Вступительная кампания фактически завершена. Пусть писатель Владимир Степан не студент лет тридцать, а журналист Дмитрий Умпирович — пять, за тестированием и проходными баталиями оба следили с нескрываемым интересом. Один — по долгу службы, другой — в роли родителя абитуриентки. Что предстоит Дарье Степаненко в ближайшие четыре года? В своем проекте «Хронотоп» авторы продолжают связывать прошлое и настоящее и рассуждают о высшем образовании.
— Вот у меня, Дима, этим летом дочка поступила в БГУ. И знаешь, я переживал больше, чем она. Централизованное тестирование, колебания, на какую специальность хватит баллов... Вспоминал, как более 30 лет назад сам сдавал экзамены. Разница — огромная. Знаешь, в чем? Я четко знал, чем я буду заниматься в жизни и куда отдам свои документы. На станковую живопись. Да, учиться там долго и тяжело. Но я хотел писать картины маслом. Настолько, что, если бы я не прошел по конкурсу в первый год, то пробовал свои силы на второй, третий, десятый. В общем, до победы. Пока не добьюсь своего. Мне могли бы предложить какое–нибудь похожее отделение. Например, графику либо живопись монументальную. Но я бы отказался. И таких упертых тогда было большинство. Знаю тех, кто по шесть раз подавал документы на одну и ту же специальность. И не только в творческих вузах.
— А теперь таких настойчивых — меньшинство. Ответственный в жизни шаг — выбор профессии — превратился в своего рода игру и сильно зависит от элемента случайности. Главное — определиться, какие тесты будешь сдавать. А дальше — легкий фарс. Не хватило баллов заниматься туристической деятельностью — ну что ж, будем получать образование педагогическое. Вообще, в учителя, увы, нынче идут по остаточному принципу, те, кому просто податься некуда. Чаще всего, для «корочки», чтобы иметь престижный статус специалиста с высшим образованием. Только вопрос: станет ли этот человек хорошим преподавателем, да и будет ли работать в школе вообще? Буквально месяц назад стал свидетелем показательного разговора. Одна из собеседниц сетовала: мол, сейчас университеты заканчивают вовсе не для того, чтобы по–настоящему работать. Мир превратился в огромный офис, а люди — в планктон из белых рубашек, который перекладывает бумажки. Все хотят быть экономистами, юристами, менеджерами и особо не напрягаться... А рабочие специальности, даже если они приносят в разы больше денег, не в чести. И родители ориентируют детей на хоть какое–нибудь, но все же высшее образование.
— Кстати, моя Даша поступила именно туда, куда собиралась. Но на платное. А в мое время такого не было. Тогда все были равны: и сын директора ЦУМа, и дочка народного художника, и отпрыски полесского лесника. Но в то время звание «студент высшего учебного заведения» звучало гордо, элитно. Все понимали: попасть в вуз сложно...
— То ли дело теперь. Плати деньги — и шанс тебе дадут. Воспользуешься ли им, докажешь, что не хуже, — другой вопрос. Бездельников в любом случае терпеть не будут и отчислят после первой же сессии. И это хорошо. Только ведь учиться за свой счет можно и будь ты хоть семи пядей во лбу. Бюджетные места занимают не только олимпиадники и победители всевозможных конкурсов, что в общем–то справедливо, но и льготники: сироты, инвалиды... Да, я понимаю, их хотят поддержать: для многих это единственная возможность пробиться. В отличие от тех, кому мамы и папы нанимают лучших репетиторов или загодя устраивают в престижные гимназии. Но не парадокс ли? Выходит, современное образование превращается из гонки знаний в соревнование родительских кошельков.
— Зато я, сколько бы денег за дочку ни заплатил, уверен: ей будет учиться проще, чем мне. Есть такая картина художника Бориса Иогансона. Называется «Рабфак идет». Там изображены девушка и два парня — с книгами под мышкой. Так же ходили и мы... С огромными сумками, с тяжеленными фолиантами. Сидели в библиотеках сутки напролет, обложившись башнями книг и подшивок журналов. Потому что дорогие альбомы по искусству домой не давали. Библиотекарши — что в «Ленинке», что в Пушкинской — нас знали по именам. Чтобы посмотреть хорошую выставку, приходилось ехать либо в Москву, либо в Ленинград. А попасть за границу — например, по обмену — было просто невозможно. Мы даже такого понятия не знали...
— Интернет вашей дочке, Владимир Александрович, поможет, если уже не помогает. Признаюсь честно, я хоть и окончил свой журфак пять лет назад, так ни разу и не был в Ленинской, а теперь Национальной библиотеке. Не видел необходимости. Всю художественную и научную литературу читал с монитора. Нам даже преподаватели ее на электронную почту рассылали. И ссылки на нужные файлы давали. А со многими из доцентов и профессоров студенты теперь переписываются в социальных сетях. Там же публикуют и расписание занятий, и важные объявления, и отметки за контрольные работы... Там же можно найти и такие актуальные объявления, как о сдаче внаем жилья.
— С жильем, Дима, у студентов всегда были сложности. Мои профессора рассказывали, как они еще в довоенных Москве и Ленинграде пытались найти уголок. С этой проблемой столкнулся и я в 1977 году в Минске. Мне приходилось жить у знакомых, в мастерских у художников, в общежитии — только мест там было мало, снимать комнатки в частном секторе, в коммуналке. И я завидовал минчанам: им всегда было куда прийти и что поесть. С одной стороны, это хорошо. Но с другой — постоянные переезды — это настоящая суровая школа, которая приучала нас к самостоятельной жизни.
— В общежитие не попасть, Владимир Александрович, и теперь. Если, конечно, ты не льготник или не иностранец. И вроде бы строится их много — только проблема остается. Квадратных метров на всех не хватает. Снимать квартиры, даже комнаты у бабушек, нынче фантастически дорого. А если ты еще учишься на платном и не получаешь стипендию, то попадаешь в полную кабалу к родителям. И здесь опять продолжается соревнование их кошельков. Выход один — работа. А в ваше время многие совмещали учебу и заработок?
— Разгружать вагоны я ходил три раза за десять лет (училище плюс институт) своей студенческой жизни. Хотя для многих это было почти привычкой. За ночь зарабатывали по 10 — 15 рублей...
— Ну а по специальности, Владимир Александрович? Неужели своими картинами из–под полы не приторговывали? Неужели отказывались от предложений нарисовать портрет на заказ?
— Приходилось. Но подобные заказы были редкостью. Чаще всего я и мои однокурсники занимались наглядной агитацией. Доски почета, лозунги к праздникам, плакаты, панно. А летом можно было оформить целый колхоз, банкетный зал в ресторане, вылепить, отлить и установить памятник вождю. Представляешь, за это платили больше тысячи советских рублей! И потом целый год мы тратили их на съем жилья, поездки на выставки в Москву и Ленинград, на модные шмотки и не боялись лишиться стипендии.
— Сейчас же работа по специальности во многих вузах даже приветствуется. Толковые программисты, например, находят применение своим талантам уже на первом курсе. Среди журналистов ведущих газет и телевизионных каналов тоже хватает студентов. За работу с прессой в Национальной авиакомпании «Белавиа» в свое время отвечала девочка–четверокурсница. Причем по уровню знаний, работоспособности и умению найти общий язык и помочь всей репортерской братии давала фору всякому. Преподаватели не возражали: ведь лучшей практики и не придумаешь.
— Знаешь, Дима, как бы ни менялось время, какими бы ни становились подходы к образованию, какие бы технические примочки ни приходили на помощь, те райские годы, когда у меня в кармане был студенческий билет, останутся для меня самыми памятными. И для тебя. И, уверен, для моей дочки. Даже не диплом, а эта маленькая книжица или уже электронная карточка будет тем самым хронотопом, связывающим пространство и время.
Советская Белоруссия №145 (24282). Среда, 7 августа 2013 года.
