Она родилась в августе 1941 года в селе Андросовка Куйбышевской области. В первые дни войны семья покинула горящий Минск. Сергей Петрович — отец будущей художницы — смог довезти беременную жену и ее сестер до Орши, где и был мобилизован в действующую армию. Семья отправилась в эвакуацию. Дочь увидела отца только через 5 лет, в 1946–м, когда фронтовик вернулся в Минск из далекой Маньчжурии...
Художница долго, под разными предлогами, отказывалась от интервью, но сдалась. Мы сидим в ее доме, который продолжение и герой ее творчества, пьем чай и беседуем. Обвожу взглядом все, что висит на стенах, стоит на полочках и комодах, спрашиваю:
— Светлана, как, по каким признакам отличить хорошую картину от самой обычной?
— Существует много критериев: цвет, композиция, пространство. За долгую жизнь в искусстве накопились и знания, и опыт. Я много всего видела. Как сказать о работе Павла Филонова, что это плохо? Человек подготовленный так не скажет. А еще в этом деле не последнюю роль играет интуиция.
— Случалось, что, закончив картину, понимала, что получился шедевр?
— Бывало, но чаще наоборот... Пишешь, пишешь, а работа не идет. И жизненный опыт совершенно не помогает. Вот история из прожитого. Мы с Зоей Литвиновой были молоды, работали в мастерской на улице Первомайской. Наш сосед — известный художник Виталий Цвирко. Иногда он заглядывал в нашу комнату, смотрел на нас, молодых, и с улыбкой, попыхивая сигаретой, говорил: «Тяжелое это дело — искусство, ох, тяжелое!» Смеялся и уходил, а мы продолжали красить...
— Когда веселее и азартнее работать — когда молод или когда опыт помогает?
— Думаю, когда опыт минимальный. В молодости ведь много энергии. Говорят, что искусство — сплошные муки, но это совсем не так. Работа — счастье, особенно если получается.
— Светлана, насколько для вас важно чужое мнение?
— Я уже и сама могу разобраться в том, что сделала. Хотя есть и те, с чьим мнением считаюсь. Но бывает, что и с их мыслями я не согласна. Ведь кому как не автору знать о том, что задумано и что получилось. По большому счету, чужое суждение для меня не играет большой роли.
— Какие чувства приходится испытывать, зная, что большая часть монументальных работ уничтожена, утрачена и не будет восстановлена никогда?
— Такие у нас правила, к сожалению: можно взять и закрасить роспись, например, или сбить мозаику. И никто за это не понесет наказания. У художника никогда разрешения не спрашивают. Грустно...
— Интересно получается — сами уничтожаем, а потом сами и восстанавливаем. Я не говорю про настенную живопись прошлых столетий, там войны и пожары целые города разрушали. Я о тех работах, которые были сделаны несколько десятилетий назад.
— Искусство интересно своей неповторимостью. Лучше не уничтожать, тогда и восстанавливать не придется. Сегодня вообще изменилось отношение к живописи: многие художники работают не по велению души, а на потребу заказчика.
— Извиняюсь, Светлана, но и Веласкес работал по заказу испанского короля, и Андрей Рублев иконы писал по просьбе церкви.
— У нас тоже раньше существовал художественный совет, в который входили не самые худшие, а иногда и лучшие художники современности. Сейчас процессом руководит сам заказчик, а его эстетический уровень, мягко говоря, оставляет желать лучшего. А кто и как распределяет заказы, я знаю хорошо. Тут важнее, как ты умеешь договариваться, убеждать и переубеждать, а не как рисовать и писать. В еще не очень далекие времена к работе у художника было иное, более трепетное отношение. Тогда многие мастера старались создать произведение искусства, а уже потом заработать. Сегодня профессиональный уровень и глубина потеряны. Среда, которая формировала серьезное искусство, распалась. Я вступала в Союз художников в 1970 году. Тогда кандидатов утверждали в Москве, вступить было очень сложно. А сейчас я даже не уверена, нужен ли Союз художников в таком виде, в каком он существует.
— Я заметил, что многие в последнее время стараются дистанцироваться от этой организации.
— Мне она тоже неблизка. По сути своей я не являюсь администратором. Мне нравится сидеть дома и работать. Если кого–то интересует мое дело, то пусть приходят и смотрят. А все эти современные инсталляции, в которые многие кинулись и активно занимаются, — пустота. Я не вижу себя в этих модных направлениях.
— Если бы можно было вернуться лет на 30 — 40 назад, то Светлана Каткова занималась бы тем же, чем и тогда, или чего–то не стала бы делать?
— Даже не знаю (смеется). Когда мы с Литвиновой делали кинотеатр «Вильнюс», то энкаустикой (роспись красками на воске) в Белоруссии никто не занимался. Может, некоторые работы я и не стала бы делать, зная, какая их постигнет участь...
— Раньше в республике активно развивалось традиционное народное искусство: ткачество, соломка, керамика, а сейчас все свелось к узкому сувенирному ассортименту. Почему так?
— Нет желания заниматься. Если сравнить с соседней Литвой, то мы сильно отстаем. Должны быть мастера высокого уровня, чтобы поддерживать спрос на подобную продукцию. Проблема в том, что массовое производство, например, посуды не развивается. Вроде и художников–керамистов хватает, а чашки, тарелки делаем такие же, как и 30 лет назад. А пустующую нишу быстро заполняет китайский, польский, литовский ширпотреб.
— Светлана, почему стало мало ярких индивидуальностей, действительно крупных мастеров?
— Сейчас все художники похожи друг на друга как родные братья. Если не прочтешь подпись под работой, то и не скажешь, кто ее сотворил. Все держат нос по ветру. Кто–то начал продаваться — тут же и другие делают похожие работы, что бы их поскорее и выгоднее сбыть. Раньше республиканские и всесоюзные выставки состояли из ярких личностей. Приходишь и сразу узнаешь авторов.
— Кто влиял на ваше творчество?
— Нынче каждый варится в собственном соку, а раньше жизнь бурлила. Проходили большие выставки, куда свозились самые яркие и интересные работы. Говорят, все можно увидеть в интернете... Но я уверена, что живопись надо смотреть в оригинале, сравнивать. Мне думается, лучше пошире открыть глаза, выйти в сад и смотреть на небо, на цветы, деревья... Только таким образом можно увидеть то, чего никто не замечал.
Уверена, пройдет время и многое изменится. Художники вернутся к чистой живописи, к предмету, к фигуре. Людям захочется настоящего. Ведь по–другому не может быть. Лучше хорошего полотна в интерьере ничего не придумаешь. На настоящую работу художника можно смотреть долго, каждый день.
— Светлана, если бы вам предложили выбрать для своего дома три картины, то что бы висело на его стенах?
— Обязательно взяла бы работу Поля Сезанна. Не отказалась бы от картин Пикассо, Модильяни, Бялыницкого–Бирули... Но для того чтобы разместить любимые картины всех тех, кого люблю и кем восхищаюсь, никаких стен не хватит.
У меня дома висит работа Светланы Катковой. Большой холст, на котором изображены цветы. Я смотрю на это полотно каждый день, а когда уезжаю и возвращаюсь, то радуюсь встрече с картиной, как с хорошим молчаливым другом.
Досье
Светлана Каткова входит в «золотую десятку» лучших белорусских художников. Она участвовала и участвует во всех самых значительных выставках и художественных проектах как в стране, так и за рубежом. Ее полотна, акварели, керамика находятся в музейных коллекциях и частных собраниях во многих странах. По ее монументальным работам (большинство уничтожено по причинам, не зависящим от художника) учатся студенты.
