Говорят, если коровам ставить пластинку с произведениями Верди или Чайковского (что–нибудь из хорошо проверенной классики), они начинают лучше доиться. Не знаю, способствует ли лучшему пищеварению живая музыка в ресторанах, но традиция это определенно давняя и живучая. С системой общепита она спаяна прочно. Что вы чувствуете, изящно орудуя ножом и вилкой, лавируя между графином и солонкой, когда рядом с вами играют музыканты? Равнодушие? Кайф? Неловкость? Ощущение «жизнь удалась»?
Мне их, играющих в ресторане посреди сигаретного дыма, сытного купеческого запаха жареного мяса из кухни, хамоватых выкриков подвыпивших клиентов, сардонического хохота, вдруг взрывающегося в зале новогодней петардой, порой бывает жаль. («Себя пожалей», — скажет гордый ресторанный «лабух» и будет прав.) Ресторанный Вавилон не признает иерархий. Жители большого города, отринув должности, чины и собственные комплексы, сливаются в единое коллективное тело, жаждущее положительных эмоций.
В каждом уважающем себя офисном работнике сидит маленький эпикуреец и дожидается своего часа. Часа форшмака и других удовольствий. И в шкале этих удовольствий музыка явно не на первом месте. Она лишь дополнение, бонус, дежурный комплимент от администратора. Пик этого удовольствия, конечно же, коллективный канкан в исполнении раскрасневшейся аудитории перед сценой у самых динамиков.
Казалось бы, вот оно и есть единение публики и артиста, о чем тогда «базар», кто кого унижает? Но на самом деле единение это иллюзорно. Граждане наши на определенном этапе могут пуститься в пляс под звук собственного мобильника, любой звук, источаемый этой вселенной.
Когда в кафе или ресторане в динамиках звучит CD или радио, ощущение другое: бездушная машина воспроизводит заранее записанные звуки. Щелкни кнопку — и она замолчит. Никто никому ничем не обязан. Когда на сцене три часа потеет взрослый человек с обреченной перхотью на воротничке — кажется, что присутствуешь при чьем–то вынужденном душевном стриптизе. А если это еще и знакомый музыкант из известной группы (не широко, конечно, известной, на обложках журналов она не мелькает), которого жующие, чавкающие и прихлебывающие совершенно не слушают, хочется вместе с ним провалиться от стыда. Хотя жующий, со своей стороны, тоже может возмутиться: плата за концерт, как правило, всегда включена в счет. Слушал не слушал, услышал не услышал, а платить придется. Такой вот заговор молчания.
Да, все понимаю. Ресторан — хорошая школа для музыканта. После него, как многие признаются, уже ничего не страшно — ты можешь играть что угодно и где угодно. Но школа эта хороша только на время. Потом при всей любви к общепиту, к ритму вечерней жизни, к случайным деньгам музыканты бегут из ресторана при первой же возможности, стремясь попасть в нормальный профессиональный коллектив.
Да, наследственность. Эстетика пивного паба, пришедшая к нам с Запада. И в советских ресторанах по 4 раза за вечер играли «Червону руту», и история джаза неотделима от гангстеров, «сухого закона» и ночных клубов Америки. Но хамства почему–то в этой ресторанной «истории» стало больше. Ощущение какого–то перевертыша остается. «Вполне возможно, что Айседора Дункан так и делает: в спальне принимает пищу, а в ванной режет кроликов, но я — не Айседора Дункан», — кажется, так отреагировал профессор Преображенский на предложение жилищной комиссии «уплотниться».
Пусть живая музыка звучит там, где она должна звучать, — в филармонических и концертных залах, клубах и стадионах, среди бархата и шелка. Ведь она этого достойна. Мы же не буренки, которые с помощью Джо Кокера должны бороться за увеличение удоя. А еще говорят, лучшая музыка — это тишина. Настоящая роскошь по нынешним–то грохочущим временам...
