Для меня «дурак» – слово священное

Вячеслав Полунин редко общается с журналистами, утверждая, что его стихия — не слова, а жесты, мимика и пластика тела. Уже более 20 лет знаменитый Асисяй «лепит из снега» свое «сНЕЖНОЕ шоу», собирая аншлаги по всему миру. Наконец очередь дошла и до Беларуси: Полунин проведет в Минске целых четыре дня! С 7 по 10 марта взрослые снова почувствуют себя детьми, а дети с наслаждением будут лепить «снежки», не желая уходить после спектакля. Удержаться от нахлынувшей ностальгической «снежности» не сможет никто.

Неутомимый Полунин фонтанирует новыми идеями. Недавно в Москве в Центральном доме художника прошла первая в мире Дурацкая 5D-выставка под фамильярным названием Slava Durak. Смотришь на фото Полунина, а рядом щебечут птицы, витают запахи свежескошенной травы. Полное ощущение присутствия.

Ненавижу фотографироваться

— Слава, откуда идея таких фотографий к Дурацкой выставке? Зачем вам еще и это?

— Когда–то я рассказал Володе Мишукову свою мечту о создании фототеатра. Он замечательный фотограф, и ему моя идея приглянулась. Он приехал ко мне на Мельницу...

— Что за мельница?

— Это такое место под Парижем, где находится моя творческая лаборатория. Там мы и решили попробовать осуществить мою мечту. Работали в удовольствие, в радость. Радость и счастье — это синонимы. А я всегда пытался найти ключики к счастью и научить других пользоваться отмычками.

— Почему ни на одной фотографии вы не смеетесь?

— Я бы сказал, что в одиночестве не смеются даже клоуны. Они улыбаются своим каким–то мыслям.

— Признайтесь, вы любите фотографироваться?

— Ненавижу. Но с Володей мы проработали три года над этим проектом. Когда у него было свободное время, он звонил мне и спрашивал: «Ты свободен? Ты где?» Володя, он, как великий режиссер, сначала меня полдня встряхивал, потом успокаивал, и в конце концов, когда мне всё надоедало, начинал снимать. Обычно я быстро устаю. Мне неудобно, когда на меня направлена камера. А с ним время летело незаметно. Он снимал очень много. И из 1000 фотографий ну одна, может, получалась. 

— Какой ваш любимый снимок?

— Их очень много. Вот, например, тот, где я плыву на кровати. Или этот смешливый, где борода в цветах. Но самый любимый — тот, на котором я лезу красить небо. Этот снимок родился моментально. Вдруг появились такие красивые облака и заходящее солнце. Володя сказал: «Бежим! Сейчас они уйдут». И мы побежали в поля, поставили лестницу, и я полез на нее с палкой. Тут Володя как закричит: «Ну всё! Улетает солнце! Быстрей! Последняя секунда...» И мы успели.

— Почему вы решили остаться на фото не тем веселым дурашливым клоуном, а спокойным, умиротворенным, в белых одеждах?

— На этих фотографиях я очень похож сам на себя. На них я нахожусь в состоянии равновесия с миром. И чтобы передать это состояние, я долго искал нужное место, где бы мог испытывать единение с природой.

— Для чего?

— Это попытка доказать, что мир бесконечен и таинствен. Я люблю мир и хочу, чтобы люди тоже его полюбили. Вот если я встаю утром и чувствую себя несчастным, я целый день трачу на то, чтобы почувствовать себя счастливым. Это вершина, к которой я стремлюсь всю свою жизнь. Достичь состояния дурака — это достичь состояния счастья.

— Да, но «Слава — дурак» — как вы допустили такую фамильярность?

— А слово «слава» — не фамильярность, это возвеличивание. Видите, смысл сразу меняется. Я люблю слова, в которых есть многоступенчатость. Когда в одном слове можно найти положительное и отрицательное, черное и белое. Ведь в жизни никогда нет однозначности. Поэтому в обоих этих словах точно так же соединены сразу два понятия: возвеличивание словом «слава» и фамильярность в «дураке». Дурак — это еще самое примитивное, самое бесконечное и одновременно самое умное, может быть. Для меня «дурак» — слово священное. В нем кроется какое–то тайное знание. Вот юродивые, они сначала считались дураками, а потом стали святыми. Я не хочу быть святым, но просто есть такие вещи, которые трудно понять, но когда ты отправляешься в это пространство, там так интересно. Дураки — как дети, которые предчувствуют то, что еще пока не понимают в силу возраста. Солнышко светит — они ему руки подставляют. Стало холодно — они ёжатся. Друг пришел — обнимаются. Враг пришел — не хотят с ним водиться. Они не как нормальные люди, которые будут терпеть и, вопреки всему, стараться жить так, как надо. Они не хотят жить так, как надо, хотят жить, как хорошо.

Мои декорации лежат везде

— Вы сами можете испытывать те эмоции, которые ожидаете увидеть от своих зрителей на «Снежном шоу»?

— Если бы я не испытывал их, я бы не пошел на сцену. Мне неинтересно было бы там. Только когда между нами происходит любовь, ради этого чувства я и иду на сцену.

— Чувства на сцене у вас не только со зрителями, но и с неодушевленными предметами. Например, с пальто очень трепетные отношения. Вы относитесь к нему как к некоему живому существу или просто как к реквизиту?

— Всё на сцене в моих спектаклях имеет бесконечный смысл. И поэтому я ни к одной вещи, ни к одному жесту, ни к одному слову или к чему бы то ни было не отношусь как к обыкновенному. Всё имеет метафизический, тайный, даже метафорический подтекст. Например, Эйнштейн сказал, что всё уже наполнено смыслом, а наше дело — только его открыть. Вот берешь яблоко и думаешь: а что же это такое? Яблоко — это символ соблазна. А для художника яблоко — символ шара. Для червяка яблоко — дом. Оно может иметь бесконечное количество значений. Поэтому когда ты приносишь что–то на сцену, то у тебя возникает одномоментная ассоциативная связь с десятками объектов на ней. И ты пытаешься это всё связать между собой, найти, почему, для чего все это здесь. Ну просто как алхимик, который доливает туда–сюда какие–то таинственные вещества — и в конце получается золото.

— Так скажите, сколько же у вас этих самых пальто в реквизите?

— Так как я очень коммерческий человек, в том смысле, что очень хороший директор, то я довел все свои действия до совершенства. Сейчас я не перевожу все декорации из Москвы в Нью–Йорк или из Лондона в Сидней. У меня на каждом континенте лежат отдельные декорации. В Лондоне — одни декорации, в Москве — другие, в Нью–Йорке — третьи и так далее. Поэтому мне не надо тратить деньги еще и на то, чтобы перевозить их.

— Много стран вы посетили?

— Я уже объехал 50 стран.

— И на каждом континенте вас ждут не только декорации, но и награды. Ведь какими только призами и премиями вас не наградили за Snow Show!

— Ну, я в этом не виноват. Они сами. (Смеется.) Я никогда не ожидаю наград. Например, в последний раз, когда была Олимпиада в Австралии, то там проводился конкурс, зрители оценивали мое шоу и открытие Олимпийских игр. И думаете, что решили? Я выиграл.

— А на Олимпиаду в Сочи собираетесь?

— Конечно. Я пришел к ним и сказал: мне ничего от страны не надо, я сам построю шапито, сам приглашу артистов, сам продам билеты и на эти билеты всё окуплю.

Зоя Игумнова.