. Сегодня он поражает и «соло», и «дуэтом» с женой, талантливой поэтессой Верой Бурлак, она же Джети. На поэтических мероприятиях эту пару нередко можно видеть в сопровождении очаровательного сына Костика.
— Я заметила, что как исследователь литературы ты прежде всего выбираешь белорусских литераторов–авангардистов 1920 — 1930–х... Ищешь предшественников в творчестве?
— Однажды я прочитал антологию российского авангарда. И мне стало интересно, было ли что–то похожее в белорусской литературе того времени. Тем более сам стал экспериментировать со словом, сочинять палиндромы. В 1996 году приобщился к творческому движению «Бум–Бам–Лит».
— И нашел предшественников?
— Во всяком случае, убедился, что авангардизм у нас, несмотря ни на что, был. Но его довольно быстро задушили. Многие поэты в 1920–х были расстреляны или сосланы, из тех, кто выжил, некоторые погибли на войне, а другие или так и не вернулись к творчеству, или вернулись, но свои прежние, экспериментаторские стихи так переделали, что не узнать. Например, в собрании сочинений Язэпа Пущи есть стихотворение, посвященное Рабиндранату Тагору, и там восторженная строка: «кветкi красы прараслi ў Беларусi». Так вот, в первом варианте были не «кветкi красы», а «кветкi крывi». Еще одно из стихотворений Пущи начиналось так: «У сутоннi п’янiцай хiстаецца пад плотам цень». В более позднем издании читаем «невинное»: «Бярозка ўсмiхаецца, цалуючы прамень». Поэтому меня интересуют именно первоисточники 1920 — 1930–х, когда у поэтов был еще авангардистский запал, когда их еще не начали сажать в тюрьмы и расстреливать.
— Происходило ли что–то похожее на перформансы и слэмы в эпоху «Маладняка» и «Узвышша»?
— У нас была своя футуристическая группа — Белорусская литературно–художественная коммуна. Она появилась поздновато, в 1927 году, когда футуризм от своего классического варианта отошел. В России, например, он трансформировался в «лефовское» искусство. У нас главным «идеологом» футуризма был основатель литературной коммуны Павлюк Шукайла. Его выступления отличались особой экспрессией, театрализацией. Во время чтения стихов он ходил по сцене, жестикулировал, то завывал, то вскрикивал, то шептал... Появлялся на сцене и литературных собраниях в весьма импозантном виде, с тростью, в высокой меховой шапке, напоминающей боярскую. Говорили даже, что она из театрального реквизита. И трости Шукайла очень любил. Куда ни ездил — везде покупал себе новую трость на память.
— Он же той тростью и бил оппонентов...
— Да, были случаи... Например, в Москве, где произошел конфликт между Шукайлой и поэтом–переводчиком Дубровским, — не поделили власть в Московском объединении национальных революционных писателей. Тогда Шукайла не выдержал и стал гоняться за Дубровским с тростью на глазах у присутствовавших на заседании.
— Действительно, у наших сегодняшних авангардистов есть «корни». Кстати, как вы с Джети сами себя презентуете? Поэты–постмодернисты, перформансеры, слэмеры? Слышала даже, вас называли фриками, модным сегодня термином.
— Мне кажется, это не совсем точный термин в отношении нас. На каком–то перформансе мы можем быть в образе фриков, но мы не всегда же в нем. Что касается определений, то когда–то мы решили, что мы — «улапiшысты».
— Это как?
— Лет десять назад были опубликованы письма Язэпа Пущи к Адаму Бабареко. И в одном из писем Пуща упоминал «унанiмiзм» — французское литературное направление начала XX века. Но у Пущи был неразборчивый почерк, и в печать пошло «улапiшызм». Нам с Верой это слово очень понравилось, и мы решили так назваться, хотели даже опубликовать «Манiфест улапiшызму». В нашей совместной книге «Забi ў сабе Сакрата» был подзаголовок «Вершы беларускiх улапiшыстаў». Видимо, это слово показалось издателям слишком странным, и оно осталось только в аннотации.
— А стихи сын пишет?
— Ему четыре года, и он очень творческий человек. Рисует, а еще интереснее называет свои рисунки. Например, зимой создал «абстракционистский триптих»: «Раскручаны бомбар», «Зелянiнскi бомбар» i «Салатнiцкi бомбар». Когда увидел березы, сказал, что в деревья налито молоко. Есть у него моностих под названием «Мы дома»: «На вулiцы нуль нас гуляе».
— То есть и дома у вас сплошной постмодернизм?
— Да нет, конечно. К тому же если дома нам еще можно иногда быть фриками, то на работе я этого избегаю. Моя работа требует сосредоточенности.
