На этой неделе художнику Борису Аракчееву исполнилось бы 90 лет

Это ничуть не преувеличение — до конца юбилейного года вернисажи Бориса Аракчеева будут проходить один за другим. Завершится выставка–посвящение в Крупках — и практически сразу там же, в именной галерее Аракчеева, появятся его новые работы. Следом в Минске в здании бывшего Музея современного искусства презентуют большую коллекцию пейзажей под условным названием «Моя Ярославия», созданных Борисом Владимировичем на родине, в Ярославской области. Дальше — вернисаж в Чашниках... Осенью Художественная галерея Михаила Савицкого планирует показать минские впечатления Бориса Аракчеева. Позже откроется выставка трех прославленных династий белорусских художников в Праге: Аракчеевых, Бархатковых и Маслениковых. И еще одна — снова в Минске, выставка мастера и его знаменитых учеников... Причем мало того что каждый раз это будет совершенно разный Аракчеев, значительную часть работ публика оценит впервые. Хотя в число непризнанных художников он не попадал никогда, и в последнее время стараниями младшей дочери не особенно известные советским галереям пейзажи Аракчеева появляются на выставках постоянно. Не так давно вышел альбом с роскошными репродукциями и воспоминаниями самого Бориса Владимировича, готовится к изданию новая книга, серьезное исследование его биографии... И все равно есть повод говорить о «неизвестном» Аракчееве.

Вопрос о количестве этих работ, хранящихся в их когда–то общей с дочкой мастерской, Оксане Аракчеевой задают часто, но ответа у нее нет. К слову, в эти дни в музее Янки Купалы рядом с малоизвестными пейзажами Бориса Аракчеева выставлены новые работы Оксаны — ее традиционный ежегодный отчет перед отцом.

— Ни свои, ни папины картины я не подсчитывала, — отвечает она не без досады. — Ну давайте умножим каждый день папиной жизни на один, два, три этюда или картины... Считайте сами.

Конечно, авторитет художника измеряется никак не числом холстов, и Борису Аракчееву хватило бы десятка даже не картин, а рядовых этюдов, чтобы войти в историю искусства: других таких там нет. Чтобы настолько лаконично и точно, буквально считанными мазками передать любую эмоцию, сезон, состояние... Красочных следов вроде немного, а все оттенки и полутона на месте, назначенном им природой. Писал буквально, как дышал, точнее не скажешь, хотя сравнение избитое, но в случае Аракчеева более чем уместное. Он и сам наверняка не смог бы ответить, сколько работ создал: кто же считает свои вдохи и выдохи? А ведь говорят, будто бы впервые он взял в руки кисть только в 24 года — и сразу написал шедевр. История эффектная, растиражированная, но реальная жизнь все же не компьютерная игра.

— Еще в детстве, рассказывал папа, гуляя с друзьями у реки, он находил цветные камешки вроде мелков, которыми можно было рисовать, — вспоминает Оксана Аракчеева. — Никто эти камешки не замечал, он один мог разглядеть их среди серых булыжников, только он так зорко видел цвет... Еще был учитель рисования в его деревенской школе, который первым обнаружил папин талант. И краски были — когда однажды папу послали в соседнюю деревню за хлебом и вместо хлеба он принес коробку акварели, отец ему в шутку заметил: мол, ешь теперь эти краски. «Вот я и ем свои краски всю жизнь», — улыбался папа.

В армию он пошел добровольцем в 1943 году, хотя на фронт хотел уйти еще в первые дни войны, совсем мальчишкой. Военными дорогами попал в Беларусь, сначала — в Бобруйск, а затем — в Минск... В армии рисовал военные карты — глазомер был уникальный. Тогда же познакомился с будущим известным художником Владимиром Гальцовым, который до войны успел окончить два курса художественного училища в Москве — что–то перенял и у него. А когда папа уже служил в Минском штабе округа, в выходные мог рисовать в парке Горького — командование разрешало. Теперь в его распоряжении были шикарная немецкая акварель и трофейная же бумага, потрясающее качество которой некоторые из наших художников вспоминают до сих пор. Там, в парке, папу и встретили наш знаменитый Валентин Волков и Виталий Цвирко, пригласили в только что открывшееся художественное училище... Да, туда его зачислили без экзаменов, это чистая правда. Как и то, что к концу первого курса перевели на третий.

К сожалению, папина дипломная картина не сохранилась. Остались только зарисовки людей, встречавших пароходы на Волге, ожидая родных с фронта — эти зарисовки он делал, когда приезжал в отпуск на родину. Как одну из лучших дипломных работ «Возвращение» Аракчеева традиционно забрали в фонд училища. А много лет спустя один из папиных коллег признался, что поверх того холста написал свою ученическую работу — холсты были в дефиците.

Как бы коллекционеры ни уговаривали, ни одной работы Бориса Аракчеева я не продам. Когда–нибудь вместо небольшого пространства под крышей Дома культуры в Крупках, где сейчас размещается папина галерея, появится отдельное здание, достойное этих картин. Там они и будут храниться. Ну и, в конце концов, когда в семье столько художников, должны быть образцы, на которых стоит учиться. Правда, мои сестры, Алена и Марина, сейчас больше преподают, на свое творчество времени у них почти не остается, хотя Алена, на мой взгляд, самая талантливая из нас. Наши сыновья нашли себя в музыке и дизайне. Но папина правнучка и внучка Марины София Аракчеева в свои 7 лет уже успешно выставляется. Династия продолжается.

В детстве я мечтала, чтобы у нас дома, как и у моих подружек, стояла ваза с конфетами. Но на конфеты денег не оставалось, хорошие краски, кисти, книги по искусству всегда были важнее. А ваза у нас была...

Эту вазу папа подарил маме в 1956–м, уезжая на летнюю практику. Огромную китайскую вазу с сиренью. Она осталась на множестве картин, даже на пленэр в деревню папа тащил ее с собой. Ваза пережила их любовь...

Как рассказывала мама, в своем деревенском детстве она часто представляла, что когда–нибудь у нее будет дом, от пола до потолка увешанный картинами. А папа увидел ее во сне — маленькой озябшей русалкой, которую пытался согреть своим плащом... Наверное, им суждено было встретиться.

Сейчас мы говорим маме те слова, которые папа уже не может сказать. Их любви хватило на 57 лет, всю свою жизнь мама посвятила ему, дала возможность развиться мастерству, была и музой, и поддержкой. Чем он мог ее отблагодарить? Например, подарить галерею — галерея в Крупках недалеко от маминой деревни началась ведь с подаренных папой картин, только в прошлом году она стала носить имя Бориса Аракчеева.

Вообще, он был щедрым на сюрпризы. Мои лучшие детские воспоминания — не только летние пленэры рядом с папой, но и ящик фиников, купленный им на все деньги. Или огромный арбуз, который невозможно было нести, только катить. Не важно, что другой еды купить потом было уже не на что, зато ящик фиников остался в памяти на всю жизнь.

А вот к славе он был безразличен. Папу не интересовали звания, ни разу в жизни он не задался вопросом, почему он не профессор, хотя преподавал всю жизнь, и своим учителем сегодня его назовут десятки моих успешных коллег. Заслуженным художником стал хлопотами друзей, орден Скорины также был для него большой неожиданностью — похоже, только он один не осознавал своей значимости. Когда папу стали приглашать на посольские приемы, я с трудом уговорила его купить новый костюм. Искренне не понимал зачем: потом ему ведь снова возвращаться к палитре, так к чему тратить время на такую суету? Иногда из–за бороды и одежды со следами краски бдительные милиционеры даже принимали его за бродягу — не все ведь знали его в лицо. С точки зрения многих он был странным. Пожалуй, как и все гении.

za–ir@list.ru

Советская Белоруссия № 76 (24958). Суббота, 23 апреля 2016