Вот мы и добрались до самой, пожалуй, секретной буквы в словаре, чуть слышным шорохом, шепотом, шелестом выдающей тайны, которые скрываются в старинных шкатулках и шифоньерах, в пыльных складках шпалер и старомодных мелодиях шарманки... Но знаменитые куклы Анны Балаш как будто знают их все. Известны эти тайны и самой художнице, сочиняющей новые шарады из шелка, шерсти и шифона, зашивающей в причудливые шиньоны, шляпки, шлейфы и шутовские колпаки истории порой отнюдь не сказочные, драматичные, такие живые... Хотите взглянуть на мир ее глазами? Давайте сначала осторожно, не шелохнувшись (не спугнуть бы ненароком!) раздвинем шторы...
Шторы
Обрамление окна — это как театральный занавес: шторы распахиваются — и вот уже началось представление... Два года у нас дома жил Володя Цеслер, и все, что он наблюдал за окном — пролетела там птица, прошел ли дворник, — превращалось в захватывающий рассказ. У него я этому и научилась — ведь реальность за окном так легко мифологизировать... Но мне повезло: рядом с моим домом — детский сад, тут и придумывать ничего не надо, достаточно просто наблюдать. Да хоть вчера: раздвигаю шторы, выхожу на балкон и вижу компанию карапузов с воспитательницей в авангарде. Воспитательница поднимает с земли что–то яркое, кричит: «Чей помпон?» — и дети дружно, как по команде, хватаются за головы... Вид из окна — по сути, тот же рассказ, там все время что–то происходит, причем каждый раз новое! Кстати, я очень люблю жанр рассказа, концентрированный камерный сюжет. Масштаб романа — это не мое...
Шторы в доме обязательно должны быть цветными, не выношу, когда они белые или серые. Это важно, чтобы их цвет был радостным, ведь утром они, шторы, задают контекст твоего дня... Но я не привязываюсь к вещам. Когда–то каждый лоскуток имел для меня свою ценность. Как книги, которые хотелось перечитать. Но сегодня уже не все книги хочется перечитывать. Точно так же и лоскутки — не все истории, которые я в них разглядела, вызывают прежние эмоции.
Шкаф
Люблю шкафы. Это же дом в доме! В детстве я играла, просто открыв шкаф, где хранились бабушкины платья, часто даже ничего не трогая — просто смотрела на них и придумывала истории. Мне и сейчас нравится запах нафталина. По–моему, в нем есть что–то порочное...
Теперь у меня другой любимый шкаф — в доме маминой подруги в Варшаве. Любой шкаф имеет свой запах, но в этом — совершенно особенный аромат. Там везде развешаны саше, а на полках сложены салфетки и скатерти, настоящие, камчатные, торжественные, похожие на белые листы бумаги. И еще множество коробок, которые я ни разу так и не рискнула попросить открыть. В этом шкафу столько тайн...
Первый год после школы, срезавшись на вступительных экзаменах в театрально–художественный институт, я работала в реставрационных мастерских, где был еще один совершенно замечательный шкаф — сушильный. На праздники мы пекли в нем булки... А годы спустя, уже в своем доме, я намеренно стала превращать шкаф в тайник, стараясь надежнее запрятать там новогодние подарки, которые еще с лета начинала готовить мужу и троим детям. Оказалось, все эти подарки аккуратно распаковывались задолго до праздника и потом так же аккуратно отправлялись на место. Об этом мои уже взрослые дети рассказали мне сами, а я до последнего времени ни о чем не знала. Даже тут шкаф выдал мне сюрприз...
Шутка
При достаточно серьезном к себе отношении запросто могу посмеяться над собой. Шутить над собой всегда интереснее... А уж если возьмусь шутить над чужими слабостями, всегда предпочту делать это не за чьей–то спиной, а в глаза. Я люблю честные шутки.
И розыгрыши люблю. Практикую их довольно часто. Но и сама легко попадаюсь в ловушки друзей. Например, у меня нет часов и я никогда не помню, какое сегодня число, ну вот абсолютно не помню! При этом четко знаю, что мне важно сделать до вечера, завтра или послезавтра... Мой коллега и сподвижник Данила Парнюк, с которым мы осуществили немало совместных проектов, хорошо знает об этом и каждый раз к 1 апреля готовит для меня грандиозный розыгрыш. А поскольку за календарем я не слежу, Даниле неизменно удается застать меня врасплох и вытащить наружу какой–нибудь из моих глубоко запрятанных комплексов... Но я не обижаюсь. Я аплодирую!
Шанс
Когда мне что–то предлагают со словами «это твой шанс», я почти наверняка не попытаюсь воспользоваться таким предложением. Если это действительно мое — стоит ли за ним гнаться? Тем более если это «твой последний шанс» — зачем он мне вообще нужен, последний? В «счастливый шанс» я тоже не особенно верю — может быть, потому, что ни разу не выигрывала в лотерею. Впрочем, к этим выигрышам я всегда была равнодушна. Хотя лотерейные билеты мне почему–то дарят очень настойчиво.
Зато я хорошо помню, как еще студенткой грезила о голландской гуаши. Этот артефакт тогда мечтали иметь мы все — наборы голландской гуаши выдавались строго по спискам и только членам союза художников. А нам, студентам, приходилось пользоваться ленинградской или совсем кошмарной калинковичской гуашью, которую приходилось долго отмачивать в воде, прежде чем что–то красить. Я же училась на отделении промышленной графики, где важно было красить очень ровно. Но шанс заполучить хотя бы коробочку вожделенной гуаши меня все время обходил, даже перекупщики ничем не смогли мне помочь... Прошло много лет, я давно отпустила эту мечту, да и гуашь мне была уже не особенно нужна. Мы с мужем работали в Вилейке: Леша делал росписи для местного храма, а я — витражи. И вдруг в один прекрасный день двери церкви распахнулись, будто от сквозняка, и вошел энергичный человек явно московской закваски в компании двоих огромных спутников. Стали вносить коробки, коробки, коробки... «Передайте батюшке, что Володя заходил», — попрощался с нами этот человек и ушел. Вернулся священник — весь храм заставлен ящиками... Как оказалось, везде была голландская гуашь. Ящиков 40! Что с ней делать в церкви — решительно непонятно. «Забирайте ее всю», — великодушно позволил батюшка. И я стала обладательницей немыслимого количества безумно дорогой краски, одна только коробочка которой сделала бы меня абсолютно счастливой в юности. А теперь меня ею буквально засыпало... Часть мы отдали в детский дом, после расспрашивали всех подряд, у кого дети рисуют, но до сих пор у меня завалено этой гуашью полкладовки... Так что с мечтами надо поосторожнее.
Увы, если бы можно было начать все сначала, свою профессию я бы, наверное, не выбрала. Не женская это профессия! Бесспорно, классных женщин–художников много. Но в искусстве, чтобы дойти до конца, приходится отказываться от самой себя, меняться на генном уровне, а это большая жертва. Женщина — существо чувственное, а здесь подавлять свою чувственность надо будь здоров как. В кинематографе, впрочем, все то же самое... Хотя я, пожалуй, придумала себе неплохую историю.
Шарф
В детстве я очень любила нюхать шарфы мамы и папы. Они пахли по–разному. Пахли родителями...
Но у тканей есть не только запах. Есть еще память и характер. Ткани могут быть теплыми и холодными, ласковыми и гордыми... У меня была очень хорошая учительница — не школьная, не институтская, а из тех, кого потом называют учителями жизни, — Элла Семенова, создававшая костюмы для фильмов Валерия Рубинчика, для его мистической «Дикой охоты короля Стаха». Сейчас она живет в Канаде... А тогда я приходила к ней домой, она вытаскивала свои чемоданы (их у Семеновой было огромное количество), извлекала оттуда лоскутки и учила меня «опознавать», чувствовать ткань даже с закрытыми глазами...
Нужную мне фактуру я могу искать долго, везде, от магазинов до блошиных рынков, складов и сэконд-хэндов. Примерно так, наверное, режиссеры подыскивают себе исполнителей на роли... Помните, как Акакий Акакиевич выбирал сукно на шинель? Там же целая история, Шекспир просто! Настоящее эротическое переживание... Вот и у меня так. Зато если уж я нашла то, что мне подходит, все достоинства вижу мгновенно. Заранее, еще издали точно знаю, как эта ткань будет драпироваться, какую историю мне расскажет, мне ее и трогать не надо... Впрочем, это уже профессионализм. Например, у меня есть один знакомый ресторатор. Когда он идет на «Комаровку» выбирать себе мясо, видит его уже от входа, даже не проходя по рядам...
И все равно этот момент, когда нашла, он очень чувственный. Это почти любовь...
