Исследование белых пятен истории редко приводит к раскрашиванию их в жизнерадостные тона. Но в истории не должно быть вырванных страниц. Ликвидировать пробелы все равно придется. Московский историк Никита Петров — один из тех исследователей, кто в начале 90–х заново открыл XX век с его противоречивой и порой страшной историей. Он — автор многих исторических книг, изданных в России и за рубежом. О том, как студент–химик переквалифицировался в исследователя истории НКВД, Никита Петров рассказал в эксклюзивном интервью «СБ»:
— Я с детства интересовался химией, хорошо успевал в школе по этому предмету, поэтому и поступил в Московский химико–технологический институт (МХТИ) имени Д.И.Менделеева. Параллельно увлекался собирательством всего старинного, что попадалось: монеты, старые газеты, журналы. Отец, он был военным, летчиком–инженером, это увлечение поощрял. Говорил, что старую периодику всегда интересно читать. И когда мне стало мало газет, которые я мог найти в макулатурном пункте, и подшивок «Огонька», что покупал у коллекционеров, я понял: надо идти в библиотеку. В «Ленинку» студенту было не записаться — требовалось высшее образование. А в ее зал периодики в Химках записывали всех: не так много читателей были готовы ехать от Речного вокзала еще 20 минут на автобусе в библиотеку. Стал ездить туда, как на работу, когда понял, что там можно найти центральные, республиканские, местные газеты за все годы.
Это был кладезь информации. История КПСС, которую преподавали в институте, не соответствовала тому, что я слышал от отца и дедушки, что начал узнавать из газет 30–х годов. В голову пришла идея собирать сведения о чекистах. В 1977 году мне было 20 лет. Я уже прочел «Один день Ивана Денисовича», тогда же мой приятель дал на сутки «Архипелаг ГУЛАГ». Книги лишали иллюзий и побуждали искать информацию, которая у Солженицына была фрагментарной.
Желание заполнить бреши в истории незаметно превратилось в мою вторую специальность. Поиск информации увлек. Собирал биографии чекистов из газет. Оказалось, газеты сталинского времени очень щедры на подобную информацию. Публиковались указы о награждении с фамилиями, биографии генералов–чекистов — накануне выборов в Советы. Затем я увидел, что ни одного из этих людей нет в Большой Советской Энциклопедии. О них в 70 — 80–е годы уже нигде не упоминали.
— Они были не в чести в брежневскую эпоху?
— Да. Но в списках депутатов Верховного Совета и Советов местного уровня 30 — 50–х годов почти все эти люди были. И реально было «собрать» всю их биографию. Уже через пару месяцев работы в библиотеке я понял, что можно делать справочник о сотрудниках НКВД. Было понятно, что в СССР его не опубликовать. После трех лет такого «чтения» я стал законченным антикоммунистом.
— Если интересуешься чекистами, то рано или поздно они заинтересуются тобой...
— В начале 80–х, когда я учился в аспирантуре Института атомной энергии им. И.В.Курчатова, на работу пришел человек в штатском, спросил о моих занятиях «в зале периодики». Врал я неубедительно: мол, готовлюсь к экзаменам по марксистско–ленинской философии. Помимо библиотеки, ко мне были и другие претензии: подозрительные друзья, встречи с иностранцами... Из аспирантуры меня в конце концов выгнали. Когда услышал от своего научного руководителя объяснение, что надо пойти в рабочем котле «повариться», стало смешно. Напомнило добрый советский фильм про перековку заблудшего интеллигента. Поступил на работу на кафедру химии в Московский инженерно–физический институт (МИФИ), откуда меня тоже через два года выгнали. На этот раз КГБ интересовали только мои контакты с иностранцами. Это не поощрялось: МИФИ считался закрытым институтом. Потом был обыск у меня дома. КГБ даже захватил часть моего архива, который удерживали вплоть до 1989–го. Они подсчитали, что там более 500 готовых биографий чекистов.
Если бы комитет раскачался раньше, я запросто бы мог оказаться за решеткой. Но я никакой агитации не вел, был тихим исследователем. Как только возникло движение «Мемориал», начал там работать. Так история стала моей основной специальностью. В Центральном госархиве Октябрьской революции изучал то, что знал по газетам. Мы получили доступ к приказам НКВД о назначениях чекистов, но это еще не было тем эксклюзивом, о котором можно было говорить всерьез. Так было до августа 1991 года.
— А когда вашим рабочим местом стала Лубянка?
— После краха ГКЧП и запрета деятельности КПСС я и мои коллеги по «Мемориалу» Арсений Рогинский и Никита Охотин стали экспертами Комиссии Верховного Совета РСФСР по приему–передаче архивов КПСС и КГБ на государственное хранение. С осени 1991 года мы развернули активную работу по изучению этих закрытых архивов. Нам были даны самые широкие полномочия, выделен кабинет на Лубянке, куда был оформлен пропуск. Мы опечатали хранилища с документами московского КГБ, чтобы их не смогли уничтожить. Словом, стали своего рода «комиссарами» новой российской власти, присматривающими, чтобы историю не повернули вспять. А весной 1992 года судья Конституционного суда Анатолий Кононов, назначенный по делу КПСС докладчиком, пригласил нас в качестве экспертов, чтобы мы могли подготовить заключение о деятельности КПСС, о репрессиях. Шутят, что Лубянка — самое высокое здание в Москве и из него виден Магадан. А мы сидели в низком цокольном этаже, только клаксоны машин слышали...
Уже тогда работники КГБ начали заниматься и захоронениями, и выяснением обстоятельств массовых расстрелов. И нормальный человек не мог не понимать масштабов трагедии.
— В апреле исполняется 70 лет трагедии польских военнопленных, расстрелянных НКВД в Катыни, Калинине и Харькове. Ваша группа исследователей внесла большой вклад в то, чтобы об этом узнали правду...
— Официально в России о трагедии польских военнопленных, расстрелянных НКВД, впервые заявил в 1990 году М.Горбачев. Он передал В.Ярузельскому бумаги, найденные группой историков. Это были документы об этапировании польских военнопленных в распоряжение НКВД. Исследователи начали работать с материалами особого архива, где хранились дела военнопленных, трофейные материалы. Анатолий Прокопенко, который допустил исследователей в этот архив, совершил, считаю, подвиг. Выяснилась страшная вещь: есть три лагеря, есть польские офицеры, которые там сидят... И вдруг, судя по документам конвойных войск и управления по делам военнопленных, начинается кампания отправки партии за партией этих людей в распоряжение НКВД. Любой исследователь, вдумавшись, мог сделать только один вывод: их расстреляли.
Но документы не содержали самого главного — кто распорядился расстрелять и как это было сделано. В сентябре 1990–го начала действовать следственная группа, были проведены эксгумации. Работа по поиску захоронений велась по всей стране, в том числе и в Куропатах под Минском. Материалы о том, где найти захоронения, в Минске были. Но сами акты о расстрелах хранились в Москве. На все запросы о том, что же есть в архивах, и КГБ, и КПСС уходили от ответа. Но потом произошло событие, которое перевернуло и архивный мир, и целую эпоху. Август 1991 года...
Еще когда мы работали на Лубянке, обращали внимание на все, что было связано с катынским делом. Основной вопрос оставался без ответа: кто принял решение, кто дал распоряжение? Нам как историкам было очевидно: конечно, Сталин. Выше власти в советской стране не было. Но как он это сделал: устным распоряжением, решением Политбюро?..
Первое, что мы нашли в президентском архиве РФ (именно туда были переданы архивы Политбюро КПСС), — приказы о проведении так называемых массовых операций 1937 — 1938 годов. В частности, мы отыскали документы, которые предварительно были утверждены Политбюро, — так называемый приказ о «кулацкой операции», он проходил под номером 00437. Приказ об операции против поляков
№ 00485. Еще раз подчеркиваю: совершенно очевидно, что все приказы НКВД о чудовищных и масштабных репрессиях одобрены Политбюро. Это было главное открытие — никакой самодеятельности у НКВД не было! Тогда же мы начали искать документы по Катыни. Было понятно, что поляков тоже расстреляли по решению Политбюро.
В архиве КГБ, просматривая докладные записки Берии Сталину за 1941 год, случайно наткнулись на записку от 26 декабря. В ней Берия сообщал, что проверяет список, полученный Сталиным от В.Сикорского. Это был список поляков, которых польский премьер в эмиграции хотел бы видеть в своей армии: она также боролась бы против фашистов. Более трех тысяч имен. В записке было сказано, что в результате проверки списка Сикорского выяснилось, что из 3 тысяч 825 человек — 3 тысячи 320 «в соответствии с известным вам решением от 5 марта 1940 года». Из остальных столько–то умерло, столько–то бежало, столько–то находится в других лагерях...
Там не было слова «расстреляны» или «уничтожены». Но стало понятно, что речь шла о том, что именно тогда и было принято решение о ликвидации польских военнопленных. Дата 5 марта мне сразу бросилась в глаза, ведь это день смерти Сталина, только 13 годами позже.
В Архиве Президента в Кремле нам нужно было найти решение Политбюро от 5 марта 1940 года. Но мы были недостаточно искушенными. Работники архива показали протокол, где действительно было обозначено решение от 5 марта и написано, что это «вопрос НКВД». Только заголовок, без содержания.
Оказывается, для самых тайных решений существовала система хранения в конвертах, на которых было написано «без разрешения Генерального секретаря КПСС не вскрывать». Такого человека уже не было — был президент. Без «высокого» разрешения сотрудники архива не собирались нам говорить, что есть подобная — сверхсекретная — форма хранения документов.
Где–то в конце июля 1992 года появилось указание Б.Ельцина готовить материалы для Конституционного суда по «делу КПСС». Оно и послужило «спусковым крючком» в деле рассекречивания катынской трагедии. Готовясь к судебным заседаниям, историки Д.Волкогонов и Р.Пихоя стали в президентском архиве один за другим вскрывать эти конверты.
— Какие тайны скрывались там?
— В конвертах были самые большие тайны КПСС. Помимо помощи ирландским террористам ИРА и поставок им оружия, в конвертах находились и секретные карты к пакту Молотова — Риббентропа... Одним словом, документы, свидетельствующие и о преступлениях Кремля, и о тайных планах. Конвертов было несколько сотен — за десятилетия советской власти тайн набралось немало...
Когда на суде над КПСС предъявили «катынские» документы, я услышал возглас: «Не может быть!» Коммунисты, защищавшие партию, не могли поверить, что такие документы сохранились. Они понимали, что поляков расстрелял НКВД. Но раз следов нет — можно все отрицать. А здесь — документ с автографом Сталина, других персонажей. Одним словом, этот документ обличал верхушку КПСС в преступлении, которое иначе как военным не назовешь. Тогда же представили и подлинник пакта Молотова — Риббентропа с картой раздела сфер влияния в Европе, с подписью Сталина.
Иногда возникает вопрос: почему так прятали Катынь? Приказ 00437 о «большом терроре», по которому молох НКВД уничтожил сотни тысяч сограждан, — трагичнее, драматичнее и много масштабнее, чем Катынь. Но здесь — убийство военнопленных и граждан другого государства. Это военное преступление сродни тем, за которые нацисты ответили на Нюрнбергском процессе.
С моей точки зрения, документы открыли еще одну тему. Было доказано, что вот так же расстреляны и гражданские лица в Западной Украине и Западной Белоруссии. Раньше никто об этом всерьез не говорил, потому что не было следов: ну исчезли люди... Может, их когда–то осудили. Никто не знал, куда эти люди делись: ни дел никто не видел, ни справок о реабилитации никто не писал. Однако появилась возможность прояснить и их судьбу.
— То есть по приказу от 5 марта расстреливали не только военнопленных поляков, но и другие категории польского населения?
— Да, и в 1994 году был обнаружен список расстрелянных заключенных тюрем Западной Украины — так называемый «украинский список», в котором оказалось 3.435 человек. Учитывая, что они были осуждены по решению от 5 марта 1940 года во внесудебном порядке, их дела (в том числе и следственные, и учетные, если таковые были) после расстрела отправили в Москву. Эти документы, к слову, были уничтожены по распоряжению председателя КГБ при СМ СССР Александра Шелепина в 1959 году. Но в архиве НКВД Украины был составлен перечень отправленных дел. А дела называются по фамилии тех, на кого они заведены.
Исследователи считают, что есть и «белорусский список». Он до сих пор не обнаружен. В нем должно быть 3.870 человек. Почему его не нашли? Я полагаю, что дело было так. «Украинский список» сохранился, потому что Киев немцы заняли позже. Архивы успели вывезти, хотя они и пострадали. Минск заняли через 6 дней после начала войны. Но мы не слышали, чтобы архивы НКВД попали в руки фашистов, как, скажем, в Смоленске — партийные. Так что минские были либо уничтожены, либо вывезены из Беларуси. Если последнее верно, то они должны были после освобождения вернуться в Минск. И тогда остается надежда, что когда–нибудь эти документы все же будут обнаружены.
В тему
В минувшую среду премьер–министр России Владимир Путин прибыл в Катынь, чтобы у мемориала вместе со своим польским коллегой Дональдом Туском почтить память 12,5 тысячи человек — польских и советских граждан, расстрелянных НКВД.
70 лет назад 7 апреля было принято решение о начале массовых расстрелов польских офицеров, что стало одной из самых тяжелых и болезненных страниц в российско–польских отношениях. 7 апреля 2010 года стало днем, дающим надежду на то, что эта драматическая страница будет наконец перевернута.
«Наверняка этот день будет записан в историю как лучший день в наших отношениях», — заявил польский премьер–министр Дональд Туск.
Как сообщают СМИ, на памятной церемонии в катынском лесу Владимир Путин отметил, что злодеяниям тоталитарного режима дана ясная политическая и правовая оценка, которая не подлежит никаким ревизиям.
«Было бы лицемерием сказать: давайте все забудем. Нам не дано изменить прошлое, но в наших силах восстановить правду, а значит, историческую справедливость. Десятилетиями циничной ложью пытались замарать правду, но такой же ложью и подтасовкой будут попытки возложить вину на российский народ», — особо подчеркнул Путин.
Польская делегация отметила, что полностью удовлетворена услышанным.
«Пусть живые будут верны их памяти, созидая будущее, в котором нет места людским страданиям и войнам. Но есть правда, ответственность и взаимное уважение», — такую запись оставил Владимир Путин в книге почетных гостей мемориала. «Катынь становится знаком надежды на то, что будущее может быть лучше, чем прошлое», — написал Дональд Туск.
