Фальсификация в истории литературыКак–то философ Фихте сказал, что хотел бы лучше считать горох, чем изучать историю. Неудивительно: один наш известный историк всерьез утверждает, что более всего лгут документы. А можно ли верить и свидетельствам современников? Разговор об этом завязался в старинных стенах Белорусского государственного архива–музея литературы и искусства, а поскольку спорили директор упомянутого музея Анна Запартыка, преподаватель факультета журналистики Оксана Безлепкина и я, писатель–обозреватель Людмила Рублевская, то вам, уважаемые читатели, предоставляется возможность к нашей дискуссии присоединиться.
Л.Рублевская: С фальсификацией документов сталкивались все. Студент пишет заявление в деканат, чтобы его отпустили съездить к несуществующей больной тете. А биографы потом, когда, допустим, студент состарится и прославится, эту тетю будут искать. А случалось, человека вызывали и требовали: напиши, что происходило на том творческом вечере! И тот писал, подавая события в меру своей порядочности. А бывает и по–другому... Как история с шумерской царицей Шуб–Ад... Ее облик реставрировали по скелету. Но поскольку получилась страшная мегера, на выставке в Париже с согласия организаторов красовался бюст жены скульптора.
О.Безлепкина: Если выбирать между документом и мифом — миф, конечно, интереснее. В науке, понятно, прежде всего — правда. Но где она? Я изучаю историю белорусских литературных объединений. И убедилась, что каждый писатель расскажет свою версию. Человек запоминает прежде всего то, что имеет отношение к нему самому. И еще — каждый старается преувеличить свою роль в событиях.
А.Запартыка: Это просто субъективная оценка. Да, каждый хочет акцентировать внимание на себе. Но не свидетели играют основную роль в фальсификации, а исследователи. Вот мне нравится Сыс или кто–то еще — и я сделаю его центром всего литературного движения эпохи.
О.Безлепкина: В чем–то вы правы. Если через 20 лет кто–то из сегодняшних новичков, например, клуба «Лiтаратурнае прадмесце» вдруг прославится, то исследователи будут переоценивать влияние этого человека. Так, некоторые лидеры литобъединения «Тутэйшыя» не состоялись как литераторы, и понятно, что исследователей уже больше интересует творчество классика Андрея Федоренко, который в «Тутэйшых» был всего лишь «шарагоўцам». Есть и другие возможности для фальсификации. Нигде не был напечатан манифест «Тутэйшых». Я процитировала его в своей книге — и теперь все ссылаются на нее.
А.Запартыка: А где обыкновенный читатель возьмет оригиналы? Ему остается верить статьям специалистов. Вот у меня сейчас на столе документы по истории объединения «Узвышша». К сожалению, протоколы заседаний «Узвышша», финансовые документы, переписка — все было забрано в 1937-м во время ареста Адама Бабареки и многое пропало. Как мы можем сегодня восстановить историю этого объединения? Анализируя постановления властей, читая переписку «треугольника» — лидеров «Узвышша» Язэпа Пущи, Адама Бабареки, Владимира Дубовки. И, конечно, тут будут белые пятна. А вот документы объединения «Маладняк» сохранились. В том числе анкеты, которые заполнялись всеми «маладнякоўцамi». Как могут лгать упомянутые анкеты? Писатели указывали свое происхождение, даты рождения...
Л.Рублевская: Янка Купала в письме к Эпимаху–Шипиле шлет автобиографию, подчеркивая, что семья его, Ивана Луцевича, была образованная, шляхецкая и он с детства приобщался к культуре... А другому адресату в то же время посылает автобиографию, подчеркивая, что вышел сугубо из крестьянской семьи, не отличался от других деревенских детей, читать–писать не умел, ходил за плугом, носил лапти...
А.Запартыка: В общем–то и то и другое — правда. Разница просто в расстановке акцентов.
О.Безлепкина: Нужно учить воспринимать литературу во всей ее противоречивости. Особенно современную. Недавно в Минске проходил международный поэтический фестиваль. Среди прочего читались стихотворения провокационные, острые... Журналистка, которая присутствовала там, была шокирована и написала о своих впечатлениях. Получился маленький скандал. Ее обвинили в фальсификации фактов.
Л.Рублевская: Да, к сожалению, не все могут адекватно воспринимать современную поэзию. Выросли на хрестоматиях... И, конечно, если выступают приехавший из России Тимур Кибиров и киевлянин Александр Кабанов или наши Жибуль и Джети — это кажется непонятным эпатажем. Но поэзия — это всегда нарушение стереотипов. Начитанного человека вряд ли шокирует употребление в поэтическом тексте слова «вагина».
А.Запартыка: Бывало, что фальсификация санкционировалась «сверху». В 1929 году Бабарека напечатал свой последний материал в альманахе «Узвышша». Хотя альманах выходил еще два года, в нем нет ни слова ни о Пуще, ни о Дубовке, ни о Бабареке... Как будто они исчезли с литературного поля. Но существовала и элементарная зависть. Менее талантливого — к более талантливому. Менее обустроенного — к более. Имелись и социальные причины конфликтов, это видно очень ярко на личностях Павлюка Труса и Петра Глебки. Они из бедняцких семей и их творческая активность, попытки пробиться — еще и от бытовой неустроенности.
Л.Рублевская: Да, Трус вынужден был кормить семью, оставшуюся в деревне. Родителей, сестер... Те пишут, просят у пробившегося в люди брата на обувь, одежду, еду... А у того — стипендия да гонорары.
А.Запартыка: А товарищи по литературе требовали от него той же бескомпромиссности к конъюнктуре... Думаю, его колебания, уход из «Маладняка», возвращение назад объясняются и социальными проблемами. К счастью, сегодня появляются исследования на тему истории повседневности.
О.Безлепкина: Вначале исследуют войны, битвы... Политические события... К истории повседневности опускаются, когда более важные темы исчерпаны.
А.Запартыка: Недавно прошла конференция, посвященная Первой мировой войне. Прозвучали доклады и о битвах, и о беженстве, и о белорусских писателях Бедуле и Горецком... Это оказалось открытием — такая многомерность. А в собрании сочинений Якуба Коласа последние строки писем к Семынину или Мозолькову не печатались, потому что классик писал нечто вроде «нальем чарчыну ды вып’ем за поспех нашага перакладу». Считалось, что это не важно.
Л.Рублевская: Но бывали фальсификации и другого рода. Вспомнить судьбу рукописей, конфискованных при арестах. Они помещались в секретные архивы с пометками «хранить вечно» и существовала уверенность, что эти рукописи никто и никогда не увидит.
А.Запартыка: Да, иногда те, кто имел доступ к этим архивам, поступали нечестно. Но, наверное, тут можно говорить не о фальсификации, а о банальной краже.
Л.Рублевская: И насколько это масштабно?
А.Запартыка: Скорее, единичные случаи. Тем более там, где дело касается научных трудов, можно говорить только о догадках на основе совпадений в текстах.
Л.Рублевская: Научные труды, конечно, легче переработать. Но и художественные произведения присваивались.
О.Безлепкина: А можете назвать хотя бы несколько имен?
А.Запартыка: Я этого делать не буду, чтобы самой не стать фальсификатором. Повторю, что прямых доказательств нет. Исследователь должен быть очень осторожным. Особенно когда начинает работать с таким фондом, как фонд Бенде, где собрано множество рукописей, конфискованных у репрессированных писателей. Там много неопубликованных работ, в том числе и самого Бенде. Например, о запрещении белорусского языка в XIX веке. И вот как сегодня это печатать?
Л.Рублевская: Да, проблема прежде всего в репутации самого Бенде, который считается сегодня главным палачом белорусской литературы. Не исключаю, что если его труд напечатать, начнутся разговоры — у кого он это украл?
А.Запартыка: Насчет кражи... Документы в архив Бенде попадали разными путями. Когда он пришел работать в Главлит, там полки были забиты запрещенными рукописями. Рукопись, на которой стоял штамп «друкаваць забаронена», не возвращалась. И Бенде все эти материалы забирал. Что, наверное, для нас хорошо, потому что они сохранились. Вот еще пример. Бенде был составителем первого посмертного сборника Павлюка Труса. Часть материалов в сборник не вошла. Например, письма отца — неграмотные, без знаков препинания... Письма влюбленных девушек... Эта часть архива и осталась у Бенде. И повторять, что все в его фонде — украденное, будет тоже фальсификацией.
Л.Рублевская: Мы сетуем, что в истории нашей литературы столько белых пятен, не сохранились документы. Но вот сегодня — взрыв информации! О каждом событии появляются сведения в Интернете, в блогах «Живого журнала»...
О.Безлепкина: Проблема фальсификации еще больше обострилась. Слишком много информации, из которой часто ничего не образовывается конкретного.
Л.Рублевская: А насколько сохраняется информация в Интернете? Ведь теперь многие воспринимают его как гигантский архив... Попади туда — и будешь пребывать вечно в памяти потомков.
О.Безлепкина: Это иллюзия. Администратор сайта нажал на клавишу — и твоей информации нет. Или хакер найдется... И восстановить невозможно. Я, впрочем, давала своим студентам отрывки из дискуссий на литературных форумах. Что касается популярного «Живого журнала», тут есть некоторая уверенность — надежный сервер, международный уровень... Но опять же — пресловутый человеческий фактор и безграничные возможности для редактирования.
Л.Рублевская: А ведь есть еще «материальный» вид фальсификации — фотографии... Как там писал Язэп Пуща: «Выразалi з фотакартак, выразаюць i цяпер».
А.Запартыка: Вот фотография членов «Узвышша» 1928 года. В 2000 году этот снимок собирались печатать. И я совершенно случайно вспомнила, что похожее изображение — в собрании сочинений Кондрата Крапивы. И действительно — тот самый снимок, но на нем нет Антона Адамовича. В то время его было опасно вспоминать. Заретушировали. А в фонде артиста Былича, который выступал в труппе Голубка, хранится групповой снимок, из которого просто вырезаны лица.
О.Безлепкина: Один писатель передал мне ксерокопию своего дневника, вырезав отдельные слова. Причем сделал это так, чтобы я не могла сослаться, но смогла прочитать — то есть оставив отдельные буквы, например, слова «хеўра». И еще одно последствие субъективности. У нас есть литераторы в третьем, четвертом поколении. Видишь, как какой–то критик нападает на какого–то писателя. И не понимаешь почему. А это отзвук конфликта между отцами или дедами. Но разве это фальсификация? Ненависть — не фальсификация!
А.Запартыка: Ненависть — это вообще очень искреннее чувство. И это еще раз доказывает, что изучать нужно не только произведения, но и биографии.
О.Безлепкина: Допустим, мы узнаем «неудобную» правду... Что–то такое, что не совпадает с «почетным званием писателя»... Разве это зачеркнет его творчество?
Л.Рублевская: Испанский романтик Густаво Адольфо Беккер, чтобы прокормить семью, пошел работать цензором. Фет был сотрудником тайной полиции. Самые видные писатели Англии, от Моэма до Конан Дойла, работали на разведку. Просто в каждой эпохе находятся персоны, одних из которых объявляют гордостью, а других — позором эпохи. И не всегда — заслуженно. Если бы мы сейчас перенеслись в 1920–е годы, у нас было бы совсем другое представление об иерархии писателей. Подруга попросила принести ей что–нибудь почитать Бабареки. И я ничего не нашла. А ведь был известнейшим критиком!
А.Запартыка: При жизни издаться не успел — его арестовали в 1930 году. А потом его отовсюду вычеркивали. Самая страшная фальсификация — когда она санкционирована, подкреплена документами и направлена на одну задачу: вытравить из памяти. Поэтому будущее — за исследователями. Нужно научиться уважать документы и уметь их читать.
Фото Артура ПРУПАСА, "СБ".
