Откровенность — источник всяческой гениальности. И хотя газетное интервью — это, конечно, не театральные подмостки, то есть не та территория, где, собственно, и «растет» талант режиссера, художника, личности, все же тоже — «маленькая сцена». Народный артист, режиссер Валерий Николаевич Раевский «расправился» с нашими 50 вопросами за один час пятнадцать минут (кстати, абсолютный рекорд в этой рубрике, которая существует уже 4 года) и сделал это с такой открытостью, артистизмом и обаянием, что я вышла из его кабинета чуть ли не с ощущением катарсиса. Собственно, разве я от Раевского ожидала чего–то другого?.. В этом году исполняется 35 лет с того дня, когда он стал у руля Купаловского театра, нашего главного драматического театра страны, в котором работает уже — внимание, тоже круглая дата! — 40 лет. В творчестве Валерий Николаевич прошел, пожалуй, весь путь: от новатора до традиционалиста, от бунтаря до охранителя. Мужиковатый и одновременно аристократичный, дипломатичный и с народной хитрецой, брутальный и романтичный, гордый и смиренный, философ и художник, Раевский — это режиссер–эпоха, это неотъемлемая часть истории белорусского театра. За четыре десятилетия работы в Купаловском он познал признание власти, обожание публики, но хлебнул и равнодушия, хулы, интриги. Знаете ли, в театре жизнь прожить — не сигаретку выкурить...1. Валерий Николаевич, по театральным кругам прошло волнение: вы вновь ставите Алексея Дударева, его новую пьесу. Когда–то тандем с драматургом принес вам грандиозную известность, славу: «Рядовые», «Порог», «Вечер» — не знаю, поставил ли эти пьесы кто–то лучше, чем вы. На какую тему новый материал?
— Шляхта. Взят срез, который, в принципе, еще не трогался, если не считать Дунина–Марцинкевича. Но его «Пинская шляхта» — это совсем другое. Здесь седая старина, 1508 год — хоть юбилей празднуй.
2. Опять костюмированная история, адаптированная для широкой публики?
— Нет, мюзик–холла не будет, на этот раз мы предложим криминал. «Ашмянскi шлях», банда... Настоящий детектив. Но перевязанный нитями любви... Люди, обиженные властью в силу разных обстоятельств, собираются защищать свои интересы. Имеют ли право на это?.. До каких границ? Когда борьба за честь становится антигосударственными выступлениями?..
3. В чем вы почувствовали ее актуальность? В проблемах сепаратизма?
— Чем меньше политики, тем лучше. Люди — власть — любовь... Всегдашний треугольник. Жесткая, но мне симпатичная картина, хоть всех участников банды четвертовали на площади Гедиминаса в Вильно — исторический факт! Кастусь Тарасов создал документальный рассказ. Алексей Дударев — оригинальную пьесу на его основе.
4. А как вы относитесь к афоризму: «Истории нет, есть комментарии к ней»?
— Думаю, что он справедлив. Потому что все со временем обрастает субъективизмом. Писатель и историк Кастусь Тарасов поднял архивы, но, конечно, что–то свое в эту историю привнес. А Дударев привнес в пьесу — кстати, она называется «Плач Любославы» — мотивы белорусского фольклора, это тоже личностные краски. Основные репетиции — июнь — июль, частично сентябрь. На днях худсовету показали макет, костюмы Бориса Герлована. В общем, работа началась.
5. Как вам, мэтру, удается ладить с молодежью? Она же критикует, не оглядываясь на звания, она жаждет новых лиц и экспериментов... Вообще, вы в своем ранге терпимы к критике?
— Ну есть–есть такое... Вынужден терпеть, привык. Все привыкают, кто на ветру находится. Собственно, обсуждается способ мышления любого режиссера — кому–то нравится, кому–то не нравится... Естественно. Пусть потерпят... Я в свое время тоже прошел через это: меня и раз снимали, и два, и три снимали...
6. Вы считаете, судьба была к вам порой несправедлива?
— Да нет, мне часто судьба давала карт–бланш. Я приехал работать в Минск из Москвы после Театра на Таганке. У меня не было никаких «рук», никакой поддержки. Уже через несколько лет, в 33 года, меня назначили главным режиссером театра, хотя я не был членом партии, ничем до того не руководил, званий никаких не имел и был счастлив.
7. А как вы попали в Москву? По распределению?
— Все было сложнее. На втором курсе я с разрешения учителя своего первого Владимира Андреевича Маланкина уехал в Москву на практику. Но не на голое место. Однажды уже съездил туда самостоятельно, что называется, с 5 копейками в кармане. Посмотрел «Добрый человек из Сезуана» Бертольда Брехта в Театре на Таганке. Это была почти премьера, я вышел в слезах, буквально в слезах. В этот же вечер дождался на крылечке Любимова и сказал, что вообще–то я не люблю театр (у меня как раз был период исканий, сомнений, хотя я очень хотел стать режиссером), но ваш спектакль все во мне просто перевернул и я не представляю себе другого театра... Вот такие были мои дерзкие речи... А дальше я высказал просьбу походить на его репетиции, то есть пройти кратковременную практику. Ну хорошо, походи, сказал Любимов... Но через два месяца надо было возвращаться в Минск. А многие актеры Таганки, симпатизирующие мне по–человечески (ведь одногодки все, «семидесятники»), пришли к Любимову просить: «Пусть он работает с нами!» Решили, что я останусь учиться у Любимова в театре, а в Минск буду приезжать, чтобы сдавать экзамены экстерном. Так я прожил на Таганке 3 года до диплома. И вот премьера «Пугачева» Сергея Есенина: постановка Любимова, режиссура моя, дипломанта. На спектакль приехали мои педагоги из Минска, посмотрели, в общем, вскоре я получил диплом. А заодно приглашение работать на Таганке: Любимов брал меня к себе. Но квартирный вопрос решил все иначе — я вернулся в Минск.
8. Появись возможность начать все сначала, вы бы поступили по–другому?
— Трудно сказать, что бы получилось... В творчестве в Москве наверняка было бы легче. А в быту... Я ведь приехал в Москву «голый»: в Могилеве мать живет и жена, ребенок появился, дочка Наташа, а квартиры собственной нет нигде... Но за три года я, признаться, впитал столько от Любимова, что мне казалось — на всю оставшуюся жизнь. Он — мастер, он — талантище, мы просиживали, бывало, до полуночи в театре у макета, звонила Целиковская, требовала домой (она тогда была его женой)... Словом, я возвращаюсь в Минск и мне сразу предлагают место очередного в Купаловском театре. Мне 28 лет.
9. С каким чувством сегодня вспоминаете свою первую постановку?
— Я начал репетировать пьесу Брехта «Что тот солдат, что этот». Получился хороший спектакль, действительно хороший. Он был оценен и прессой, и зрителями, но снимался периодически. Наши войска вошли в Прагу — он тут же снят, наши пошли дальше, в Афганистан, — и та же реакция. Еще бы! «Мы прибыли сюда в количестве 100.000 солдат и жаждем навести порядок!» — такими словами, которые произносили хором люди в камуфляжной форме, начиналось действие... В финале — зонг: «Шагают бараны в ряд, бьют барабаны, шкуру для них дают сами бараны!» Потом поставил «Хочу быть честным» Войновича. Но спектакль закрыли за 2 недели до выхода: Войнович подписал письмо в поддержку Синявского и Даниэля, которых как раз в это время вынудили покинуть страну.
10. Как вы переживали подобные провалы?
— Да я сначала ничего не знал про московские события! Вызывают вдруг к директору, там сидит министр... Я только и спросил: «За что? Вы мне не ответите — за что?» Подписал письмо, был ответ... Потом был «Последний шанс» Быкова — «антисоветский» спектакль. Спасибо актерам, игравшим в нем, особенно Августу Милованову, Геннадию Овсянникову, покойным Лене Крюку, Роману Филиппову, Зинаиде Броварской и всем, всем, кто был занят в этом спектакле; он оставил след в истории театра.
11. Вы не боялись потерять место работы? Или оказаться далеко на периферии?
— Боялся. Действительно, одно время мне настойчиво предлагали уйти. В какой–то степени это было связано с моей женитьбой на Антонине Аксеновой, сестре писателя Василия Аксенова. Я съездил в Москву к Любимову посоветоваться. «Ты спектакль какой–нибудь провалил?» — спрашивает он. «Нет», — говорю. «Ну тогда пусть сами классифицируют, почему они тебя увольняют!» Я вернулся в Минск и пошел к министру культуры Михневичу, ныне покойному, царство ему небесное, хороший был человек. И сказал, так и так. А он и сам был за меня. Рассосалось.
12. Ваша самая большая творческая удача?
— «Рядовые» по пьесе Алексея Дударева. За спектакль мы получили Государственную премию СССР. Кстати, я трижды выдвигался на Госпремию СССР. В 1973 году за «Трибунал» Макаенка первый раз. Спектакль, скажу вам, того стоил... Но премию отдали Борису Равенских, главному режиссеру Малого театра! Потом были «Рядовые», которых мы выпустили в 1984 году. Хотя Иван Иванович Антонович, зав. отделом культуры ЦК, прямо мне говорил (я к нему очень хорошо отношусь — трезвый человек, он первый переходил на сторону выигравших): «Послушай, не надо нам «Рядовые», поставь Мележа — и все, потому что эту антисоветчину я знаю...» Почему антисоветчина? А потому что в финале талантливейший актер Валерий Филатов, которого уже с нами нет и который, может быть, сыграл в этом спектакле свою самую большую роль, выходил на авансцену и говорил: «Мы больше не будем... Мы больше никогда не будем...» Он только что нечаянно убил из автомата своего товарища... И за спиной актера шел обвал фотографий мальчишек, сложивших головы на войне... Это, я вам скажу, было помощнее Красного знамени... Тут мы, конечно, положили всех на лопатки. Более 100 театров поставили эту пьесу Дударева, в том числе и уважаемые Георгий Товстоногов, и Лев Анохин, не считая провинциальных коллективов. Но мы были лучшие. Помню, приехали на «Прибалтийскую весну», было 8 призов на этом фестивале: за лучшую роль, за лучшую режиссуру, за сценографию и т.д. Семь отдали нам, один — рижанам. Ну и после этого было понятно, что судьба готовит нам Государственную премию. А я всегда к ней с трепетом относился, хотя человек нетрепетный.
— Вы же лирик!
— Нет, но поэзию люблю... И в третий раз на Госпремию меня выдвигали уже во времена перестройки, в 1989–м — за пьесу «Страсти по Авдею» Бутромеева и удивительную игру Геннадия Овсянникова (вообще, спектакль был насквозь ансамблевым...). Не получил. Это был последний год империи... Так что «Рядовые» остались единственными в моей биографии, отмеченными такой высокой наградой.
13. О чем вы больше всего мечтали в детстве?
— Детство было сложным. Мать — учительница, больше никого нет. Отец умер в 1949 году от ран, но они разошлись еще раньше. Я один ребенок в семье. Всегда ходил полуоборванный. Праздниками для меня были поездки за город — я жил в Могилеве. Рыбалка, грибы... Рыбачил я с другом, с которым сидел за одной партой и который стал очень талантливым поэтом, — Игорем Шкляревским. Учились мы в школе № 3 имени Лепешинского и... дурака валяли вместе, не без этого. Наш математик по кличке Игрек ставил «кол» на двоих и выгонял из класса — мы были счастливы! Но Шкляревский уже тогда писал сочинение по «Евгению Онегину» в стихах. А я от рождения был, к сожалению, актером.
14. Чьим мнением дорожите больше всего в своей работе?
— Теми, кто на вопрос «Как тебе мой спектакль?» отвечает: «По–моему, хорошо». Хороший человек! А тот, кто отвечает: «Плохо!» — плохой!
15. Когда вы стали преподавать в театральном вузе?
— Сразу, сразу... Как только в 33 был назначен главным режиссером — Таганка дала мне возможность на себя серьезно посмотреть. Много ли выпускников из Минска защищалось в Москве?
16. Вообще, вы считаете, что режиссер должен жестко держать труппу в руках?
— Я думаю, наш союз держится на уважении.
17. А почему труппа всегда хочет поменять режиссера? Ну не всегда, а часто?
— Человеку свойственно стремление к обновлению, актеры тоже люди и, следовательно, жаждут перемен. Но режиссер тоже жаждет!!!
18. Интеллигентность. Что это такое в вашем понимании?
— Это прежде всего такт. Мало кому это качество так необходимо иметь под рукой, как режиссеру.
19. На что не жаль потратить миллион?
— Мой вопрос: в каких купюрах? Каверзный вопрос. Боюсь, что, отвечая на него, я буду так или иначе врать. А мне бы очень хотелось иметь миллион...
20. В каких человеческих слабостях вы не можете себе отказать?
— В хороших слабостях...
21. Что вам легче — подняться в 6 утра или лечь спать в 4?
— Когда как, я в этом вопросе пластичный человек — профессия требует быть все время в форме.
22. Всегда ли вы говорите все, что думаете?
— Иногда правда бывает хуже лжи.
23. От чего вы устаете больше всего?
— От глупости.
24. Есть ли в жизни вечная любовь?
— Ну я думаю, что любовь — это все–таки болезнь. Люди выдумали, чтобы обозначить свое взлетающее, удушающее состояние. Да, иногда это — полет, но он недолго продолжается.
25. Если вы любите путешествовать, то какому виду транспорта отдаете предпочтение?
— Любому, но бесплатному.
26. Кто ваш самый близкий друг?
— По большому счету, уже ушедший, к сожалению, мой однокашник Анатолий Иоффе. Он полжизни честно хранил рукопись Солженицына «Бодался теленок с дубом» — ему в свое время было поручено спрятать ее, а это были не игрушки. Анатолий уехал после Могилева в Ленинград, окончил университет и остался жить там. Он и Шкляревский — моя школьная могилевская еще компания. Вообще, у меня было две компании: пристойная и непристойная, дворовая. Меня чуть было не затянула улица на дно... А другая была как раз интеллектуальная, которая даже не пускала меня в свою среду, и это меня возмущало, воспитывало во мне желание быть первым. Мы редко встречались с Анатолием во взрослой жизни, но все–таки виделись. У меня в Питере родственники до сих пор остались — я ведь ребенком в ленинградскую блокаду попал, меня вывозили по Ладоге, но я этого не помню, был очень маленький. В эвакуации жили в Пензенской области... Уже взрослым, однажды проезжая ночью мимо Пензы, проплакал всю ночь: нахлынуло... Там я самостоятельно ходил в лес, собирал яйца, научился их выдувать — у меня была целая коллекция. Однажды коршун даже сбросил меня с дерева — боролся за гнездо. Я очень любил лес, ходил туда один чуть ли не с 5 лет...
27. Ваши идеалы: женщины и мужчины?
— Женщина: красивая и молодая. Мужчина: умный и богатый.
28. Чего нельзя прощать даже лучшим друзьям?
— Измен, конечно. Но я отношусь терпимо к предательству: человек слаб... Предавший тоже мучается... Надо прощать!
29. Как вы проводите свой отпуск?
— На природе. Далеко не езжу. В Сочи через неделю начинаю скучать, а в деревне — хорошо. С ребятами езжу на рыбалку — у нас компания хорошая.
30. Что такое, по–вашему, лень, а что — душевный покой?
— Душевный покой — это тотальный отпуск, когда, кажется, сбросил все... Состояние такое бывает в день удачной премьеры, когда можно много выпить и не пьянеть и в то же время ты абсолютно отдыхаешь. В этом радость творчества. Лень тоже замечательное состояние — что–то такое опоэтизированное, мягкое, влекущее...
31. Я знаю, у вас есть дом на озере в Витебской области и, наверное, есть свой огород. Какие овощи там выращиваете?
— Кинзу. И сад еще есть. Дом строил долго, 5 лет. Жить уже можно, но все равно он летнего толка. Вот печку надо переделывать...
32. Кого вы предпочитаете держать в доме — кошку или собаку?
— У нас есть и тот, и другая. Кошка с экзотическим именем Фрося. Она красива, хотя и нечистых кровей, зато, зараза, очень сексуальная. А собака — Арт. Ему 11–й год, и противоположный пол его никогда не интересовал — бегает, прыгает...
33. А врагов вы себе успели нажить?
— Да я не знаю, что такое враг! Во время войны — это понятно. Завистники? Так их только пожалеть можно.
34. Будь вы главой государства нашей страны, что бы вы сделали в первую очередь?
— В первую очередь занялся бы вопросами экологии — сохранением лесов и озер. Потому что наше разгильдяйство позволяет вести себя с природой так ахово, так глупо, что однажды, просидев день на берегу речки, мы не поймаем даже ерша, даже лягушку. У нашего народа колоссальная экологическая безграмотность! Большинству кажется, что природные богатства бесконечны...
35. Чего вам лично больше всего недостает сегодня?
— Покоя.
36. Как вы относитесь к наблюдению Чехова, что на свете нет ничего страшнее, чем провинциальная знаменитость?
— Когда читал рассказ Чехова «Калхас, или Лебединая песня», у меня сложилось иное мнение: писатель к провинциальным знаменитостям относился с любовью. Речь в рассказе идет как раз об актере, который был когда–то трагиком, потом спустился до комика, а сейчас играет слугу, превратился просто в шута. Но огромная любовь к людям сцены все равно остается в Чехове. Думаю, многие его афоризмы все–таки — сиюминутные, настроенческие.
37. Не рискнете предсказать, какие перемены ожидают нашу страну через год?
— Нет, я не Глоба.
38. Где вы чаще всего встречаетесь теперь с друзьями?
— Да как–то не получаются теперь встречи, в последнее время особенно.
39. Какие книги, по–вашему, надо прочесть всем?
— «Дон Кихот». Достоевский сказал, что если бы человечество родило одного лишь Сервантеса, то этого было бы достаточно, чтобы считать, что оно свою миссию выполнило.
40. У кого конкретно и что именно вы спросили бы в первую очередь, будь у вас такая возможность — пообщаться с самыми интересными личностями XX века?
— Это вопрос людям, которые любят автографы... Поэтому пусть меня извинит газета, я не корчу из себя ничего, но мне кажется, все это — тайна...
41. Самый счастливый день в вашей жизни?
— Я думаю, что я подожду еще с выбором «самого»...
42. Есть ли у вас любимое занятие, помимо театра?
— «Охотиться» за грибами. Увидев гриб, я замираю. Он замирает тоже. Это борьба за жизнь.
43. Что вы чувствуете в обществе молодых людей?
— Зависть.
44. Рок–музыка – это надолго? По–вашему...
— Думаю, что нет. По крайней мере, она будет видоизменена. Молодежь ищет. Не думаю, что громыхающее начало ублажит уши завтрашнего поколения. В самом слове «рок» есть некоторая степень безнравственности. Ведь нравственность — это тишина. Тишина меня больше радует, чем громыхающая социальная агрессия.
45. Часто ли вам приходится одалживать у кого–то деньги?
— Ой, часто. У Леокадии Иосифоны, знаменитого кассира, она, можно сказать, первый представитель нашего театра для зрителей: сидит в окошечке, «несмеяна», не просто билеты продает, а еще и все спектакли характеризует.
46. Каково ваше отношение к конкурсам красоты?
— Пусть будут.
47. Как вы заботитесь о собственном здоровье?
— Никак, плохо.
48. Когда у вас плохое настроение, вы что делаете?
— Бегу от него как могу.
49. Верите ли вы в лучшее будущее наших детей?
— Не от меня это зависит... И ни от кого это не зависит.
— А социальный прогресс?
— Социальный прогресс останавливается одним мановением руки. Время тревожное, то нас кометой пугают, то потеплением глобальным. Чем больше мы знаем, тем больше становимся, по–моему, неуверенными.
50. Вопрос, который бы вы хотели задать сами себе? И ваш ответ...
— Зачем я живу? Если бы знать... Не дают пока ответа...
Фото Артура ПРУПАСА, "СБ".
