Пожилой мужчина Виктор Григорьевич Баханович, сидящий напротив, рассказывает мне о том, что было шестьдесят пять лет назад. Смотрю, слушаю...
Жаль, что его фотографий тех лет не сохранилось. Ни одной, даже маленькой, пожелтевшей, с уголком. Пробую представить себе белорусского подростка — Витьку Бахановича. Пробую вообразить, каким он был в свои тринадцать лет, когда началась война. Невысокий, худощавый, в отцовской кепке, в штанах и рубашке, доставшихся от старших братьев, в пиджаке, подпоясанном ремнем... Рыскал с друзьями по перелескам, по окопам и искал оружие. Нашел винтовку и два затвора, гранату, полевой бинокль. Прятал свое богатство от чужих глаз. Ненавидел немцев и полицаев, которые им прислуживали, недоедал, помогал родителям и старшим братьям. Боялся, что заберут в Германию на работы.
Сентябрь 1943 года. Теплый вечер. Двое вооруженных партизан ведут под конвоем по деревне Заболотье пятерых местных парней. Силой забирают в партизаны. Самый младший — Витька Баханович. Ему пятнадцать лет и девять месяцев. Молодежь понуро бредет, опустив головы, партизаны покрикивают, торопят... Люди молча смотрят на это шествие, осуждают партизан, силой уводящих молодежь в лес. На краю деревни слышится стрельба, крики партизан: «Стой! Стрелять буду!» Жители деревни сокрушенно качают головами. Женщины крестятся, сочувствуют своим. На опушке леса партизаны и беглецы встречаются, курят и смеются. Сценка принудительной мобилизации получилась правдоподобной...
Не зря старались. На следующий день в деревне появятся полицаи и немцы. Мать Витьки Бахановича со слезами на глазах будет рассказывать полицаям, что ее сына партизаны силой увели в лес. Станет обещать найти малого и неразумного ребенка и привести домой, забрав у партизан. Полицаи хоть и поверят, но все равно разграбят дом, заберут продукты, одежду...
Витька Баханович через несколько дней окажется в легендарной партизанской бригаде Николая Розова — станет «николаевцем». Получит свою винтовку, двадцать один патрон и гранату. А потом будет и боевое крещение. Две бригады пойдут громить немецкий гарнизон в Стародорожском районе, в населенном пункте Макаричи. Витьку определят в артиллерийский расчет при гаубице — единственной пушке, которая будет у партизан. Тяжеленную пушку–гаубицу, отремонтированную в партизанской кузнице, тягали лошади — бельгийские тяжеловозы. Командовал партизанской артиллерией Виктор Нестеров, офицер Красной Армии, попавший в окружение еще в самом начале войны.
«Те, что постарше, окопы вырыли, а я думаю, зачем? И не стал копать себе окопчик. Наступление началось поздним вечером. Вот тут я и пожалел... Пули свистят так неприятно, что мороз по коже и голова сама в плечи втягивается. Хочется на землю упасть и голову закрыть. Во время боя подъехал на лошади комбриг соседней бригады Алексей Иванович Шуба. Мы к земле гнемся, а он на лошади. Смелый человек. Приказал стрелять по кладбищу, где батарея немецких минометов, а сам коня пришпорил — и в атаку. Только утром мы в лес вернулись.
После того боя пару дней я ходил в соседнюю роту, где служил Володька Зуборевич. Его в роте не было, и никто не знал, что с ним. Уже после войны узнал, что моего друга в том бою тяжело ранило. Немцы захватили его и отправили в Германию в лагерь для военнопленных. Только после победы он вернулся домой. Вот так сложилась судьба одного из моих друзей, вместе с которыми я ушел в партизаны.
С той тяжелой пушкой мы и к Любани подъезжали, по гарнизону били. Выстрелим раз пять–шесть по укреплениям и убегаем. У немцев паника — думают, что войска атакуют...»
Виктор Григорьевич смеется, когда разговор заходит про работу диверсанта–минера. Видно, что вспоминает с мальчишеским удовольствием.
«Мин у нас настоящих не было. Все делалось вручную и на месте. Я эту кухню знаю хорошо. Брали снаряды, чем больше калибр, тем лучше. Откручивали взрыватели, ставили в большую емкость, заливали водой и кипятили. Когда тол становился жидким, снаряд хватали клещами и выливали тол в тазы, где он застывал и твердел. Обычной продольной пилой распиливали на квадраты. Взрыватели–детонаторы доставляли нам из–за линии фронта. Аэродром был на территории партизанской зоны в Зыславе. Складывали тол в деревянные ящики. Прилаживали взрыватели... Но немцы тоже ведь не дураки, научились бороться с партизанскими минами. Впереди поезда гнали платформу, груженную песком. А что толку, если взорвется платформа? Надо было рассчитать так, чтобы мина взрывалась под паровозом, который много тяжелее платформы...
Вот с такими двумя минами, каждая весом по восемь килограммов, и пошли на железную дорогу. Поставили, надо сказать, очень удачно. На одной мине взорвался паровоз и четыре вагона... И солдаты погибли, и техники много... А вот вторую мину немцы смогли обнаружить, заметили, но побоялись доставать из–под рельсов, на месте сами и взорвали.
Я после войны еще видел остовы тех вагонов рядом со станцией Уречье, что по дороге на Осиповичи.
Руководил нашей группой Леня Манкевич. Он старше меня был всего на четыре года. Худой, неразговорчивый, но очень внимательный и смышленый. Он минировал, а я ему помогал. Надо и грунт убрать за собой. Замаскировать, чтобы выглядело, как до минирования. Для шоссейных дорог делали мину поменьше. У меня был кусок протектора от колеса немецкой машины и бутылка с водой. Заминируем дорогу и прокатаем землю протектором, водой обрызгаем... Но не всегда все это происходило успешно...
За диверсии на железной дороге меня представили к ордену Красной Звезды. Дали, правда, медаль «Партизану Отечественной войны» II степени, но и это хорошо.
Что я все про себя, будто только один и воевал... В нашей бригаде был Сашка–минер — Александр Беляев. Невысокий такой парень. Носил солдатскую шинель. Ему осколок обезобразил лицо, повредил нос. Воевал Сашка яростно, мстил немцам и за себя, и за других. Еще в 42–м придумал и провел операцию, о которой потом долго говорили. Взял самую дохлую клячу, запряг в поломанную телегу, поставил на телегу новенький патефон и поехал с партизанами к немецкому гарнизону. Подъехали, пару раз выстрелили. Полицаи выскочили и за ними погнались. Сашка лошадь и телегу бросил — и в лес. Полицаи подошли к телеге, а там патефон с пластинками. Решили на радости музыку послушать. Ручку пару раз повернули, а патефон — взорвался. Четверо полицаев и ушли на тот свет... После освобождения Слуцка я Сашку больше не видел. Погиб, наверное, в блокаду.
Тяжело в партизанах... Соли не было. А как без нее? Пользовались одно время удобрением, да от него пища только горький вкус приобретала — есть невозможно. Соль партизаны носили в носовых платках. Расходовали очень экономно, берегли. Один чех даже за пару щепоток соли стриг партизан. Откуда чехи? А перешли от немцев к нам. Воевали по–настоящему, хорошо. Был в отряде и немец Андрий, сам в плен сдался. Он занимался хозяйственными работами, картошку чистил, печки в землянках топил, воду носил. Даже мне показывал фотографии своих жены и дочек. Партизаны, хоть и были на немцев злые, но в нем врага не видели.
Два моих старших брата — Шура и Аркадий — ушли в партизаны. Так получилось, что трое родных братьев оказались в разных отрядах. Даже встретиться не могли, чтобы поговорить. Родителям оставаться в деревне тоже стало опасно. Пришлось бросить дом, заколотить досками окна и двери и идти с младшими детьми, а их семеро, в партизанскую зону. Самой младшей — Соне — только два года. Вот такие дела. Погрузили на телегу пожитки, привязали коровку и ночью тронулись в путь. Сначала жили в деревне Федоровка — добрые люди приютили. А когда началась блокада, то в лесу. Федоровка была сожжена фашистами вместе со всеми оставшимися жителями. Жить в лесу с такими малыми детьми тяжело. Если бы не корова, то, наверное, и не выжили бы мои младшие братья и сестры...
Родная сестра отца тетя Паша жила недалеко от «Великого леса». Во время блокады немцы схватили ее и вместе с другими жителями деревни заперли в сарае и сожгли.
С наступлением весны 44–го началась блокада. Немцы сняли с фронта регулярные части и бросили на борьбу с партизанами. Танки, машины, самолеты, артиллерия...
Кольцо блокады сжималось. Пришлось выходить из окружения небольшими группами по два–три человека. Шли, зачастую не зная ни обстановки, ни расположения немцев, ни местности. На свое счастье, я встретил односельчанина, который согласился взять меня с собой. С ним мы и брели... Вдруг метрах в пятидесяти от нас появился немец. В одной руке автомат, а в другой — поводок, на котором огромная овчарка. Не могу понять по сей день, почему собака нас не учуяла. Мы бросились убегать. Товарищ, считая наше положение безвыходным, бросил винтовку. Существовало правило, что задержанный с оружием расстреливался на месте, а у безоружного оставался крохотный шанс через пытки спасти свою жизнь. Не знаю почему, но ту брошенную винтовку я подобрал и тащил.
Потом мы разошлись в разные стороны. Я отправился искать свою семью в «Великий лес».
С братом Аркадием увиделись у родителей, в лесу. Это была наша последняя встреча. Он ушел в свой отряд, а я подался к своим.
...Аркадий с группой партизан переправлялся на плоту через реку Оресса и попал в засаду. Фашисты начали расстреливать партизан на воде. Аркадий доплыл до берега, но спастись не смог, слишком неравными были силы. Мой родной брат погиб на двадцать первом году жизни. Много партизан погибло в ту первую блокаду 44–го года.
Последний бой наш отряд принял на реке Случь. Мы прикрывали наступление Красной Армии. Потом была радость встречи с красноармейцами... С регулярными частями двинулись к Слуцку. По дороге вылавливали разрозненные группы немцев и полицаев. Попался нам и предатель, сбежавший из нашего отряда. Его опознал один из партизан. Предатель ехал в машине с офицерами Красной Армии. Задержали его утром, а вечером состоялась казнь. Ему связали за спиной руки, а конец веревки перебросили через крепкую ветку дерева. Подняли на метр от земли, так что голова и ноги оказались опущенными вниз. Первым ударил предателя кинжалом начальник особого отдела. Потом он повернулся к партизанам и спросил: «Кто еще хочет отомстить?» Из строя вышел пожилой партизан и со словами: «За сына!» добил предателя.
Смотрю на Виктора Григорьевича Бахановича и думаю о том, что ведь и на самом деле много было таких белорусских пацанов и в партизанских отрядах, и в подполье, и даже в регулярных частях.
А то, что у Витьки Бахановича только одна боевая медаль, так и это немало. Она тоже дорогого стоит.
Минск. 2009 год.
P.S. Профессию после той страшной войны Виктор Баханович выбрал себе самую мирную — стал врачом–хирургом.
