Пещерная логика правит бал в человеческом обществе, несмотря на века просвещения, Ренессанса и прочего гуманизма. «Что такое добро? — спрашивал пещерный человек. — Это когда я у соседа украл корову. А что такое зло? Это когда сосед у меня украл корову». Что изменилось? Риторический вопрос, не требующий ответа.
На днях в иракском городе Мосуле приверженцы так называемого «Исламского государства» (ИГИЛ) кувалдами разбивали памятники искусства, хранящиеся в местном музее. Что не украли, не вывезли раньше современные плантаторы из суперцивилизованных держав, добивали адепты новой философии и новой религии. Но эта новая философия и религия, позволяющая разрушать, напоминает всю ту же логику пещерного человека: уничтожить то, что непонятно, что расходится с его представлениями о сущем.
Точно так же никакое просвещение, никакой Ренессанс и культ гуманизма не помешали просто вечером, просто в центре Москвы подойти к человеку и убить его — в силу неких высших, конечно же, соображений. Убийство российского политика Немцова страшно именно этой обыденностью. Ну убили, ну лежал на асфальте, пока не догадались прикрыть тело, и что тут нового? Действительно, что? Убитые граждане миллионами лежали на полях, дорогах, в лесах и на прочих земных просторах. Вон художники Верещагин и Дали написали запоминающиеся картины об ужасах войны, убийств, и что, кто–то и что–то изменил в этом мире?
Украинский кризис привел к тысячам жертв, в том числе и безвинных, но нам сегодня показывают телекартинки, в которых убитых людей достают из завалов с такой же привычной сноровкой, как некогда доставали уголь из шахты. И мы поглядываем на экран телевизора, занимаясь привычными делами: смотри ты, чью–то ногу понесли. А где же остальное? И дикость, пещерность даже самих этих мыслей никого уже не пугает. Выходит, наши представления о добре и зле остались прежними со времен пещерного человека, мы просто репродуцируем эту пещерную психологию и практику в иных формах. Научились все это маскировать высокими словами — о целесообразности, демократических ценностях, собственном понимании прав человека. Да попробуй расскажи на небесах этому парню, чьи конечности выносят из завалов донецкого аэропорта, о его правах, и попытайтесь угадать возможную (метафизическую) реакцию. Нет желания? Я вас понимаю.
Еще говорят о том, что пещерная логика преодолена силой закона, дескать, общество смогло построить некий комфортный забор в виде законов вдоль дороги, по которой оно идет к прагматичному и ясному будущему. Мы еще хорошо помним и перестроечные заклинания о важности именно «законного существования». Обманчивые утверждения, лукавые, по сути. Главным образом потому, что все попытки выстроить универсальную правовую систему, сформулировать такую же политико–правовую доктрину до сегодняшнего дня не привели к осязаемым результатам. Возьмите актуальные споры относительно того, является ли правовым присоединение Крыма к России? Не будем говорить о политике, обратимся к праву. И услышим, что система международного права разрушена, что представления об иерархии правовых принципов текучи, аморфны и, как правило, принимают форму губ, которые их произносят. То есть Россия считает это присоединением, запад возражает... Мы услышим далее, что так и не ясно, что же первично в этой правовой системе: принцип территориальной целостности государства или право нации на самоопределение. Сколько авторитетов, столько и мнений. Что же тогда господствует? Господствует право сильного, приоритетно насилие в форме «принуждения к счастью». Чем все это отличается от логики пещерного человека? Исключительно современным умением выстроить фразеологический частокол из «правильных» мнений, способностью доказать (всем имеющимся арсеналом средств: дипломатическим, военным, пропагандистским, психологическим, иным) собственную правоту.
К слову, речь не только о высокой политике и о варварском отношении к памятникам, к конкретным людям. Пещерная логика может жить в сердцах и головах не только фанатиков, «заточенных» под решение любыми средствами некоей сверхидеи, не только у политиков, решающих сложнейшие проблемы, не только у людей асоциальных, выброшенных за пределы общества. Циник и прагматик профессор Преображенский из «Собачьего сердца» Михаила Булгакова, вызывающий несомненную симпатию, между тем не так прост и прямолинеен, как может показаться. Он не принимает пещерную логику «собакочеловека» Шарикова, но если обратиться к логике его собственных поступков, то не покажется ли, что те же мотивы присутствуют и в поведении этого многообразованного и многоталантливого человека? Он не любит пролетариат — что ж, мизантропия может носить и такой, локальный характер. Шариков не любит буржуазию, так что один к одному. Профессор неравнодушен к деньгам, к комфорту, однако и Шариков начал борьбу за свои квадратные метры жилья — победить, правда, не успел. Профессор манипулирует людьми, искусственно решая их вовсе не первоочередные проблемы, но и Шариков собирается продолжить славное дело переустройства мира, в котором не будет, в частности, кошек.
Этим самым хочется сказать, что рецидивы пещерного мышления присущи любой эпохе, многим людям вне образовательного и денежного ценза. Это становится все более и более очевидным. Вопрос в другом: а выход–то есть? Надо сказать правду: нет, пока выход не просматривается. И все, что остается прогрессивному человечеству, так это искать те скрепы, которые спасут его от саморазрушения. Как назвать эти скрепы и где их искать — подскажет время. Но прежде чем болезнь лечить, ее надо диагностировать. А не лакировать действительность с помощью философских, правовых и иных примочек.
Советская Белоруссия № 50 (24680). Вторник, 17 марта 2015
