— Помогите, пожалуйста! — просит Мария Оборина, доставая из шкафа свой парадный пиджак.
Пробую снять его с вешалки: ого, интересно, сколько он весит? Вся грудь в орденах и медалях — это о ней, партизанской разведчице и связной. Из всех наград самая значительная — пожалуй, орден Отечественной войны II степени, а самые дорогие и близкие ее сердцу — знак «Сын полка» и «Партизану Отечественной войны».
— Да, сын полка, — задумывается на несколько минут Мария Наумовна. — Точнее, не сын, а дочь, и не полка, а большого партизанского отряда.
Да какая я героиня? Просто выполняла поручения, помогала взрослым. Настоящая героиня — мама, которая под бомбежками и артобстрелами дважды теряла и все–таки разыскала своих детей, пробравшись к ним через линию фронта.
Война — это очень страшно
Ее семья жила в Горках Могилевской области. Марии было 9 лет. День 22 июня 1941 года начался вполне обычно. Мария с младшими братом и сестрой играла на улице, старший брат ушел с друзьями по своим мальчишеским делам, мама хлопотала дома по хозяйству, отец–военный с самого утра ушел на службу. Солнце яркое, погода отличная. Когда ожил уличный репродуктор, Мария не поняла, о чем речь. Увидела только, что народ собрался, все что–то обсуждают и не расходятся. Расслышала девочка одно слово: «Война!»
— Побежала вприпрыжку домой, маме сообщить. Влетаю в дом, кричу так громко, радостно: «Мама, война началась!» А она вдруг заплакала.
— Ты чего? — спрашиваю.
— Война — это очень страшно, — сказала мама.
Отец ушел на фронт на второй день войны, а им как семье советского офицера в военкомате выделили лошадь и сказали: «Уезжайте!» Уехали они только 18 июля.
— В этот день бомбили наш город, но мы успели уйти до начала налета, — вспоминает Оборина. — Вражеские самолеты накрыли нас километрах в трех от Горок.
Увидев заходящих для прицельного бомбометания фашистов, все разбегались врассыпную, прятались во ржи. Мать, старший брат и родители отца оказались по одну сторону дороги, Мария с младшими братом и сестрой — по другую. Из этой ржи трех насмерть перепуганных детей чуть ли не за уши вытащил какой–то мужчина, посадил без лишних слов на свою подводу и вместе со своими детьми в обход больших дорог привез к родне в деревню. Так Мария потерялась в первый раз. Мужчина потом из деревни ушел, его дети остались у родственников, а трое пришлых оказались никому не нужными.
Городская девочка придумала, как в тех условиях выжить. На целый день уводила 6–летнюю сестренку и 3–летнего брата в клеверное поле, где они объедались клевером, сосали сладкий нектар, щипали дикий щавель и пили воду из реки. Три недели в буквальном смысле этого слова провели на подножном корме. Отощали — страшно смотреть.
Мать, с беженцами доехав почти до самого Смоленска, вернулась туда, откуда начиналось их бегство, — искать малышей. Представляете? На обычной подводе переезжает через линию фронта и по деревням, уже занятым фашистами, ищет пропавших детей! Три недели ездила кругами. Нашла. И вернулась с ними под Смоленск. К тому времени город уже был взят гитлеровцами, и семья решила ехать домой, в Горки.
Партизан?
Но вместо своего дома увидели головешки. С трудом отыскали на окраине небольшое строение, где уже жили 6 семей. Они стали седьмой. Спали вплотную друг к другу на полу.
А потом началась перепись населения. Переписали всех — комсомольцев, коммунистов, евреев. Для каждого «разряда» определили особый район проживания. Глава семьи — в Красной Армии да еще коммунист. И мать с детьми опять бежит из города. Все на той же подводе. Не успели толком отойти от Горок, как их нагнал полицай и отнял лошадь. Дальше пошли пешком. Ноги стерты в кровь, льют дожди, дети в деревнях выпрашивают еду — кто что подаст.
— Страшно?
— Когда полицай появился, мы очень испугались. Но когда поняли, что ему лошадь наша приглянулась и больше ничего, дух перевели. Страшно не страшно — надо идти, искать кров и пищу.
И то и другое нашли в деревне Михеевка на берегу Днепра. Староста расквартировал многодетную семью по нескольким домам. Мария носила воду, нянчила двухлетнюю внучку своих хозяев, колола дрова и по окрестным деревням выпрашивала продукты и одежду. И невдомек ей было, что взрослые чуть ли не с первого дня используют ее как связную и разведчицу. Потом, правда, все объяснили и стали уже давать конкретные задания: куда пойти, что и кому передать, что высмотреть. Так продолжалось до 1942 года.
1942–й Мария вспоминает с ужасом. Сначала на каждый деревенский дом дали разнарядку: местные жители обязаны обеспечить вермахт яйцами, мясом, зерном, перчатками, варежками, шерстяными носками.
— Я умею и вязать, и ткать, и вышивать. Рукоделие обменивала на одежду и продукты. Довоенное ведь износилось до дыр, надо было во что–то одеваться. Ходили мы в лаптях — их плели из коры, а ноги обертывали кусками домотканого полотна или тряпьем — онучами. Вместо платья — домотканая юбка и рубашка из сурового полотна. Белья не было: ни трусов, ни штанов — ничего. Рубашку завязывали между ног, чтоб потеплее, сверху надевали юбку — все, можно идти. Когда топили баню, тогда же и стирали. А так как сменной одежды не было, то после бани натягивали на себя влажную одежду, на теле она и высыхала.
Зимой 1942 года в деревню прислали разнарядку на живую силу. Молодежь в возрасте от 16 до 20 лет должны были отправить на работу в Германию. Полдеревни сразу ушло к партизанам. А потом пришла разнарядка на детей от 10 до 14 лет. Неведомо куда надо отправить 10 малолеток.
Детей увезли в район и там три недели откармливали. Как она узнала, что их предназначение — стать донорами для раненых гитлеровских солдат, Оборина уже не помнит. Так же, неведомо какими путями, дети прослышали, что кровь из них выкачают всю до капли — максимум за два–три приема. Большой колонной, которую охраняли полицаи с собаками, гнали их из районного городишки дальше на запад, когда один из полицаев предложил девочке план спасения. Из середины колонны не убежишь, а она шла с самого края. Договорились: перед мостом полицейский подойдет к ней и скажет: «Падай!» Та упадет, покатится по насыпи и внизу будет лежать, как мертвая. Полицейский для порядка выстрелит. Так все и произошло. Потом, когда стрельба прекратилась, девочка обнаружила, что ранена в колено.
— Лежу под насыпью, кровь идет, больно, а надо молчать, реветь нельзя. Когда стемнело — поползла. Через три дня приползла в деревню. Постучала в крайний дом и взмолилась: «Оставьте хоть на ночь! Нет сил дальше идти!»
Хозяйка перевязала рану и посадила беглянку в подпол. Через несколько дней в тот дом наведались партизаны. Так Мария оказалась в партизанском отряде, который действовал за Днепром, под Оршей, где пробыла 2,5 года.
Жила в землянке, вырытой в болоте, ходила в разведку по деревням, разносила листовки, подносила к железнодорожным путям взрывчатку.
Освобождение
Из четырех лет войны Мария во всех подробностях помнит четыре дня. Самый первый день той войны, день победы, первую бомбежку 18 июля 1941–го и день своего освобождения из оккупации — 30 апреля 1944 года.
В 1944 году партизаны уже шли на соединение с частями Красной Армии, поэтому женщин и детей оставляли в окрестных деревнях.
— Командир отряда давал записку, что такая–то в такой–то период была в партизанском отряде. Ну и как мы с такими записками могли прямо в деревню, еще не оставленную фашистами, заявиться? Конечно, прятались, где придется.
Марию и еще нескольких детей из о
тряда переправили на противоположный берег Днепра и оставили дожидаться Красную Армию. В деревню не пойдешь — мирных жителей уже нет, все угнаны во вражеский тыл, в пустых домах квартируют гитлеровцы. Прикрывшись каким–то тряпьем, устроились у самой воды. Ночью холодно, днем дождь идет. Еды нет, дети, чтобы унять голод, сосут ремни, объедают с кустов едва появившиеся листья, снаряды через Днепр в деревню только так летают...
— Ночь, темень. Вдруг шум, крики, мат отборный. Мы вскочили — наши солдаты бегут.
Когда все стихло, детей отвели в деревню Паценьки.
— Мы так были счастливы! Нам дали кашу, отвели в пятистенный дом, за стеной — солдаты, гармошка играет, а мы на полу спим мертвым сном. В тепле, под крышей — настоящее счастье. А чуть позже меня нашла мама.
Война уже не снится
— Вам война снится?
— Уже нет. Только погибшие товарищи. И еще экзамены. То географию сдаю, то историю. То волнуюсь, что экзамен на носу, а я ничего не выучила.
До войны Мария успела отучиться только год. После освобождения пришлось нагонять пропущенные годы. На чурбаках положена доска — стул. Еще одна доска положена с наклоном на чурбаки повыше — стол. Писали в просветах между газетными строками. Чернила делали из раздавленных черных ягод. К палочке привязывали птичьи перья — получалась ручка. На весь класс — один учебник. Учитель диктует, дети записывают. Каждые три месяца — экзамен, проверка умения читать, писать и считать. Сдал — перешел в следующий класс. Так за один год бывшая партизанская разведчица окончила начальную школу и перешла в пятый класс.
Вся послевоенная жизнь для Марии Наумовны — сплошь и рядом счастливые годы. Получили карточки продовольственные — счастье. По карточкам давали соль и сахар, а они соли всю войну в глаза не видели. Мама соль прятала, так дети ее отыскивали и засовывали за щеку. От этого на деснах и с внутренней стороны щек открывались язвы...
Дочь партизанского отряда рассказывает про свою жизнь. А потом тихо так говорит: «Вы не знаете, что такое война. И это великое счастье...»
Светлана ЛЮБОШИЦ.
