Театр особого режима

В Гомельской колонии ставят спектакль об убийстве

Место как место: девятиэтажки, троллейбусное кольцо, тополя шумят, ребятишки бегают. Дальше — пешком вдоль бледно–зеленого заборчика с колючей проволокой. «Здесь птицы не поют, деревья не растут», — всплыла в памяти песенная строка. Ну при чем здесь это? И птицы здесь поют, и деревья растут, и жизнь идет. Своеобразная, конечно, но все–таки жизнь... Вот и КПП Гомельской исправительной колонии N 4.

— Запрещенные вещества, наркотики есть?

— Нет, — мы с фотокором развели руками.

— Колющие и режущие предметы?

— Нет... Хотя подождите, вот это, наверное, — я достал из сумки банку «Спрайта». — Ну, если разломать...

Охранник забрал телефон, бутылку пива и «Спрайт». Потом, уже покидая «казенный дом», мы напрочь про напитки забыли.

Итак, звякнули замки, двери распахнулись, и мы шагнули на территорию колонии, где начинался обычный будний день.

Смена декораций

О том, что в женской колонии организовали свой театр, мы узнали из письма в редакцию старшего инструктора по воспитательной работе. Однако свой восторг пришлось оставить за порогом колонии. Решетки, колючая проволока, сетки, заборы, вся территория разделена на изолированные квадраты, «локальные зоны» — интерьер не для слабонервных. Представляю, как здесь обостряется жажда жизни, которую вряд ли утолишь казенным пайком.

А театр в Гомельской колонии возник по инициативе шведского актера Королевского драматического театра Стокгольма, писателя и режиссера Йона Йонсона и председателя Клуба деловых женщин Беларуси Татьяны Сафроненко. Предварительные переговоры об осуществлении уникального проекта велись около года.

— В любой ситуации женщина остается женщиной: мечтает о внимании, — говорит начальник колонии Светлана Походова. Мы сидим в ее просторном, скромно обставленном кабинете — как у начальника ЖЭСа или директора школы. Во всю эту идиллию не вписывается только военный китель Светланы Павловны, который висит на стуле. Я пытаюсь сосчитать звезды на погонах Походовой. Она перехватывает мой взгляд. Отвожу глаза и задаю стандартный вопрос о значении театра в колонии. Каков вопрос — таков ответ. Светлана Павловна отвечает, что все по этому поводу рады.

Осужденная Светлана Климкович во время приезда шведа Йонсона в колонию работала его переводчиком. С ней и заведующей клубом осужденной Натальей Керножицкой мы встретились в местном клубе.

— Моноспектакль, который представлял нам г–н Йонсон, — это не спектакль в чистом виде, — рассказывает Светлана. — Это рассказ очевидца, много лет проработавшего с необычными актерами — с пожизненно заключенными, наблюдение жизни тех, кто уже никогда не выйдет на свободу, людей обреченных. Три года он прожил вместе с ними. Это ведь тоже непросто. Он рассказывал, что на премьеру пригласили родственников осужденных, которых они не видели больше 20 лет. Это достаточно жутко.

— О чем вы думали во время показа моноспектакля?

— Я думала о том, насколько мало ценят свободу те, кто приходит сюда неоднократно. Жаль, тогда у нас был карантин — не все смогли его посмотреть. Если просто сказать, что осужденным спектакль понравился, значит, не быть до конца точным. Важно, что они могли сопереживать и сочувствовать.

— Я слышал, шведский проект получил продолжение, верно?

— Да, актер Гомельского областного драматического театра Алексей Бычков тоже решил ставить в нашей колонии спектакль. Может, получится... Мы хотим заразить себя позитивной энергией. Ведь нахождение здесь накладывает определенный отпечаток и на характер, и на поведение. Многие чувствуют закомплексованность. Театр поможет показать кому–то свои лучшие стороны, в конце концов, лучше подготовиться к освобождению...

Театр — выход из замкнутого круга

Наталья Керножицкая сыграет в будущем спектакле одну из главных ролей. О будущем спектакле в «зоне» говорит взволнованно, не скрывая эмоций:

— Театр нам необходим! Особенно тем, у кого большие сроки... Чтобы человек просто не деградировал полностью — как внутренне, так и внешне. Ведь здесь, в принципе, все к этому и идет. Но если человек будет занят спектаклем — этого может не произойти. Это особенно необходимо женщинам, у которых есть дети и надежда вернуться к ним и прежней жизни.

Благодаря работе над спектаклем не будет ощущения замкнутого круга, ловушки, оторванности от жизни. Может быть, человек что–нибудь поймет и в следующий раз сюда больше не попадет. Будет держать себя в руках.

Восемь любящих сердец за одной решеткой

Содержание пьесы Робера Тома «Восемь любящих женщин» следующее: в роскошном особняке происходит убийство отца семейства. Дом, как водится, оторван из–за снегопада от внешнего мира. В этот момент в доме находится восемь женщин — жена убитого, его мать, две его дочери, служанка, экономка, любовница и сестра. У каждой из них, как выясняется по ходу пьесы, есть свой мотив для убийства главы семейства, который в рассказах домочадцев предстает то озлобленным неудачником, то запутавшимся сердцеедом, то домашним тираном. Подозрение падает на всех по очереди.

Внешние экстремальные обстоятельства у Тома высвечивают характер персонажа. Нередко под подозрением оказывается тот, кто к преступлению не причастен. И наоборот — бедные овечки оказываются матерыми волками в овечьей шкуре. Диагноз драматурга всегда безжалостен — человек слаб и алчен. Каждый из нас таит в себе чудовище. Пьеса имеет неожиданный финал. Убийство оказывается инсценировкой, организованной отцом семейства и его младшей дочерью, чтобы, наконец, сорвать все маски с обитательниц дома. Однако эта стирка «грязного белья» так сильно его впечатляет, что он, не задумываясь, пускает себе пулю в лоб. Занавес.

После «зоны» — в монастырь...

— По вашим наблюдениям, у многих осужденных женщин после освобождения не наступает жизненная переоценка? — спрашиваю я у Светланы и Натальи.

Они лишь тяжело вздыхают:

— Мы, наверное, не сможем ответить, потому что сами находимся в этой атмосфере. Пока мы такие же осужденные.

...Конечно, после освобождения многие женщины оказываются на обочине жизни. Особенно те, у кого нет квартиры. Когда они приходят в центры социальной адаптации, нет никакой гарантии, что им помогут с пропиской и работой. Хотя в этом году областная служба занятости забронировала для бывших осужденных более 300 мест на предприятиях Гомельщины. В колонии всячески стараются устроить судьбу своих «подопечных» — устраивают также в монастыри и колхозы.

Чистые простыни

Если есть в жизни запах безысходности, то это запах столовой. Отряд за отрядом, по команде, стройными рядами женщины шли в столовую. Бренчали ложками по алюминиевым тарелкам, вытирали дно кусками хлеба. Смеялись, шутили: «Ой, только не надо меня больше снимать! А то и так уже вся страна знает, что я сижу!»

Журналисты, оказывается, в Гомельскую колонию наведываются часто. Фотографировать их администрация колонии разрешает при согласии самих осужденных. Те, правда, как правило, протестуют — привычным жестом натягивают на голову капюшон и упираются хмурым взглядом в землю.

Жилая секция... На кровати кто–то лежит, укрытый одеялами и фуфайками до лица. «Ну как, не страшно?» — спрашивает пожилая заключенная. «Нет, — хорохорюсь я. — Простыни чистенькие. Сколько раз в неделю меняют?» «Каждую неделю», — безучастно отвечает бабушка.

Ты сними меня, фотограф!

Работают заключенные Гомельской колонии на швейной фабрике в две смены. «Девочки, нас снимают для журнала «Вог» — улыбайтесь!» — весело крикнула одна из швей. «А журнальчик подарите?» — спросила вторая. Фотограф вытащил из сумки купленный в Минске номер музыкального журнала «Rolling Stone». Девушка моментально подбежала и выхватила его, поблагодарив за трофей. «А что за журнал–то?» — озабоченно поинтересовались у нас работники. «Хороший журнал. Про музыкантов», — сказал я, вспомнив солидное интервью Земфиры.

Может быть, хладнокровный глянец напомнит женщинам об утраченной свободе? Они взгрустнут, заварят чай, посмотрят какой–нибудь сериал (в общежитиях есть телевизор). А с утра пойдут на швейную фабрику — шить камуфляж и вязать рукавицы для военных и пожарных. Ведь женщина, как любят здесь повторять воспитатели, остается женщиной всегда. Ее долг — заботиться о мужчинах. Пусть даже о чужих и незнакомых, если своих нет...