«Белорусский» Париж — есть и такой. Хотя вряд ли без помощи Владимира Счастного мы бы знали о его существовании. Открытие «неизвестного города» стало поводом для беседы с Владимиром Григорьевичем, послом по особым поручениям Министерства иностранных дел, возглавляющим Национальную комиссию по делам ЮНЕСКО.
— В Париж впервые я попал в 1980 году — случайно по дороге. И поскольку не был подготовлен к встрече с этим городом, он не произвел на меня большого впечатления. Да, найти там что–то нетривиальное без гида непросто. Но мне повезло: как–то Владимир Ракицкий, известный реставратор и, кстати, мой армейский сослуживец, дал полистать каталог выставки «Современное французское искусство», проходившей в Москве в 1928 году. В этой книге я обнаружил, что половина так называемых французских художников — выходцы из бывшей Российской империи, и четверо из них — из Беларуси: Шагал, Мещанинов, Кикоин, Кремень. В 1982 году, когда я работал в Секретариате ООН в Нью–Йорке, мне попалась книга о Сутине. Я написал по этой книге статью, опубликованную в газете «Голас Радзiмы». Это была первая заметка о художнике в нашей прессе. Однако только когда с 2001 года я начал регулярно ездить в Париж по делам ЮНЕСКО, удалось пройти по следам художников Парижской школы. На удивление практически все сохранилось, в том числе «общежитие», где жили и работали мастера, — так называемый «Улей», работают по сей день кафе, где знаменитости проводили время.
— С тем же оформлением?
— Внутренняя отделка немного поменялась, но стиль остался прежний. Владельцы стараются, чтобы интерьер напоминал о временах Парижской школы. Вся эта атмосфера вдохновляет на творчество. И я решился на сбор материала для книги о земляках, а параллельно родилась идея путеводителя по местам французской столицы, связанным с нашей историей и культурой.
— Я знаю, что вы еще и пьесы пишете. Об этом вообще, как мне кажется, немногие знают. Расскажите, пожалуйста.
— Все дело в том, что я писал под псевдонимом. Я любитель, не профессионал. К слову, первую пьесу «Прямой вагон в Париж со всеми пересадками» режиссер Виталий Барковский поставил в Национальном академическом театре имени Якуба Коласа, не зная, что я автор. Я не хотел афишировать свое имя, чтобы не выглядело, будто я использую служебное положение для проталкивания своих графоманских сочинений. Тем не менее спектакль, поставленный под названием «Шагал, Шагал», получил премию на театральном фестивале в Эдинбурге, а потом объездил полмира. Поэтому пришлось раскрыть карты. Барковский обратился ко мне с предложением написать пьесу и о Сутине. Этот спектакль тоже имел определенный успех — он был приглашен на Боннский театральный бьеннале. А потом так получилось, что я попал в больницу. Здесь меня вдруг проведало руководство витебского театра и предложило написать пьесу о Пэне. Поскольку я три месяца находился на постельном режиме и за это время начитался о Пэне, пьеса получилась — «Роза в чистом поле». Главную роль сыграл Федор Иванович Шмаков. Он сам неоднократно говорил, что это одна из любимых его ролей. А когда племянница Пэна Анна Герштейн увидела Федора Ивановича в роли своего дяди, воскликнула: «Это стопроцентное попадание!» Хотя, честно сказать, я думал, что она если не раскритикует, то вряд ли похвалит постановку, потому что в свое время была театральным критиком и все помнят Анну Григорьевну за объективное мнение по каждому спектаклю. А вот Шмаков, к сожалению, умер, и ему пока не нашли замены.
— Вы упомянули племянницу Пэна. А кого–то из потомков художников Парижской школы вам удалось разыскать?
— В Париже я встречался с детьми Кикоина. Сыну Янкелю в то время было 85 лет, он также художник, дочери Клэр, или Кларе, — 90 лет. Но оба при ясном уме. Они много рассказывали обо всех обитателях «Улья» как о людях, которых видели в реальной жизни. Потому что они родились и провели все свое детство в «Улье». Сутина, например, помнят, как дядю Хаима. Ну а в Минске я встретился с Ниной Александровной Ферапонтовой — племянницей Сутина, дочерью младшей сестры художника.
— Как вы ее нашли?
— Это оказалось не так уж и сложно, поскольку она живет в Минске. Но сама не помнит Сутина, хотя много рассказала о его семье, опровергла некоторые мифы — например, о том, что родители художника были расстреляны немцами. Нет, они умерли еще до войны, но могил их отыскать пока не удалось. По рассказам Нины Александровны восстановлены имена большинства братьев Сутина. Выяснилось, что многие из этой семьи вслед за Хаимом также уехали за границу.
— До революции?
— Да. Разъехались почти все, кроме младшей сестры. Некоторые живут в США и даже получают отчисления за произведения Сутина.
— А Нина Ферапонтова имеет право на наследство художника?
— Она никак этого не добьется. Я даже взялся ей помочь. Но пока дело не продвинулось.
— А до войны родные Сутина поддерживали с ним отношения, получали вести из Парижа?
— Я нашел письмо матери Нины Александровны, хранящееся в парижском архиве. В послании она благодарит брата за подарки, которые тот посылал в Смиловичи, просила еще о помощи. Нина Александровна рассказала вдобавок об одной любопытной детали. Бабушка угощала ее «вкусностями в красивых обертках». Так вот, в предвоенной советской Белоруссии она могла эти деликатесы купить только за валюту в Торгсине — аналоге позднейшей «Березки». Вероятно, ей кто–то переводил деньги из–за рубежа. Может, это был сам Сутин?
— Интрига остается! Но почему до сих пор Сутина в некоторых энциклопедиях называют литовским, а Шагала русским художником?
— Уже не называют, по крайней мере, в серьезных публикациях. Впрочем, объяснить это явление можно. Это своего рода рефлекс — свидетельство того, что долгое время были живы представления о нашей территории как о части Великого княжества Литовского. А потом ведь был еще период Российской империи. Но понимание того, что художники Парижской школы — уроженцы Беларуси, уже начинает преобладать. В 2007 году в Париже в известной галерее «Пинакотек» была выставка Le fou de Smilovitchi («Безумец из Смиловичей»). Все Парижское метро завесили огромными плакатами с названием местечка.
— Когда наша страна сможет приобрести работы великих земляков?
— Когда разбогатеем. Впрочем, работы некоторых художников «Улья» — Кременя, Кикоина, может, даже Любича купить можно было бы и сейчас. Они по доступной цене (для музеев) выставлены в частных галереях Парижа. А недавно я был на парижской ярмарке эстампов. Подписанную литографию Шагала там можно купить за 15 тысяч евро.
— Но белорусский Париж — это не только Шагал и Сутин, верно?
— Нужно еще вспомнить о начале XIX века, времени «великой эмиграции» из нашего края. Уехала целая плеяда: Мицкевич, Домейко, литератор Одынец, художник Ванькович. Композитор Огиньский часто здесь бывал. Все эти люди оставили свой след. Можно идти по улице Рю–де–Сен, и вдруг натыкаешься на дом, где Мицкевич работал над «Паном Тадеушем». В районе Люксембургского сада расположена Горная школа, где учился Домейко. В церкви Латинского квартала есть несколько икон, написанных минчанином Валентием Ваньковичем. Людям, которым интересно что–то кроме Эйфелевой башни и Лувра, стоит пройтись по следам своих великих пращуров. Здесь как раз и пригодился бы путеводитель по местам, связанным с выходцами из Беларуси начала XIX и ХХ веков. Тем более что почти у каждого при большом желании есть возможность сесть в автобус и проехаться в Париж на выходные.
