Василию Ивановичу Шарапову судьба подарила долгую жизнь и тяжкие испытания. Он сидит в инвалидном кресле и говорит. Да, тело уже слабо, но дух еще крепок. Речь ясная, память феноменальная, чувствуется, что за каждое произнесенное слово этот человек готов держать ответ.
«Рядом со щелью, в которой я с командиром взвода прятался от обстрела, находилась точно такая же, где оказались капитан, лейтенант и старшина. Все из заградотряда. Расстояние между нами — рукой подать. Немецкий снаряд в них и попал. Смотрю: а рядом все сровнялось. Схватились за лопаты, начали откапывать... Как их фамилии, имена? Не знаем. Выровняли. Холмик сделали. Табличку поставили, что здесь похоронены капитан, лейтенант, старшина. Вот такая она, война, — Василий Иванович вздыхает и задумывается. — А вот другое воспоминание. Июль 1944 года. Штрафники штурмуют деревушку на горке. Мы пару залпов дали, а установки не снимали. Пехота поднялась в атаку и легла. Потом опять поднялась и опять легла. Мы постреляли, артиллерия добавила. Пехота опять в атаку, опять легла... Наверное, все и погибли...»
Биография
Я родился в Белоруссии. В деревне Красновка Крупского района Минской области в 1916 году. Окончил семилетку, а в 1932–м пошел в Оршанское железнодорожное училище. Там получил образование девятилетки и специальность — помощник машиниста паровоза. Проработал им до 1937 года. В основном ездил на Смоленск и на Борисов. На «товарняках», а потом на пассажирских. Для помощника машиниста разницы никакой — бери побольше угля, бросай подальше. В октябре 1937–го ушел в армию. Помню, как на собрании шесть машинистов и шесть помощников провожали. Забрали нас в специальные железнодорожные войска и отправили на Дальний Восток. Когда пришло время демобилизоваться, меня как члена партии не отпустили, а дали возможность поучиться. На Халхин–Голе я не был, мы обеспечивали армию боеприпасами, продовольствием и личный состав перевозили. Для этого построили сто километров узкоколейки. Машин–то тогда было очень мало. Вот и возили все нужное по рельсам. На второй год службы меня сделали заместителем политрука роты и даже звание дали — четыре треугольничка. Потом было военно–политическое училище в Чите. Преподавали педагоги, призванные из Московского университета. Из училища я вышел политруком роты. Приехал на станцию Оловянная в Читинской области. Жили в палатках, даже с семьями. И Великую Отечественную я встретил, когда жили еще в палатках. Узнал о начале войны раньше, чем о ней узнали в Чите. У меня была полковая радиостанция. Ни испуга, ни паники не было. В следующую же ночь над палатками пролетели самолеты японцев. Находилась наша станция в 30 километрах от Маньчжурии. В моей роте служило 800 человек.
Бронепоезд
В 1941 году я обратился с письмом к товарищу Сталину. Обратился напрямую. Получил за это выговор за нарушение устава. Почему в памяти осталось? А потому, что, когда я прибыл на курсы командиров бронепоездов, под Свердловском, особист интересовался, а что за выговор такой в моем личном деле? Уже шел 1942 год, обстановка на фронте сложная. Вникать в суть того выговора не стали. Собрали 80 политработников из Дальневосточного и Забайкальского округов и отправили на Высшие курсы бронетанковых частей в городок Долматов Свердловской области. После шести месяцев учебы мне дали команду. Получил бронепоезд и за Тулой принял первый бой. Что такое бронепоезд? Это бронированные вагоны, паровоз в середине, 150–миллиметровые пушки. Две открытые платформы с запасом рельсов и шпал, чтобы быстро восстановить разбитую дорогу и двигаться дальше. Пулеметы и восемьдесят человек команды. Несколько раз я на бронепоезде выехал, а потом нас разбомбили. Меня тогда оглушило...
«Андрюши»
Потом я попал в артиллеристы. Но не в «катюши», а в «андрюши». Чем эти установки отличались? Массой ракеты. У «катюши» ракета весила килограммов 30, а у «андрюши» — 80. На машину такую установку не поставишь, автомобиль не выдержит. Устанавливали и собирали «андрюшу» на земле. За полторы минуты батарея выпускала 96 ракет. Дальность стрельбы вначале была небольшая, всего 2.800 метров. В боях под Жиздрой разворачивать батарею приходилось впереди наших окопов, чтобы ракеты долетали до немцев. Сложно это, я вам скажу, потери были большие, ведь немцы понимали, что нельзя нам позволить развернуться и начать стрельбу. Обычно делали подготовку ночью. Скрытно, но шум–то слышен. Через наши окопы ящики с ракетами таскали на себе. Помню, как однажды даже командир бригады полковник Минченко помогал нам, артиллеристам. Установка была не очень надежной. Ракета иногда могла и в обратную сторону полететь. По своим ударить. Но в целом это было очень сильное оружие. За 1943 — 1944 годы я только однажды стрелял зажигательными ракетами под Ельней. Там была деревушка, где находилось поместье композитора Глинки. Немцы вели себя нагло, вот мы и ударили зажигательными. Погибло все живое, кирпич оплавился. Вот такой эффект разрушительный был у наших «андрюш». У немцев были похожие установки. Одну из них солдаты окрестили «пилой» — за противный, душу наизнанку выворачивающий вой, когда ракета сходит с установки.
Против группы армий «Центр»
Первый мой бой за Белоруссию был на границе с Россией, чуть севернее Красной Горки. Не дай Бог попасть под такой обстрел... Хорошо помню бои за деревню Киреево. За пару дней ожесточеннейших боев, я это своими глазами видел, там три или четыре полка наших полегло. Среди солдат даже ходили такие истории, что немцы за оборону Киреево учредили медаль.
6 ноября 1943 года бригаду сняли из–под Орши. 7 ноября послушали в Красной Горке концерт ансамбля, а ночью пошли на Лиозно. Шесть месяцев шли тяжелейшие бои на белорусской земле. Наград тогда не давали. Это уже потом, за операцию «Багратион», медали и ордена пошли.
За Ельню я получил орден Красной Звезды, два ордена Отечественной войны. О втором ордене я ничего не знал. Бригада меня представила, и потом тот орден меня нашел.
Под Витебском бои были жуткие, нас очень сильно поколошматили фрицы. Осталось две с половиной батареи. Последний залп дали 30 декабря, и нас отправили на ремонт. В апреле опять на фронт. Здесь уже все было по–иному. Западный фронт расформировали. Образовались новые соединения, пришли новые толковые командующие. Черняховский провел учения. Приказал запретить перемещение транспорта в дневное время к линии фронта. Все другое стало: и снабжение, и обеспечение, и порядок. У меня все цели были подготовлены к стрельбе. Чувствовалось, что скоро начнется большое наступление.
Ранение
23 июня, в первый день наступления, мы отстрелялись, дав два залпа всем дивизионом. Освободили станцию Осиновка. 24 июня командир дивизии попросил помочь. Мы выдвинулись, дали один залп, а через 15 минут меня ранило. Я лежал и корректировал направление огня. Взрыв... Я оказался метрах в 200 от дороги Москва — Минск, между целью и своей батареей, голову и стопу зацепили осколки. Пытался ползти. Потом командир батареи с двумя солдатами побежали меня искать. Вытащили к дороге. Появился санитар, что–то начал мне перевязывать, пережимать... Я ему еще пистолетом угрожал.
Наркоз
Потом меня перевезли на нашу огневую позицию, а там уже были фельдшер и начальник политотдела бригады. На его «эмке» меня завезли в госпиталь, в деревню Щепки. Пока я полз, в рану попала земля, а хуже этого для раны ничего не бывает. Взялись врачи за мою ногу. Чтобы меньше болело, дали стакан водки. Я никогда столько не пил... Потом вдруг операцию прекратили. Сказали: началась гангрена, спасти ногу невозможно. А после водки меня долго не брал наркоз... Из того госпиталя перевезли в другой, надо было глазом заниматься. В вагоне было еще двое тяжелораненых. Один так совсем молоденький солдатик. Осколочное ранение в грудь, легкие пробиты. Второй — судья трибунала 11–й гвардейской дивизии. Ранение осколками в крестец. Повернуться не может. Повезли нас в Смоленск. Станция оказалась забитой эшелонами: наступление! Тут и началась последняя бомбежка города и станции. Все, кто был легко ранен и мог двигаться, убежали. Рядом загорелись цистерны с горючим. Может быть, я и смог бы кое–как сползти на пол, а потом на рельсы, но вагоны двинулись, колеса застучали — и состав поехал. Нас привезли в госпиталь под Ярцево, а он уже, как оказалось, переехал поближе к фронту. Делали какие–то перевязки, но врачей уже не было. Рядом лежал солдатик с Гродненщины. Он мне всю свою жизнь рассказал...
Демобилизация
2 января 1945 года меня демобилизовали, но из армии не отчислили. Дали ограничение второй степени. 18 января я приехал в Минск. Знаете, город до такой степени был разрушен, что был создан специальный трест для разборки завалов. Память у меня хорошая, и я могу рассказать про все здания, которые были сожжены и разрушены, и про все те, которые можно было восстановить. А дальше многие–многие годы я был среди тех, кто отстраивал город заново. С июня 1954 года по 1967 год работал председателем Минского горисполкома. У меня сохранилось даже удостоверение мэра, подписанное Мазуровым. Я написал воспоминания о своей работе и Минске, надеюсь, кому–то они понадобятся.
Автор благодарит ветерана Великой Отечественной войны Н.В.Дубровского за помощь в подготовке материала.
