Импульсивный, резкий, азартный, отчаянно размахивающий руками. Раскачивающийся, будто от невидимого ветра, прихотливо жонглирующий рифмой и ритмом, Дмитрий Строцев на сцене - сам себе и оркестр, и кордебалет, и, разумеется, главный герой спектакля, сюжет которого каждый раз непредсказуем. Его стихи (исполнять которые Дмитрий предпочитает сам, называя это действо "поэтическими танцами") за считанные минуты (а то и секунды) могут спровоцировать в зале восторженный смех и тут же - ранить публику в самое сердце. Дурашливая, нескладная, порой похожая на лоскутное одеяло из старинного, сказочного сундука, его поэзия - явление особое, плохо поддающееся рациональному анализу. Стихотворные строчки Строцева одинаково быстро расходятся на цитаты и дома, в Беларуси, и в России, куда его нередко приглашают выступать. Творческих сил, идей, эмоций у этого человека всегда в избытке. Фестивали "изустного кино", вызвавшие любопытство даже у культового режиссера Ларса фон Триера, к слову, также его придумка. Минская публика так ждет продолжения этих фестивалей... А недавно новый сборник стихов Дмитрия "Бутылки света" вошел в короткий список премии Андрея Белого, старейшей независимой литературной премии в современной России, присуждаемой за радикальные поэтические инновации... Словом, живой, темпераментной, даже дикой букве Р Строцев вполне соответствует. И симпатизирует.
Родословная
И оба моих деда, и бабушки восторженно приняли идеи революции, стали первыми комсомольцами. Получив хорошее, еще дореволюционное образование, с воодушевлением отправились в деревенские школы, преподавать. Позже мой дедушка, Яков Афанасьевич Цыплаков, завуч школы в Николаевске (это недалеко от Таганрога), собрал такую богатую историю края, что его наработками пользовались поколения местных журналистов. Но к истории своей семьи он остался равнодушен. Больше того! По семейному преданию один из моих предков был писарем в Донском казачьем войске и полюбил дочку атамана. Любовь оказалась взаимной, но венчаться они могли только тайно. После венчания, естественно, им не оставалось ничего другого, как бежать от гнева атамана куда подальше... В нашей семье даже хранился церковный документ, подтверждающий это событие. Пока мой дед-историк не отдал его в Таганрогский краеведческий музей, где документ и затерялся. А старинную Библию, которую в семье долго передавали по наследству, дед-атеист и вовсе по дешевке уступил проезжим цыганам... Небрежение семейными преданиями обернулось драматическими браками в нескольких поколениях. Но, боюсь, восстановить, собрать истории семьи в нечто цельное уже едва ли удастся.
Многое я знаю только благодаря маме. Она была прекрасной рассказчицей, все семейные истории изображала в лицах. Помню, как уморительно она рассказывала про одного из моих пращуров, простодушного, но крайне уверенного в себе дядю Митю. Подмечала во мне какие-то черты от деда, бабушки. А иногда - и от дяди Мити...
Рассеянность
Если кому и мешает моя рассеянность, так это не мне, а тем, кто рядом. Но, понимаете, я такой, какой есть... Конечно, человек цельный, собранный, считающий других людей подобными себе, может воспринимать мои поступки как умышленные. Но если я забываю о чем-то, не делаю того, что обещал, это вовсе не свидетельство легкомысленности. То, что человеку нетворческому кажется рассеянностью, на самом деле - самоуглубленность, сосредоточенность. Когда у поэта или ученого идет процесс собирания смыслов в сознании, он действительно может не услышать даже обращенных к нему вопросов... Но творческая сосредоточенность, например, ничуть не мешает концентрироваться на дороге. Аварийных ситуаций поэты за рулем не создают.
Рукопись
Я не из тех людей, которые сочиняют стихи с пером в руке. Весь текст, даже его графический вид складывается у меня в сознании. Компьютеру или бумаге я доверяю уже готовый результат. Некоторые мои вещи так и остаются "записаны" в танце, жесте, движении. Архива у меня нет. Что-то хранится в компьютере или в машинописи, что-то - в памяти. Но есть и рукописные тексты...
В начале 90-х я страшно заинтересовался каллиграфией, даже разработал свой шрифт. Решил, что теперь свои стихи буду записывать только так. Накануне в Эстонии, под Нарвой, прошло первое собрание неформальных художников-авангардистов, которые съехались со всего Союза. Я туда, правда, не доехал, но мои друзья познакомились там с грузинскими художниками, которые пригласили всех к себе в гости. Некоторое время спустя я, Ира Сухий и Женя Юнов отправились автостопом в Тбилиси. Там я и столкнулся с грузинской каллиграфией. Для меня, дипломированного архитектора, каллиграфия казалась чем-то рациональным и предполагала рукописный текст, почти неотличимый от печатного. А у грузин ценилась характерность письма, экспрессия, улыбка, запечатленная в нажиме пера... Кстати, тогда же я сформулировал для себя понятие отчужденной памяти. Если у тебя возникло желание записать текст, значит, ты уже согласен на то, что эта часть памяти отчуждается, ты ее отпускаешь. Не зря многие поколения людей сохраняли самое значимое в сознании, передавая информацию не с помощью зафиксированных текстов, а в песнях. Поэтому я никогда не спешу записать стихи, которые сочинились у меня за рулем, в поезде или в самолете. Если потом я не смогу их вспомнить, значит, туда им и дорога - нет в них ничего значимого...
Риск
Всех родителей пугает одна только мысль, что их ребенок может стать актером или художником. Ведь творчество - это всегда большой риск. Но если картину еще можно продать, то попробуйте продать стихи! Поэт изначально в зоне риска, и вместе с ним в этой зоне существует вся его семья... Однако я стараюсь не повторять ошибок моих родителей. Потому что мой брат хоть и продолжает сейчас рисовать в той мере, что была ему отпущена природой, его талант, увы, не состоялся. Настоящее дарование, конечно, прорастет через любой асфальт, но трава, пробившаяся сквозь асфальт, вырастет хилой...
Хотя мы с женой страшно боялись, что наша Саша станет актрисой. Уже в 4 с половиной года дочка играла в моих спектаклях, была очень яркая, импульсивная... А сейчас она оканчивает Мухинскую художественную академию в Петербурге. Художник-монументалист! Живет в очень непростых условиях, в художественной мастерской, но мы понимаем, насколько Саше это важно, и поддерживаем ее как можем. Средний сын хорошо рисует, но увлекся белорусским языком, выиграл республиканскую олимпиаду, и вот сейчас его без экзаменов пригласили в лицей БГУ... Младшая у нас тоже рисует, поет в хоре и уже успела сыграть главную роль в школьном спектакле... В общем, посмотрим. Моделировать жизнь своих детей я не стану, если понадобится, смогу придержать свои амбиции и страхи.
Рисование
В детстве я много рисовал. Потому что рядом со мной был феноменально талантливый старший брат, которому я старался подражать во всем. И небезуспешно. В детском саду, например, друзья даже ели мои завтраки, обеды и ужины, избавляя меня от унизительной повинности доедать в одиночестве то, что я был не в состоянии проглотить. За это я дарил друзьям свои рисунки... Но родители, инженеры-электронщики, на наши с братом "художества" смотрели сквозь пальцы, полагая, что, наигравшись, в конце концов мы возьмемся за ум и выберем себе серьезную профессию. Возможно, даже пойдем по их стопам... В итоге брат поступил на архитектурный факультет, куда вслед за ним пошел и я. Только стержнем моего существования в институте стала не архитектура, не рисование, а театр. Многие еще помнят наш "Колизей"... А когда пришло время распределения, у нас с женой (мы учились в одной группе) появилась дочка Саша, и оказалось, что рабочих мест для семьи молодых специалистов с ребенком нет ни в Минске, ни в провинции. Тогда я открыл телефонную книгу и уже со второго звонка дозвонился в ПО "Белсчеттехника", где, как оказалось, искали художника-оформителя. Меня тут же пригласили на собеседование к генеральному директору. У себя в кабинете директор вручил мне совершенно тупой карандаш, на стол, обитый мягким бархатом, положил листочек бумаги для записок и приказал: "Рисуй меня". Я изобразил что мог. И стал начальником дизайнерского бюро... Вообще-то на самом деле это была заурядная оформительская "шарашка". И хватило меня всего на полтора года такой "художественной" жизни. А потом грянула перестройка...
В какой-то момент я даже попытался стать кооператором. Пока в 88-м году не случилась та удивительная поездка в Тбилиси, где я нашел ключ не только к каллиграфии, но и к рисованию. Два года спустя у меня даже вышла книжка "Тридцать восемь", оформленная моими рисунками. Несколько лет я интенсивно рисовал, выдумывал новые техники, участвовал в выставках... Но жизнь складывалась так, что пришлось последовательно отказаться сначала от театра, заниматься которым полноценно становилось все проблематичнее, а потом и от рисования. Я от многого отказался в пользу поэзии...
