Помните, как в замечательном фильме «Мулен Руж» певица кабаре в исполнении Николь Кидман приходит в ложу к своему потенциальному меценату? И давай стараться. Что угодно господину? Хотите буду страстной тигрицей, хотите — буду нежной и невинной? Только проспонсируйте.
Господину, в принципе, все понравилось, только сам он оказался случайно попавшим в ложу неимущим молодым автором...
Увы, поведение современной культуры (и литературы в частности) в мире тотального шоу все больше напоминает этот эпизод... Литература, готовая по желанию публики прыгать тигрицей, была всегда, но параллельно создавалась и другая, зависимая только от воли автора. И даже на Кафку, невероятно сложного писателя, опередившего свое время, нашелся Макс Брод, приходивший в восхищение от рукописей друга и разносивший их по редакциям.
Сегодня на каждую творческую единицу давит огромный груз искушений. Ведь популярный писатель становится медиафигурой, частью шоу–культуры. Постоянно составляются рейтинги, шорт– и лонг–листы всевозможных премий, хотя даже звание нобелевского лауреата, как стало понятно, не тождественно званию классика. Поэтому даже самые серьезные и сложные писатели используют приемы «бульварной» литературы, пытаясь угодить клиенту и оправдывая себя тем, что под сладкой оболочкой заставят потребителя принять полезное лекарство.
Собственно говоря, в этой практике нет ничего плохого. Когда–то Владимир Короткевич, чтобы привлечь читателя к белорусской литературе, стал использовать крамольные в то время формы — детектив, приключенческий роман. Это вызывало нападки, ведь считалось, что солидный роман должен быть сугубо серьезным и подробно описывать, как «Ганна завiхалася ля печы» и какими оттенками переливалось небо на рассвете. Но читабельная форма нисколько не мешает относить произведения Короткевича к классике. Нынче зачастую можно наблюдать печальную картину: талантливый писатель попадает в кабалу к издателю и в заложники читательского спроса. Обычно он должен выдавать по бестселлеру в год. И нередко после первых блестящих романов начинается самоклонирование. Так что думаешь, да пусть бы писатель лучше ударился в невероятные эксперименты, возможно, так же плохо, но все же это была бы игра на своем поле, а не извивания в ложе спонсора. Который на самом–то деле предложить ничего креативного и гениального не может, потому что по определению должен быть менее компетентным, чем автор.
В литературоведении есть такое понятие — «авторская глухота». Это когда писатель допускает ляп и не осознает этого, ну как у Достоевского: «Круглый стол овальной формы». Но мне кажется, можно говорить и о развивающейся нынче читательской глухоте. Это как профессиональная болезнь ди–джеев, у которых повреждается слух от постоянного бумканья и бамканья. Читатель привыкает, что его развлекают или пугают, как упомянутая певичка из «Мулен Руж». И когда к нему в ложу заходит какая–нибудь утонченная Татьяна Ларина или нервическая Настасья Филипповна, с которыми надо разговоры разговаривать и пытаться соответствовать уровню, читателю скучно, тяжело, он чувствует свою духовную недостаточность... А с какой стати платить деньги за то, чтобы тебе причиняли неудобство? Вот на форуме кто–то опять жалуется, что купил в магазине Ивана Бунина... И еле первые страницы одолел. Скука! Зачем так подробно описывать рассвет, шевеление листьев и прочие туманы?
Зато исследование авторской глухоты нынче — тема интересная... Каждому хочется с удовлетворением констатировать, что классики тоже ошибались, кое–кто пафосно восклицает: и это мы учили в школе! Ну вот хотя бы у того же Достоевского: у Сонечки Мармеладовой есть младшие братья, которые иногда становятся сестрами. В «Робинзоне Крузо» герой голышом забирается на потерпевший крушение корабль и тут же... набивает карманы сухарями. Поэт Плещеев предлагает ласточке зерен, хотя они питаются насекомыми, а отнюдь не зернами, Фет описывает, как из–под снега пробивается ландыш... В «Проступке аббата Муре» Эмиля Золя читаем: «...Насупившись, она ела свой суп, не раскрывая рта». Впрочем, как высказался кто–то на форуме, где смаковали такие проколы: «Если мы хотим понять, как создаются гениальные произведения, это одна затея — пусть и безнадежная, потому что это — от Бога, этому невозможно научить! А если мы ищем ляпы (т.е. пятна!), несмотря на которые то или иное произведение признано выдающимся, так это другое. И для чего это другое нужно делать? Я понимаю, когда вылавливаешь блох в своем стихе, чтобы его поправить. А тут чего? Все уже написано, и временем оценено, и никаких правок не будет! Получается, найти технический ляп, сказать «вот видите, от этого же не стало хуже!» и тем самым дать себе индульгенцию допускать подобное в своих виршах? По–моему — гиблый путь!
Впрочем, иногда ошибки бывают кажущимися... Сегодня, например, пытаются по–новому прочитать роман Булгакова «Мастер и Маргарита», и оказывается, столько там всего зашифровано! Вроде как неправильно указан номер дома на Садовой... Бывает, что неожиданные звуковые ассоциации возникают случайно (как у Якуба Коласа: «Ухадзi, Мароз–Дзядуля! Хопiць нас ужо пужаць...»), а иногда автор допускает их преднамеренно... Когда–то по Советскому Союзу блуждало стихотворение, в котором была строка: «Вот мчится ЗиМ. Он нов...» И вся страна знала, что здесь зашифрован мэтр соцреализма Симонов и стих именно о нем.
Заставить читать то, что не нравится, невозможно. Да, школьник, студент сделает усилие... Но каким чувством проникнется к навязанному автору и его творчеству, можете сами представить. Давно известно, что школьная программа по литературе — лучшее средство от любви к литературе... Зато если уж что–то отзовется, любовь эта точно на всю жизнь. Но что еще получается... В школе наши дети читают серьезные, сложные произведения, а затем с удовольствием переключаются на чтиво (или вообще забрасывают чтение как процесс). Я согласна с теми, кто считает, что многие произведения могут быть восприняты только в определенном возрасте — сама Льва Толстого перечитала лет десять спустя после школы и это было совсем иное понимание. Но это только часть проблемы. Ничего не изменится, пока не появится понимание огромной важности уроков литературы, потому что только на них задействован не просто интеллект и эстетическая составляющая, но этическая, духовная. Нельзя сопереживать гипотенузе или классу беспозвоночных, а вот Ганне Чернушке из «Людей на болоте» — можно. И нужно. Чувство справедливости, желание защитить, восхищение внутренней красотой... Все это может быть пробуждено на уроках литературы. А может и не быть, и школьник отчитается учителю в том, какие занавески в салоне Татьяны Лариной, и побежит читать фэнтези, чтобы попереживать за мага, подраненного орком. Автор же этого фэнтези точно знает, как угодить читателю и издателю, и лишними стилистическими, интеллектуальными и психологическими подробностями своего спонсора не перегрузит.
И вот — картина маслом. Авторы пытаются понять, что нужно читателю, читатель пытается понять, что нужно ему, и не всегда удачно. Рядом пытаются что–то доказать себе и друг другу критики, апеллируя к текстам, которых никто, кроме них, не читал, и все это напоминает разговор Паганеля, выучившего португальский язык вместо испанского, с американским индейцем. Разумеется, хочется, чтобы литераторы, читатели и критики услышали наконец друг друга. Даже музыкальный слух, как установлено, можно развить! Можно развить и слух на настоящую литературу. Ведь все равно в невероятной мутной взвеси текстов, размножающихся с помощью цифровых технологий со скоростью бацилл, выкристаллизуется то, что расскажет о нас и о нашей эпохе потомкам и для них самих будет актуальным. Тысячу лет назад прекрасная японка Сэй Сенагон написала свои «Записки у изголовья», очень, кстати, напоминает по форме содержание блога. Среди списка «вещей, которые радуют» Сенагон приводит такое: «Найти множество сказок, которых никогда раньше не читал. Или найти второй том книги, первый том которой тебе очень понравился».
Вы знаете, за тысячу лет в этом мире ничего не изменилось.
