Композитор Давид Тухманов в июле отметил семидесятилетие. На конкурсе «Новая волна» состоялся его творческий вечер, в котором приняли участие многие звезды эстрады, присутствовал и сам юбиляр. Хотя с конца того века Давид Федорович подолгу живет в Германии.
— Когда–то вашим адресом был Советский Союз, а ныне?
— Страна–то развалилась, теперь ни у кого нет такого адреса. Если же говорить всерьез, профессия позволяет заниматься музыкой где угодно. Спасибо техническому прогрессу: расстояния перестали быть преградой. Когда в 2009 году в Петербурге шла подготовка премьеры оперы «Царица», партитуру с поправками я преспокойно пересылал по электронной почте. Все доходило в лучшем виде. Географическая точка на глобусе давно не имеет решающего значения.
— Вы уехали из СССР в 1990–м?
— Думал, проведу некоторое время в Германии и вернусь, но задержался там на десять с лишним лет. Сначала жил в Кельне, потом в Ахене.
— В какой–то момент даже зарабатывали на хлеб игрой на рояле в заведениях общепита?
— Почему–то в прессе любят выпячивать этот факт! Да, порой мне случалось заменять жену, играя вместо нее в ресторанах и кафе. Это бывало эпизодически и продолжалось недолго, хотя ни прежде, ни теперь не стыжусь того занятия. От любой работы негоже отказываться. Особенно если надо кормить семью. Я был библиотекарем, аранжировщиком на радио, писал инструментальные сочинения, но они остались в Германии незамеченными, не вызвали резонанса.
— Немцы хотя бы в курсе, что вы автор «Дня Победы»?
— Не задавался подобным вопросом. Пересекая границу СССР, любой советский эстрадный певец или композитор моментально превращался в не известную никому фигуру. Мы были изолированы от мира и даже не мечтали о международной славе. Оставалось рассчитывать на русскоязычную диаспору, раскиданную по планете. Эти люди помнили Пугачеву, Кобзона, Лещенко, Пьеху и с удовольствием шли на их концерты. Я не артист, не стремился гастролировать и выступать на публике, ища иные способы самовыражения.
— В начале 90–х уехали не только вы, но и модные, востребованные Александр Журбин и Максим Дунаевский. Попытка пробиться на Западе особых дивидендов им не принесла, и через какое–то время они были вынуждены вернуться.
— Люди продолжают работать, вот что важно. О себе могу сказать, что в современную систему шоу–бизнеса я не вписался и не слишком грущу. Если что–то из ранее мною написанного продолжает исполняться, слава Богу, но я не стремлюсь угнаться за новомодными тенденциями и вкусами.
— Тем не менее на «Новой волне–2010» в Юрмале прошел ваш творческий вечер, где прозвучали и старые хиты из альбома «По волне моей памяти». Значит, порой они все же совпадают, Давид Федорович? Волны–то?
— Провести его предложил Игорь Крутой. В подготовке вечера почти не участвовал, даже исполнителей выбирали организаторы.
— А предполагали в 1975–м, что пластинка на стихи Сафо, вагантов, Верлена, Бодлера и прочих не самых известных широким массам поэтов будет иметь бешеный успех и разойдется тиражом несколько миллионов экземпляров?
— Я ставил перед собой некую эстетическую планку, думая, что альбом вызовет интерес у небольшой части аудитории. Всегда хотел писать музыку не на тексты песен, а на самостоятельные стихи. Это качественно иной уровень. Над диском «По волне моей памяти» мне помогала работать Татьяна Сашко, первая жена. Альбом выделялся на общем музыкальном фоне, это и предопределило его судьбу. То, что на Западе было нормой, у нас воспринималось как откровение. Мои песни заполнили вакуум, существовавший в советской эстраде. 1975 год выдался удачным для меня, я написал несколько заметных эстрадных шлягеров. «Соловьиную рощу», например. Или «День Победы». Правда, последняя песня получила негативную оценку на одном из худсоветов. Кому–то что–то не понравилось. Вы же понимаете, слова можно подобрать и для похвалы, и для хулы, все зависит от желания и личной установки говорящего. «День Победы» не рекомендовали для исполнения на радио и ТВ, а это означало, что песни как бы и нет. Но Лев Лещенко стал петь «День Победы» в провинции, а потом на свой страх и риск даже на концерте к Дню милиции, традиционно показывавшемся в прямом телеэфире.
— Пробил брешь?
— Кнопка в руках руководителей СМИ всегда значила много. Так было раньше, так в общем–то осталось и теперь. Любого человека можно «выключить», перестать показывать, и он словно исчезнет, растворится. Относится это не только к эстраде. Обо мне в центральных газетах когда–то писали, что сочиняю песни–однодневки. Что за «Эти глаза напротив»? Куда, мол, композитор Тухманов ведет советскую молодежь? А я искренне не понимал, почему должен кого–то куда–то вести?! Помню, как долго не выпускали на экран Леонтьева. Руководству не нравились внешность Валеры, его прическа, манера исполнения. Этого было достаточно, чтобы, к примеру, уже отснятую песню «Диск–жокей» вырезали в 1979–м из новогоднего «Голубого огонька». Теленачальник, кажется, лично Лапин, не оценил ни название, ни содержание: «Что у нас здесь, ипподром?»
— Ваши пути–дороги с Леонтьевым потом разошлись, а вот с Лещенко сотрудничаете по сей день.
— Я сохранил ровные отношения с большинством коллег, но вы должны понимать: в нашем мире друг к другу в гости ходят редко, что, впрочем, не мешает искренне радоваться встречам. У каждого своя жизнь, заботы, проблемы... С Лещенко года четыре назад я возвращался из Минска с одного юбилейного концерта. Ехали мы в одном вагоне и коротали время за разговором. Я рассказал, что написал оперу. Лева неожиданно заинтересовался. Признаться, я думал, все ограничится посиделками в поезде, но через пару дней Лещенко пришел ко мне домой, чтобы послушать фрагменты «Царицы». Я включил фортепианные записи и, как мог, спел партии солистов, хора...
— За всех сразу?!
— Показал для общего представления. Лева проникся идеей. Уж не знаю, что он делал и к кому обращался, но Николай Цветков и его фонд «МЕТА» согласились в итоге финансировать весьма затратный проект. Были воссозданы чудесные костюмы XVIII века, изготовлены дорогостоящие декорации. За постановку взялся Дмитрий Бертман, худрук «Геликон–оперы». Коллектив у него отличный, одна проблема — отсутствие собственной большой площадки в Москве. Надеюсь, стройка нового здания завершится и «Царица» станет частью репертуара замечательного театра. Пока же премьеру сыграли в Александринке в Петербурге. Год назад. В общем–то это символично, если вспомнить, что опера посвящена эпизодам жизни Екатерины Второй. Потом публика увидела спектакль в Государственном Кремлевском дворце. Я немножко волновался, ГКД не предназначен для подобных постановок, но, кажется, все прошло хорошо. Зрители приняли оперу. 21 и 22 июля «Царица» прошла на сцене Большого театра. Для меня это важно и почетно.
— А почему вы вдруг решили писать о Екатерине Великой?
— Не вдруг. Замыслу много лет. И это не чей–то заказ, а мое личное желание. Идею подсказал художник и коллекционер Иосиф Киблицкий, с которым мы подружились в Германии. Почему–то я всегда представлял оперу с историческим сюжетом. Вот Иосиф и посоветовал обратить внимание на Екатерину. Она ведь немка по происхождению, и постановка могла вызвать интерес в Европе. С просьбой создать либретто я пришел к поэту Юрию Ряшенцеву, с которым прежде работал на паре фильмов. Он с увлечением взялся за дело — без всяких авансов и договоров. В основу положил три любовные истории из жизни царицы, ее романы с Орловым, Потемкиным и Зубовым. Но главное, думаю, не это. В опере присутствует тема покаяния. Великая правительница, много сделавшая для России, оставалась земным человеком, а значит, была грешна. Екатерина, разрываясь между личными страстями и государевым долгом, никогда не переходила черту, не делилась с фаворитами реальной властью, не давала им шанса победить себя. Со сцены звучат настоящие покаянные каноны, которые я ввел по просьбе Льва Лещенко.
— На ваш взгляд, фигуры масштаба Екатерины сегодня есть?
— Не думаю.
— А гений и злодейство — две вещи несовместные?
— Хочется, чтобы так было, но жизнь порой показывает обратные примеры... Впрочем, не люблю рассуждать о том, в чем мало смыслю. В политику не лезу, публично о ней не высказываюсь. Никому не нужны дилетантские рассуждения, а для других нет пищи. Ту информацию, которую получаем из открытых источников, нельзя считать достоверной.
— Ну, допустим, живя за кордоном, вам приходилось испытывать стыд за отечество?
— Почему, собственно? Человек не отвечает за поведение страны, в которой ему суждено было родиться. Государство само знает, как лучше, не спрашивает мнения граждан, ставя их перед фактом. Отчего же я должен краснеть за чужие проступки? Не понимаю! Есть люди с бойцовским складом характера, они предпринимают какие–то шаги в надежде на перемены. Не питаю подобных иллюзий. На мой взгляд, сейчас идет борьба устоявшихся систем, интересы которых вольно или невольно обслуживает человечество, разделенное по национальным и религиозным признакам. Тягаться с монстрами бессмысленно и бесполезно. Я нашел нишу и делаю, что умею. Если зрители пришли на мой концерт и получили удовольствие, значит, все не зря. Песня прозвучала по радио, доставила кому–то приятную минуту — тоже хорошо.
— А что вы сами слушаете, Давид Федорович?
— В машине приемник настроен на станцию, передающую классику, дома радио почти не включаю. Современной популярной музыкой не интересуюсь, рэп не люблю. Остался ряд старых пристрастий — Стиви Уандер, Род Стюарт, Pink Floyd, Genesis... Но это мои вкусы, которые не навязываю. Оценочный фактор в искусстве вторичен, он заслоняет собой сам предмет. Я же стараюсь очистить сознание, быть свободным в суждениях, уходить от предлагаемых прессой и телевидением готовых рецептов, хотя и понимаю, что слаб, как все живущие на земле.
Андрей ВАНДЕНКО.
