Неизвестные факты из жизни оперной примы Ларисы Александровской рассказывает ее племянница - Ариадна Ладыгина

В новой книге Ариадны Ладыгиной «Жизнь сквозь призму воспоминаний. Люди. События. Встречи», выходящей на днях в минском издательстве «Четыре четверти», имя Ларисы Александровской одно из многих. Как говорит сама Ариадна Борисовна, «однажды я поймала себя на мысли, что так много помню и столько пережила, что грех не поделиться. И, освободившись от всех дел, увлеклась воспоминаниями, удлинив свою и без того длинную жизнь». Бесспорно, человеку, рожденному в первое десятилетие советской власти, есть что вспомнить. Тем более профессору Белорусской академии музыки, в свое время выдержавшей нешуточный прессинг за дерзкое намерение преобразовать кафедру марксизма–ленинизма в кафедру философии (к слову, белорусская консерватория стала вторым вузом в СССР, где это удалось осуществить, первой была консерватория в Москве). Откровения о дружбе с Ростроповичем, Лундстремом также наверняка найдут своего читателя. И все же главной в этой книге останется история семьи Александровских. Очень драматичная история, частью которой была и она, Лариса. Отнюдь не роковая дива в мехах, но и далеко не жертва страстей и времени, какой ее все чаще пытаются изобразить. Самые расхожие слухи об этой великой артистке и не очень счастливой женщине ее племянница Ариадна Ладыгина опровергла еще в своей первой книге «Лариса Александровская. Документально–театральный роман». Но рассказала там далеко не все. В новой книге мемуаров немало любопытных и далеко не общеизвестных фактов.

«У нас потекли трубы», — в который раз отмечала в своем дневнике уже очень известная белорусская певица, пытаясь зашифровать будничным выражением факт обыска. В 1936 году и на нее писали доносы, и если бы не заступничество Николая Гикало, тогдашнего первого секретаря ЦК КПБ, кто знает, смогла бы она стать первой в республике народной артисткой СССР, первой женщиной–режиссером и моделью для одной из центральных скульптур на фасаде минского Дворца профсоюзов.

— Василий Александровский, дед Ларисы Помпеевны, когда–то был российским священником, служил в большом городе, — рассказывает Ариадна Борисовна. — Однако на многие вещи у него была своя точка зрения, и когда он попытался ввести какие–то новшества в церковный уклад, его лишили фамилии и отправили в провинцию. Сейчас это деревня Александров в Гомельской области. Так он сам и его потомки стали Александровскими.

Все его сыновья получили духовное образование, но карьеру священника сделал один Филарет. А Помпей Васильевич, мой дед, стал чиновником в управлении Либаво–Роменской железной дороги. Дом, в котором родились все его дети, достался Помпею Александровскому от отца жены, работавшего сцепщиком вагонов и получившего участок для строительства в качестве компенсации за травму. И когда уже после войны Лариса Помпеевна получила ордер на квартиру и отправилась по указанному адресу, оказалось, что ее новый дом стоит точно на том же месте, где она появилась на свет. Там же она умерла...

— Много разговоров ходило о богатстве Александровской, а она искренне радовалась любой бытовой мелочи, которую получала в подарок от сестры... Помню, как вслед за нами она загорелась идеей построить дачу. Ей предложили участок на краю косогора, который никто не хотел брать. «Вот и хорошо, значит, я буду выше всех», — обрадовалась Лариса Помпеевна. Взяла кредит в БТО (Белорусском театральном обществе. — Авт.) и купила щитовой домик. Но дача оказалась ей не нужна, в конце концов она ее продала и раздала долги... Всю жизнь ходила в долгах.

Была очень сердобольной. Читала свои депутатские письма и плакала. Одному отказали в устройстве на работу, другого преследовали, обвиняя в связи с фашистами... Она ехала в Москву к Ворошилову и действительно многим помогала... Ну откуда у нее могли быть деньги, когда других доходов, кроме зарплаты, а потом пенсии, не было? А ведь она содержала большой дом, семью сына, фактически инвалида, облучившегося, когда работал на ядерном реакторе... Сплетничали, будто вся квартира Александровской завешена тюлем из оперного театра, но в действительности там был самый дешевый тюль и очень скромная обстановка. Даже свои наряды она шила сама, но выглядеть умела так, что преображала собой любое помещение, где появлялась. Не влюбиться в Александровскую было невозможно, знаю, немало влиятельных мужчин ради нее пошли бы на многое, но она держала дистанцию.

— Никандр Осипович Михайлов, отец ее сына, был замечательным человеком. И любовь там была настоящая. Четыре года ждали свадьбы — с красным комиссаром мать не позволяла Ларисе даже встречаться, а уж думать о браке... Потом эмоций на мужа у нее стало не хватать — все забирала сцена. Они же были первыми, жили одним театром: Александровская, Млодек, Друкер, Денисов, Болотин — пятерка отважных, с чьих имен началась белорусская опера... Словом, семья распалась.

Николай Очкин, Оча (так Александровская называла второго мужа) был влюблен в нее, когда она была еще женой Ники. Жили не хуже других, но война их развела. Он ушел на фронт, а она пешком, с сыном, которому накануне вырезали аппендицит, уходила в Москву... К слову, после войны мы узнали, что хирург, который делал операцию Игорю, безумно любил Александровскую. Но свою тайну он открыл только перед смертью партизанской медсестре, которая специально разыскала Ларису, чтобы рассказать об этом. Та ни о чем даже не догадывалась...

У нее была своя тайна. Нет, это был не Пономаренко, роман с которым ей упорно приписывали. Но человек не менее влиятельный. Ее запретная любовь, ее счастье и рана... В 1945 году, когда Минск лежал в руинах, 25–летие творческой деятельности Александровской праздновалось с большим размахом. На сцене Дома офицеров давали «Кармен», был выпущен специальный номер «ЛiМа» с золотым шрифтом... В том, что такой красивый праздник стал вообще возможен, тот человек сыграл далеко не последнюю роль... Но оба были слишком на виду, официально Александровская оставалась замужем, хотя муж давно не жил с нею, ее Петр Андреевич также был женат, чувства приходилось скрывать, и в конце концов они приняли решение порвать отношения, сохранив достоинство... А в конце жизни она как–то обмолвилась: «Хочу, чтобы меня считали женой одного Ники...»

— Сила воли у нее была колоссальная. Помню, как один из гастролеров, исполнявший партию Хозе, однажды так вошел в роль, что ранил ее деревянным кинжалом. Падает занавес, публика аплодирует, встает, но на поклоны выходит один Хозе. Мы с мамой срываемся за кулисы и видим: сидит наша Лариса Помпеевна, а через всю спину — рваная кровавая полоса...

Помню и другое: панику во время пленума БТО с участием Машерова, когда прямо в президиуме Александровская потеряла сознание. Вызвали «скорую», ее увезли. У нее была такая особенность психики: после сильного эмоционального напряжения теряла сознание. Но во время спектаклей такого не случалось ни разу, только после...

Когда она училась в музыкальном техникуме, жила у дяди Василия, в доме которого часто собирались наши будущие оперные звезды. Вокруг дома был густой сад. Однажды молодежь поспорила, кто отважится обойти этот сад в темноте. Вызвалась Лариса. И когда она уже приближалась к дому, несколько шутников выскочили из кустов и накрыли ее буркой. После этого у нее развилась астма, от которой страдала всю жизнь.

Причиной смерти назвали сердечную недостаточность... В тот день к ней зашла зампред Совмина Нина Снежкова, и они проговорили несколько часов. От работы в театре Александровскую давно отстранили, грубо «ушли» на пенсию, не включив даже в худсовет театра, она ведь была очень требовательной и многим мешала. Снежкова уговорила ее лечь в больницу, вызвала врачей. Но врачи уже ничем не смогли помочь...

cultura@sb.by

Советская Белоруссия № 201 (24831). Суббота, 17 октября 2015