Всегда немного побаивался литовской режиссуры, как в детстве боишься темноты. Что в ней пугало — не понимаю до сих пор. Неужели только налет темной, волнующей иррациональности? Захватывающая игра формы? Смелая интерпретация знакомых пьес? Безусловно, и это тоже. Но главное, откуда так ощутимо тянуло неприятным холодком, это то, как литовские режиссеры трактовали в своих спектаклях тему человека. Привыкнув к твердой как кремень материалистической трактовке, что человек — это все–таки звучит гордо, и весь сыр–бор всегда о нем и ни о чем другом, было трудно перестраиваться в иную философскую тональность.
В советском и постсоветском театре человек заслонял все. Он был хозяином положения, монополистом реальности. Убеждение это активно транслировалось через актерский театр, личностную харизму звезд той или иной труппы того времени. Литовский же театр сначала поставил на место актера, сковав его жесткими «доспехами» концепций, а потом и человека вдруг снял с пьедестала и впечатал его в общем ряду театрального действия через запятую где–то посередине: ветер, пчела, камень, человек, вода, солнце. С тех пор в современном и даже культовом литовском театре человек стал не полнокровным, живым персонажем с верными эмоциональными реакциями, а сосудом, в который можно налить все, что угодно, механизмом, детонатор которого сработает в определенное режиссером время. Человек в литовских спектаклях содрогался под стопой времени, был жалок на фоне природы, беспомощен перед своими страхами. Жестоко, не правда ли? Но как захватывает.
Вслед за Эймунтасом Някрошюсом — режиссером номер один в литовском театре — каждый из его последователей, учеников, ревнивых подражателей или гордых одиночек стал разрабатывать собственную вселенную, не отклоняясь от главной, обозначенной магистральной линии эскапизма, ухода в мир собственных грез. Римас Туминас, Альгердас Латенас, Миндаускас Карбаускис по–своему продолжили дело Някрошюса, адаптируя фирменный национальный стиль к конкретным «предлагаемым обстоятельствам». Все эти режиссеры так или иначе, по формулировке фантаста Лукьяненко, «вышли из тени»: Туминас возглавил театр им. Вахтангова, Латенас в Купаловском ставил «Макбета», Карбаускис прочно обосновался в МХТ Олега Табакова.
Режиссер Оскарас Коршуновас продолжил по–своему. Как утверждает его персональная страничка на сайте московского театра ET CETERA, он — лауреат многочисленных театральных премий, его спектакли объездили весь мир: Эстония, Россия, США, Италия, Австралия, Англия, Франция, Швеция, Финляндия, Бельгия, Венгрия, Словакия, Аргентина, Ирландия, Швейцария. Коршуновас, может быть, самый жизнеутверждающий из его коллег–соотечественников. Те, кто видел приезжавшие в Минск постановки Оскараса «Ромео и Джульетта» и «Мастер и Маргарита», уж точно не заподозрят Коршуноваса в пессимизме. У него, безусловно, есть вкус к игре, к «черному» юмору и сарказму. Однако показанный на нынешней «Панораме–2009» его спектакль «Сон в летнюю ночь» наглядно доказал: фестивальный театр порождает своих монстров и свои штампы, а превращение режиссерского имени в брэнд довольно–таки опасно по своей сути.
Первые сомнения закрались еще на прошлом фестивале: уж слишком экспортным получился у режиссера тогда булгаковский роман, не отвечающий грустно–романтической интонации первоисточника. У Коршуноваса вышел какой–то парад фриков, возглавляемый неврастеничным Бегемотом. «Сон в летнюю ночь» — ранний спектакль режиссера, поставленный им еще в 1999 году. Потому здесь наглядно видно, из чего и как складывался стиль режиссера.
Декораций в спектакле почти нет. Актерам вручены в руки доски, которыми они изображают то ветер, то лес, то еще какую напасть, попеременно перебегая с места на место и демонстрируя дружную спортивную выучку в выстраивании различных «пирамид». Выучке этой позавидовал бы сам товарищ Дынин из комедии «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Все здесь подчинено тому, чтобы сложить доски в ящик и отправиться на очередной фестиваль. Такого детского, беспомощного обращения с комедией Шекспира на своей памяти не припомню. Даже экстравагантный одноименный спектакль Андрея Бакирова «Сон в летнюю ночь», который в свое время шел в репертуаре Купаловского, был богаче и по задумке, и по трюкам, и по режиссерскому решению.
Спектакль Коршуноваса выстроен как будто за ночь перед премьерой. Выстроен с такой детской непосредственностью, наивностью и лукавством, что как бы кричит со сцены: ну не относитесь вы ко всему так серьезно, это же просто шутка. Но что–то мешает разделить юмор режиссера. Позволил бы он себе такое, если бы за ним не стояло славное и авторитетное в Европе имя литовского театра и конкретно имя Някрошюса? Если представить литовский театр красивым домом на побережье, то детская комната в ней, безусловно, будет принадлежать Оскарасу Коршуновасу. Человеку, который обещал сказать нам так много, но не сказал ничего.
