Литературные патологоанатомы

Почему современные школьники не читают классиков? Что заставляет детей скачивать сочинения из Интернета, вместо того чтобы размышлять над произведениями великих писателей? Вопросы, которые подняла «СБ», вызвали широкий общественный резонанс. Литература, пожалуй, один из немногих школьных предметов, на котором происходит самопознание личности. Упустить шанс воспитать в детях нравственность, научить их различать добро и зло было бы непоправимой ошибкой. Как ее избежать? Сегодня мы продолжаем разговор на эту тему.

Несколько лет назад приятель, преподаватель литературы, рассказал мне забавную историю. Когда–то, работая в сельской школе, он предложил ребятам необычную, почти детективную затею: сказал, что поставит «пятерку» по литературе тому, кто в течение пяти дней сможет находить его после уроков. При этом заверил, что не будет прятаться и уезжать из деревни. Ребята искали учителя и на ферме, и в магазине, и в медицинском пункте, и у речки, и, естественно, заходили к нему домой, но бесполезно. После уроков он исчезал.

На шестой день (в субботу) учитель подвел итог: «пятерки» не заслужил никто.

— А где вы были? — наперебой загалдели ученики.

— В библиотеке, — спокойно ответил учитель, — куда вы, как выяснилось, никогда не заходите.

Я тогда посмеялся над чудачеством приятеля. Потом, встретившись с ним примерно через год, с усмешкой поинтересовался, продолжает ли он играть с учениками в прятки.

— Напрасно смеешься, — парировал он. — Мы с ребятами стали оставаться после уроков и читать коллективно. Я находил интересную книгу, начинал сам, потом кто–то из них по очереди продолжал. Прерывались обычно на самом интересном месте. Видел бы ты, с каким нетерпением они ждали, когда завтра снова соберемся «вокруг пенька» — так ребята окрестили наше коллективное чтение потому, что тот, кто читал, сидел не за партой, а на пеньке.

Книга приходит к человеку по–разному. Вспоминается случай в детском центре, где я вел литературные занятия. Познакомившись со стихами 12–летней Лизы Логиновой, я пришел в некоторое замешательство: замечательные, непосредственные стихи–«сорванцы» соседствовали с поэзией зрелой девушки, умудренной любовным опытом.

— Лизонька, а какую книжку ты сейчас читаешь? — спросил я у смутившейся рыжеволосой девчушки.

— Сейчас мы с мамой читаем «Унесенные ветром».

— И ты что–нибудь там понимаешь? — удивился я.

— Конечно. А что не понимаю — обсуждаем с мамой. У Скарлетт, конечно, непростой характер, но как она страдает...

Выяснилось, что Лиза много читает. И чтение помогает ей в главном — в умении погружаться в мир чувств, в мир светлого страдания и сострадания, то есть происходит то, о чем поэт Николай Заболоцкий сказал «душа обязана трудиться».

А заставляют ли трудиться душу ребенка школьные уроки литературы? В подавляющем большинстве, к сожалению, не только не заставляют, но и не помогают, а то и отбивают охоту. «Образ Печорина», «Образ Анны Карениной», «Композиция «Капитанской дочки», «Жилин и Костылин в «Кавказском пленнике» Льва Толстого»...

Школа пытается научить ученика препарировать произведение, прослеживать тектонику и архитектонику, выявлять композицию и так далее. Такое впечатление, что главная цель — подготовить будущих литературных патологоанатомов, литературоведов, критиков, но только не образованных, чувствующих и понимающих читателей. В то время как, на мой взгляд, одна из главных задач школьных уроков литературы — привить любовь к чтению и развить хороший литературный вкус, если угодно, иммунитет против дурновкусия и дешевой (не материально) поп–литературы.

В предисловии к одному из сборников детских работ, посвященных 200-летию А.С.Пушкина, я написал, что в наше время Пушкину не повезло со славой, так как она, увы, навязана официальным мнением, а не стала открытием каждого человека. Помню, какой гнев это вызвало у некоторых чиновников. Но почему я посмел так написать? Да потому, что ученику, как правило, сразу заявляют: «гениальный русский поэт Пушкин», выучите наизусть «гениальное стихотворение Пушкина» и т.п. И не надо ребенку делать никаких собственных открытий, за него уже все решено.

Да, конечно, надо быть Мариной Цветаевой, чтобы написать «Мой Пушкин», но разве не школа и не семья должны помочь маленькому человеку самому открыть для себя обаяние творчества писателя? Чтобы он мог сказать «мой» и про Пушкина, и про Лермонтова, и про Некрасова, Тургенева, Толстого и т.д. И совсем неважно, что у Петечки Иванова и у Марины Цветаевой «мой» — разные по масштабу понятия, важно, что они есть. Вот что я имел в виду, когда говорил о том, что в наше время Пушкину не повезло со славой. Кто в этом виноват? Думаю, что и семья, и школа, и телевидение. Разные ли степени вины? Не знаю.

Прошло много лет, но я с благодарностью вспоминаю свою учительницу литературы Марию Петровну Пушкареву. Написал «вспоминаю» и тут же поймал себя на вопросе: «А что именно?» И выяснилось, что помню круглые очки, сине–серую шерстяную кофточку, мягкий, собеседующий голос и два эпизода. Первый — рассказанный ею самой.

Совсем еще юной учительницей добиралась она в сельскую школу, и возница повез ее в соседнюю деревню прямо через поле созревшей пшеницы. Откуда ни возьмись наперерез с криком «стой!» бросился подросток и повис на оглобле перед самой мордой разгоряченного коня. «Почто по пшенице–то ехать можно?» — задыхаясь, проговорил мальчишка. «Этот случай запомнился мне на всю жизнь как нравственный урок», — сказала нам тогда Мария Петровна. Этим коротким рассказом она предвосхитила чтение «Бежина луга» Тургенева. И нам уже не надо было навязывать «характерные черты» бежинских мальчишек, мы уже их любили, мы уже были готовы войти в их мир.

И второй эпизод, который также составляет для меня образ Марии Петровны. Сказку Пушкина «О мертвой царевне и семи богатырях» она не задала на дом, а сама читала в классе и иногда прерывала чтение вопросами к нам: а почему так сказал Пушкин, а почему Чернице удалось обмануть царевну? Прочтя «...под святыми стол дубовый. /Видит девица, что тут — люди добрые живут», учительница спросила, почему так решила царевна. Сколько было радости, когда я робко произнес: «Под святыми же...» Мы не препарировали произведение, мы погружались в его стихию. Учительница работала с нашей душой, а не с аналитическими свойствами ума.

Уверен, что конструктивизм в подходе к изучению литературного произведения в школе не способствует любви к чтению, а скорее убивает даже робкие ее ростки. Как мы ненавидели роман Гончарова «Обломов»! «Диван — пьедестал Обломова», «Обломов и обломовщина», «История Обломова — история вымирающего ничтожного человека» — сколько монументальных шаблонов тогда вбивали в наши мозги! Через много лет, когда учился мой сын, этого романа уже не было в школьной программе. Как же он удивил меня, когда однажды с распахнутыми глазами сообщил, что прочел «классную вещь «Обломов». Поначалу я подумал, что он разыгрывает меня. Но он говорил серьезно. Произошел тот случай, когда школа не помешала ребенку самому, может быть, по наитию, на ощупь, но самому проникнуть в суть произведения.

В одно время по просьбе директора одной из московских школ я вел в гуманитарном классе факультатив «Беседы о литературе». Говорили о творчестве Лермонтова. На задней парте сидела и проверяла тетради учительница литературы. Мы читали в лицах бой с барсом из «Мцыри». И вдруг один ученик, Дима Ипатов, говорит: «Вы сочувствуете Мцыри, а ведь он был садист. Ну, защищаясь, воткнул в горло барса свой сук. Так он еще с таким смаком подчеркивает: «...и там два раза повернул». Я был потрясен наблюдательностью и позицией мальчишки. Как же я не замечал этого, упиваясь своим любимым Лермонтовым? В классе наступила тишина, которую прорезал голос учительницы: «Ипатов, что ты себе позволяешь? Это же — «Мцыри», это — Лермонтов!»

На мой взгляд, уроки литературы должны строиться так, чтобы пробудить и развить у учащихся интерес к чтению. Именно так и надо формулировать цель школьного курса литературы: формировать человека с воспитанным литературным вкусом, приобщенного к родной литературе, к красоте родного языка.

Надо сказать, что в общем–то не все беспросветно черно на этом поприще... Есть замечательные учителя литературы, которые создают вокруг себя литературно–просветительские оазисы.

Перед тем как приступить к этой статье, у меня возник спор о проблеме чтения с уважаемым журналистом, и он огорошил меня, думаю, провокационным вопросом: «Ну и что тебе дает это самое чтение художественной литературы? Ты что, становишься лучше, что ли?» Я растерялся. Не знаю... Я ухожу в какой–то другой, более нравственный, глубокий, не забытованный мир. Там, если угодно, моя душа трудится... Не найдя более аргументов, выпалил: «В конце концов, как сказал один древний философ, «жизнь без искусства — варварство, а без чтения — воровство!»

Мой оппонент рассмеялся и сказал: «Вот ты и ответил на мой вопрос».