Константин Горячий — замечательный пианист–виртуоз, харизматичная звезда Аpple Tea, пользующийся непререкаемым авторитетом в профессиональной среде. Горячий — единственный в стране джазовый органист, освоивший уникальный для наших широт электроорган Hammond. Его частный творческий пример подтверждает: все интересное уже давно не там, где мерцает TV и бубнит FM, а в совершенно противоположной стороне. Наш шоу–бизнес пожирает сам себя, и только его вина в том, что в нем уже давно ничего интересного. Раньше много чего, достойного внимания, происходило в подпольной, андерграундной среде. Сейчас — в среде, параллельной «формату» и усредненному вкусу.
Mika и шесть нулей
— На самом деле то пусто, то густо бывает. Мое сегодняшнее положение — мой сознательный выбор. Гораздо интереснее находиться в свободном плавании и самому выбирать, с кем и когда работать. Мне так проще. Вот 1 августа выступал с группой «Пираньи». Молодые совершенно ребята, играют рок — причем достаточно агрессивный, на хорошем английском, в Клайпеде на разогреве у Mika. Как можно было отказаться от такого? Мне нравится его творчество, и на концерте я многое почерпнул. Посмотрел, как работают музыканты... Конечно, как у любого артиста, у него есть хиты, а есть, как говорят, «мыло». Но побывать на концерте звезды с гонораром в шесть нулей — в любом случае интересно.
Сеанс одновременной игры
— Сейчас у Аpple Tea есть такая своеобразная задумка... У нас же практически вся музыка, в том числе и инструментальная, и джазовая, пишется потреково: сначала пишутся барабаны, потом — бас, потом — другие инструменты. Эта технология возникла в 70–е в связи с развитием цифровых магнитофонов и была очень популярна. Она себя оправдывала, потому что давала людям возможность не собираться вместе для записи. Один пишется в одной студии, второй — в другой. И мы до сих пор эту технологию использовали. Например, наш первый саксофонист Андрей Марфин, живущий давно в Америке, таким образом в каждом альбоме играет с нами. Мы высылаем ему фонограмму, он приходит в студию, пишет свои саксофоны и высылает обратно. В этом смысле, конечно, удобно, но зачастую теряются дыхание и сиюминутность, свойственные джазу. Получается, что на концерте порой бывают гораздо более удачные моменты, чем в записи, где каждый старается показать себя даже лучше, чем он есть.
В чем загвоздка? В Минске нет ни одной звукозаписывающей студии, которая могла бы обеспечить нам такой режим работы, чтобы одновременно в хорошем качестве писалось 4 — 5 человек. Это дорого. Дорогое оборудование, выражаемое в миллионах долларов. Но такие студии есть неподалеку: Варшава, Москва, Киев. Так что запишемся где–то у соседей.
Пенопласт и «фанера»
— Меня не устраивает формат музыки, который сегодня востребован. Когда я работал с нашими звездами как аранжировщик, он не был так определен. И мои устремления в сторону ай–рэн–би, в принципе, были приемлемы. И спрос на это был. Сейчас я сталкиваюсь с тем, что у всех исполнителей есть желание что–то изменить. Они говорят: «Все одно и то же, надоело, давай что–нибудь поменяем». О’кей. Сядешь, подумаешь, предлагаешь — и тут же слышишь: «Нет, не пойдет. Люди это не поймут». Совершенно неправильный подход. Ну что значит, люди не поймут? Они что, тупые, что ли? Во всем мире меломаны слушают замечательную, экспериментальную, смелую музыку. И ничем они не умнее и не образованнее наших сограждан. Просто, когда людей кормят одним и тем же «пенопластом», уже как–то и привыкают.
Швейцарский шик
— Когда я общаюсь с московскими, киевскими музыкантами, у них еще, кстати, сохранилось понятие, что в Минске сильная джаз–роковая школа. Еще с советских времен это идет. Игоря Сафонова можно вспомнить, Бориса Бернштейна. Сейчас это больше в фанк пошло. Джаз, би–боп, кул почти не играют. Я даю уроки иногда, но людей, про которых я мог бы сказать, что это мои ученики, у меня нет. Ученики эти не задерживаются. И не только у меня. В музыке достичь результата можно только собственным усердием. Людей, которые упорно занимаются, немного, и мы все хорошо знакомы. Играем вместе — это и есть образование. Но никакой джазовой смены целенаправленно я себе не готовлю.
Я как–то работал с Тимофеем Бирюковым в Швейцарии. И что касается джазовых традиций и образования — это очень сильная страна. Играют виртуозно. Когда мы ходили в клубы, желания вылезать на сцену и показывать свое мастерство не было, потому что там происходило что–то невероятное. Так что не знаю, есть ли теперь наша школа или нет... Очень во многом мы проигрываем западным музыкантам.
Звуки варшавского зоопарка
— Электроорган — интересный опыт. Это была моя давнишняя мечта, с тех пор как я стал получать представление о том, откуда какие звуки исходят. Музыкант Борис Долгих привез этот орган из США. И когда он уезжал в Москву (сейчас живет в Лос–Анджелесе) и распродавал свое оборудование, в том числе и этот орган, я нашел деньги — родители мне тогда помогли, — чтобы забрать этот инструмент к себе. Увез его в Варшаву, где мы на тот момент работали, и начал учиться на нем играть. Есть альбом у Apple Tea «Варшавский зоопарк» — он там звучит практически в каждой песне.
А потом возник проект с кельнскими ребятами First Sky Floor, где я тоже играл на электрооргане. First Sky Floor — это гитарист и композитор Виталий Золотов и Алексей Малахов, саксофонист. Я их пригласил в Минск, и мы сыграли 4 концерта здесь. Играли в основном музыку Золотова. Даже DVD издали. Но наступило лето, и все закончилось пока. Мертвый сезон. Но думаю, что рано или поздно снова вернусь к этому.
Нашел свою «Папараць– кветку»
— Я никакой работы не боюсь. Первый раз я попал как музыкант в ресторан в 15 лет, в 1989 году, и за неделю заработал 200 рублей. Гигантские тогда деньги. Конечно, очень много было странных моментов для меня: какие–то пьяные люди с накрашенными женщинами, крики, сигаретный дым... Это для меня, человека, интересовавшегося только музыкой, было что–то удивительное. В этом ресторане «Папараць–кветка» на третьем этаже я впервые понял, что в любой работе можно найти профессиональный интерес и не искать отрицательные стороны, которые, к сожалению, часто очевидны. Найти и извлечь профессиональную пользу. То же самое с работой в круизах. Знаю людей, которые работали там только ради денег, не видя ничего хорошего. Я же приезжал всегда с корабля в такой невероятной форме, что у меня руки горели! Мне хотелось играть и играть. Потому что там приезжал какой–нибудь артист, привозил ноты, и у нас было 2 часа на репетицию, чтобы сделать шоу. И нужно было очень быстро решать все вопросы с минимальными потерями, без нервов и привести ситуацию к общему творческому знаменателю... После такого тренинга меня в профессии, пожалуй, уже ничто не может испугать или озадачить.
