Вы никогда не задумывались, насколько прочна выстроенная на сегодня иерархия мировой классики? Да, все вроде проверено - от Гомера и Вергилия до Толстого и Ремарка... Разве могут быть какие-то изменения?
Но и для истории человечества тысяча верст - не крюк... По мере накопления гениев кого-то оттесняют в тень, кто-то становится ближе читателю... Не говоря о том, что в каждую эпоху появляются те, кто хочет сбросить всех Пушкиных с корабля современности. И ведь кому-то удается - популярность и художественная ценность никогда не были в прямой пропорциональной зависимости... Во все времена кумирами публики на какое-то время становились литераторы отнюдь не первого ряда, но сумевшие увлечь читателя чем-то ярким, актуальным, шокирующим, в то время как будущие общепризнанные классики котировались куда ниже или вовсе не замечались.
Но происходит и обратный процесс... Переоценка классики - понятие, вызывающее у ревнителей традиций искреннее возмущение. Но ведь понятно, что сами литераторы - всего лишь люди, и не всегда их пером водило вдохновение. Салонные стихи, мадригалы начальству, заказные опусы, написанные иногда во имя спасения жизни... В полных собраниях сочинений, в академических изданиях это смотрится более чем уместно, делая образ классика жизненным, воссоздавая среду, в которой ему довелось творить. Но если читателю просто дать прочитать вот такие стихи: "К кулаку мне йсцi нягожа - мне страхоўка дапаможа", "Камiтэты дапамогi ставяць беднага на ногi", "Адзiн з адным пагаварылi i аблiгацыi купiлi", "Каб знаць навiны ўсяго свету - чытай газету", "Каб малака было па вушы - выводзь карову з калатушы", что он скажет? Еще один Ляпис-Трубецкой из "Двенадцати стульев" Ильфа и Петрова... А между тем это писал поэт Павлюк Трус, автор чудесных лирических стихов, рано погибший, но оставшийся в истории белорусской литературы... Оставшийся, уж конечно, не благодаря своим агиткам. Но комсомолец Павлюк, выходец из бедной крестьянской семьи, считал себя обязанным принимать участие в социалистическом строительстве и следовал заветам Владимира Маяковского, автора рекламных слоганов вроде "Нигде кроме, как в Моссельпроме". В написании подобных агиток не только не виделось ничего зазорного, но это было даже знаком "продвинутости", шиком вроде сегодняшних постмодернистских практик.
А недавно получила письмо от нашей читательницы из Лиозненского района Ольги Пинчук. Она работает в школьной библиотеке и пишет, что к ним поступил сборник Кондрата Крапивы "Вершы, байкi", изданный в серии "Школьная библиотека". Книга очень нужная, ей обрадовались... Но Ольга Пинчук как человек верующий не может согласиться с тем, что в это издание включены атеистические стихотворения Кондрата Крапивы типа
Ох, я богу не малюся,
Не малюся i Хрысту.
Я нiкога не баюся -
Камсамолкаю расту.
Что ж... Крапиву нельзя "оторвать" от его времени... Отношение к религии в литературе советского периода регламентировалось строго. Да и не только в литературе... Когда-то Язеп Лёсик читал лекцию по белорусскому языку в педтехникуме и привел в качестве лингвистического примера народное выражение "Апанавалi чэрцi святое месца". Сразу же последовал вопрос с места: "Дзядзька Лёсiк! Якiя чэрцi i якое святое месца вы маеце на ўвазе?"
Этот эпизод стоил лектору много нервов.
А вспомнить, как Якуб Колас переписывал "Сымона-музыку", как редактировали "Новую зямлю", убирая цитаты, связанные с "божественным"... К сожалению, сегодня, перечитывая любимую классику Владимира Короткевича, неприятно удивляешься, встречая выпады против религии. Когда-то эти фразы казались нужными... Но, с другой стороны, теперь ведь переписывать, подправлять не будешь!
После революции в среде русской эмигрантской литературы ревниво следили за развитием литературы советской. Сравнивали, критиковали... Но не могли не признавать, что там появляются действительно интересные произведения. Критики, в частности А.Бем, объясняли это тем, что писатели, оставшиеся на родине, имеют возможность писать изнутри жизни, а не на идее и ностальгии. "В советской литературе поражает почти лихорадочная поспешность, с какой писатель гонится за современностью; конечно, от этого страдает художественная сторона произведения, но его действенность, может быть, временная, все же очень сильна... Надоело копаться в себе, копаясь в другом. Захотелось свежего воздуха. И советская литература с ее социальным уклоном... является отдушиной, через которую вливается свежий воздух в перенасыщенную формальным совершенством и тончайшим психологизмом современную мировую литературу".
Разумеется, те, кто был способен создавать произведения "со свежим воздухом", рисковали. В 30-е годы, в разгар репрессий, у нас слово "поэт" иногда означало криминальный "нацдем". Было практически полностью уничтожено поколение литераторов, самые молодые и талантливые. Те, кто уцелел, пытались соответствовать идеологическим стандартам. В создаваемой ими литературе пионеры ловили шпионов и разрушали монастыри, в ней не было места патологиям и самокопаниям, ни Платонову, ни Прусту... Зато потом, уже в эпоху "застоя", как вольнодумные писатели поднаторели в эзоповом языке, в намеках и аллюзиях... А читателям какое было интеллектуальное упражнение, сколько было злорадного удовольствия, какое "веяние свободы"! Впрочем, даже в самые "душные" времена писатели пытались высказать свои мысли. Например, в строках Владимира Дубовки "Якое шчасце спатыкаць усход, Якое шчасце бачыць сонца захад" усматривали настоящую политическую акцию. Казалось бы, невинные строки... Но стихотворение было посвящено десятилетию Октябрьской революции, оная сравнивалась в стихотворении с солнцем, и соответственно для бдительных "литературоведов" в строках читалось желание заката солнца.
Когда же от советского наследия попытались отказаться, послышались голоса вроде: "Переоценка культурного наследия советской эпохи носит более нервический, чем аналитический характер". Взрыв интереса к "новой" литературе пришелся на конец 80-х - начало 90-х. Печатали запрещенное ранее, пытались писать без внутренней цензуры... Попытка отделить советское от художественного была и в русской литературе, и в белорусской (так называемая "ружоватуманная дыскусiя"). Но и сегодня мы продолжаем жить в литпроцессе с этой проблемой. Возможно, должно пройти больше времени, чтобы забылись прямые аллюзии на казавшиеся актуальными реалии. Кому теперь дело, в какой партии состоял Данте и за что расправляется с каждым из конкретных персонажей, помещенных волей автора в чистилище? Все же есть некие вечные критерии, по которым произведение искусства попадает в некий вневременной, наднациональный фонд... А как следовать этим критериям - это уж индивидуальное дело каждого писателя.
