Раньше сказали бы: мистика какая–то! Или: удивительное совпадение! Сейчас говорят просто: «А чего вы хотите, это же Интернет! Там есть все!» Да знаю, знаю... Но удивительная штука — в «паутине» можно найти даже свое... детство. Убедился на днях в этом сам, когда получил по электронной почте короткое послание старшей сестры, Ольги: «Скидываю тебе ссылку с фотографиями нашего дома в Грозном. И того дома, где был магазин». Уж как сестра (давно уже, как и я, минчанка) нашла дом нашего детства в Интернете, и не знаю. Но вот они — эти снимки, похожие на тысячи других, снятых в Чечне и других «горячих точках»... Подписи фотографа–любителя не вызывают сомнения: Киевский переулок, дома N 24 и N 20. Да — они... Сюда, в магазин на первом этаже (на снимке он весь страшно выгоревший и разрушенный), в 70–е я бегал за хлебом. Хлеб был двух видов — ржаной (черный) по 16 и пшеничный (белый) по 20 копеек. Все вначале белый расхватывали, потом уж черный. Идешь с таким домой и откусываешь уголки от теплой еще буханки. А с бабушкой Варей, старой кубанской казачкой, которой в Грозном все решительно не нравилось, ходили мы рано–рано утром к магазину, вот на эту самую нынче быльем поросшую дорожку, занимать очередь за молоком — продавали его в литровых бутылках в обмен на стеклотару. А целым событием было явление ребятне лимонада «Буратино» и мороженого — кислого «Щербета» и сладкого «Сливочного» в вафельных стаканчиках. Такими были 70 — 80–е годы в столице Чечено–Ингушской АССР. С очередями за курами, утками и финским маслом по талонам. Перебоями с хлебом. Практически полным отсутствием в легальной продаже колбасы. Зато были килька в томатном соусе, коржики, карамельки. Черемша! Ее варили в феврале в каждой квартире, ею пропахли все трамваи. И еще — отменные фрукты на рынке (клубника в тамошних местах появляется в мае)! А возле нашего магазина торговал вкуснейшими семечками из дерматиновой детской коляски дед–ингуш. И росли на нашем Киевском переулке тутовник, орех, абрикосы и груши...Старый мертвый дом. Я знал его другим. Аисты приносили сюда детей с непривычными для белорусского уха именами: Аладдин, Зарема, Зарета, Ринат, Рифат, Альбина, Рамиль, Шамиль... Ну и, конечно, Сашка, Танька, Оксана, Леха, Колька, Олег... Дети многих национальностей росли вместе в одном дворе, вместе ходили в садик, вместе хулиганили, учились в школе. Плохое забывается, хорошее помнишь всегда. Но все же, к сожалению, не могу сейчас кривить душой, утверждая, что никто из нас, мальчуганов, даже не задумывался о «пятой графе» соседа по подъезду или одноклассника, что вековые распри русских и чеченцев даже в советские времена никак не отражались на отношениях взрослых и подростков. Всякое было... Впрочем, знаю точно: никто из выросших в расстрелянном доме моего детства людей не стал ксенофобом. И дети, и внуки наши не услышат от нас обидных, пошлых слов в адрес «лиц кавказской национальности». Наверное, потому, что мы сами, рассеянные нынче по миру экс–грозненцы, были этими лицами — и славяне, и вайнахи, и армяне, и татары, и «горные» евреи...
В том нашем доме обосновались в основном семьи милиционеров и пожарных. Все в Киевском переулке дом так и называли — милицейский. Его строили заключенные. В отличие от остальных — военных, которые строил стройбат. В подъезде, где жила наша семья, был гаишник–чеченец со своим многочисленным вечно голодным семейством (джигиты как на подбор, живы ли теперь?), а еще — тюремный охранник–осетин. Его юную дочь, говорят, потом умыкнул в горы убеленный сединами чеченец. Самое любопытное: никто в ужас не пришел. О выкупах заложников никто в те времена не слышал. Был просто красивый обычай — невест похищать! Потом платить большой калым ее родителям.
...А однажды из дома 24 на скорую помощь поступил вызов. Звонила моя мама: спасите мальчика! В первый день Олимпиады–80 я часов 12 почти без остановки играл с пацанами на пустыре в футбол. Была 36–градусная жара, но остановиться не мог. Во–первых, шел на принцип — победа соседнего двора или позор! Во–вторых, красовался новыми щитками и полосатыми гетрами — большим дефицитом по тем временам. В общем, в больницу под капельницы я загремел с тепловым ударом. Почти на месяц. Но прежде в решающий послематчевый пенальти вложил последние силы. И наш дом победил! Неужели когда–то я мог отдать за его «марку», его честь если не жизнь, то здоровье?
...Вновь и вновь открываю файлы со страшными фото мертвых пятиэтажек. Стереть бы их, но почему–то не могу. Плохо, что убитые дома не хоронят. Их неприкаянные души не могут, наверное, найти покоя. И тревожат, будоражат людей такими вот внезапными появлениями через тысячи километров и десятки лет. А, может, хорошо, что будоражат, не дают остаться равнодушными?
