За оставшееся до приближающейся годовщины Великой Победы время можно будет услышать всякое об отношении белорусского народа к захвату нашей территории немецкой армией. Но историческая правда не всегда совпадает с мнением некоторых авторов, тем более не живших в те времена в тех местах, о которых они ведут речь. Я не берусь обобщать. Просто хочу рассказать о том, как постепенно росла ненависть простых крестьян к захватчикам: без внешнего воздействия, без агитации, вполне стихийно. Думаю, так у нас было повсюду.
Деревня наша находилась в Витебской области, вблизи (не далее полукилометра) от шоссейной дороги Лепель — Улла и в пяти километрах от местечка Камень, где располагались различные государственные учреждения. Действовали МТС, почта, медпункт, школа, магазины и ряд мастерских по кузнечным и столярным работам, пошиву одежды и обуви, переработке зерна на муку и крупы. В основном в мастерских ремесленничали местные евреи. Жители окрестных деревень хорошо знали своих мастеров, так же как и мастера знали своих заказчиков. Встречались запросто, как добрые соседи, и вовсе не по деловым вопросам. Как настоящих мастеров своего дела знали и уважали кузнеца Мойшу и портного Венцеля. Но особенно знаменитым и уважаемым человеком был печник Борух. Сложенные Борухом печи хорошо нагревались, не коптили, получались с виду красивее, как–то аккуратнее сложенных другими печниками.
С укрупнением деревень жизнь стала более общинной, более удобной, что ли. Но все рухнуло. Единственный в колхозе радиоприемник в нашей школе возвестил о страшном. Война. Напали немцы.
В деревне немецкие солдаты появились неожиданно, рано утром. Нас из дома выселили, там разместились солдаты. Разрешено было находиться только в сарае, а матери возле печи в прихожей готовить еду. Когда солдаты улеглись отдыхать, я услышал знакомую мелодию на губной гармошке и песню. Разобрал слова: «Волга, Волга, муттер–Волга, Волга, Волга, руссиш...» Так это же про Стеньку Разина, что любили петь наши мужчины за праздничным столом! В моей детской голове возникла гордость за нашу песню. Такая хорошая песня, что даже немцы ее знают! Потом дедушка моего друга удивился: «Ого! Если уважают наши песни, значит, и дружить с нами вроде как должны. А?» Дед Никифор, вернувшийся на костылях с Первой мировой войны, сказал: «Ой, злые они люди. А что песню нашу поют, здесь что–то непонятно. Откуда ихняя молодежь ее знает?»
Дом наш стоял на возвышенности. Была хорошо видна шоссейная дорога. Моя мать, скрестивши руки, долго стояла и наблюдала за проходящими колоннами техники, часто тяжело вздыхая: «Господи, какая силища!» На что мой брат, убежденный комсомолец, только что окончивший техникум, сказал: «Мама, а ты подумай: разве ж кто когда–нибудь побеждал русских? И Чингисхана выгнали, и Наполеона прогнали. А в гражданскую войну сколько всяких чужаков было! Всех прогнали. И этих прогонят». «Ты–то прав, но тогда не было такой техники. Твои бы слова да Господу в уши!» Пожилые люди, помнящие времена гражданской войны, считали: «Добра от чужаков ожидать не стоит. Не будет этого». Ожидали настороженно, что будет. Старый колхозный плотник, который считался основательным человеком (не трепач какой–нибудь), сказал так: «Клянусь собственным здоровьем, что немцы пришли и уйдут. Я уже стар, сила не та, но молодые не потерпят. Немцев прогонят. Но это нам дорого обойдется, так я понимаю».
На следующий день немцы уехали. За ними вскоре приехали другие и, похоже, скоро уезжать не собирались. Из школы забрали все имущество. А книги школьной библиотеки выбросили просто во двор, в кучу. Приказали всем явиться к колхозному клубу прослушать лекцию «Зачем германская армия пришла на вашу землю». Выходило, что белорусов, замученных и забитых, немецкая армия пришла освободить от ужасов большевизма. Что немцы пришли навести новый порядок, чтобы люди жили свободно и счастливо. Только было непонятно, если не нужна школа, какое оно будет, счастье? Но кому задавать вопросы, если лекция лилась из громкоговорителя, установленного на специальном автомобиле? Это людей насторожило. А учитель Николай Игнатьевич сказал так: «Вот давай, Степан, рассудим с тобой. Чего это немец возлюбил тебя больше, чем своих солдат? Их же иногда и убивают. Что, ради твоего счастья он не жалеет своих людей?»
Еще в мирное время отец повел меня в Камень — пошить куртку из домотканого сукна. Мерку с меня снимал старый добрый знакомый отца закройщик Венцель. А теперь, по слухам, все мастерские были разгромлены. Значит, и куртка моя пропала. Но зачем она, детская, солдатам? Тогда отец решил пойти попытать счастья. Авось найдется. И куртка нашлась! Венцель сказал: «Ну разве я мог бросить твой заказ? Забрал домой и доделал». Куртка на мне вызвала всеобщее удивление: «Надо же так! Как артист в кино. Вот это мастер!» Другое не радовало: мастерские, магазины и все прочее на самом деле были разграблены...
Доверие к немецким обещаниям как–то колебалось. Не видно было признаков обещанного порядка и счастья. И как–то сам по себе возник вопрос: если магазины не работают, как же работники мастерских жить будут? Продукты они покупали в магазинах, а теперь где? Отец собрал крупы, муки, еще чего–то и отнес с благодарностью мастеру. Вернулся и с тревогой рассказал: евреи на улицу могут выходить только с нашивкой из желтой материи на спине. Это было непонятно и страшно. Зачем? Чего еще ждать?
Прошло немного времени, и было решено пошить для меня зимнее пальто из оставшегося сукна. Потому что Венцель просто так продуктов незаработанных не возьмет, а жить людям надо. Пошел отец договариваться. Пришел расстроенный, унылый. Венцель не согласился. Сказал: «Нас уберут отсюда, и твой заказ пропадет, если не успею пошить. А мне грех на душу брать не хочется». Отец удивился: «Как это — уберут? А жить где?» — «Сказано: приготовиться, с собой брать только то, что можно унести, в основном дорогие вещи. А когда и куда увезут, не сказано. Если так, без вещей, то, может быть, и уничтожат». Отцу никто не поверил. Так просто быть не может! Но такими вещами не шутят. Не к добру это известие. Потекли тягостные дни.
Потом поползли новые слухи. В Камене организуют местное самоуправление. Начали создавать полицию, набирать молодых и неженатых. Брат встревожился — попасть в полицию служить немцам никак нельзя.
А потом прилетела страшная весть. Евреев из Каменя вывели в сторону леса и за оврагом расстреляли. Да как же так? Собрать сразу всех ни в чем не виноватых мирных людей и уничтожить! У немцев же на пряжках написано «Бог с нами». А как же святая заповедь «Не убий»? Это же не по–человечески. Евреи такие же люди, как и мы и как они сами. И это новый порядок, это обещанная счастливая жизнь? Ответа ни у кого из деревенских не находилось. А колхозная доярка Семеновна обронила: «Люди, а вам не кажется, что это только с них начали?» Что можно было на такое сказать? Былое тревожное безразличие перерастало в ненависть: немцы — звери.
Через несколько дней Дарья, женщина из соседней деревни, рассказала: Борух просил у нее прощения, что не успел сложить печь. Сказал на прощание: «Предчувствие мое такое, что на погибель иду. Но как же без меня Соня, жена моя? Если что, страшно ей будет одной. Нельзя одну ее оставлять в такую минуту. Вместе уж...» Всей деревне было непонятно: почему не спасся, а ведь мог? Разве можно было ожидать такого величия духа от простого печника? Этот поступок был неожиданным, странным. Он же не какой–нибудь герой из кинофильма, не революционер. Кто еще из нас мог бы поступить так же, поддержать человека в такую минуту?
С тех пор ожидать чего–то хорошего уже перестали. Неожиданно опустели два дома, где жили молодые семьи. Говорили, что они уехали к родным подальше от больших дорог, в лесистые места, где немецкие солдаты еще не появлялись. Как–то постепенно неженатых молодых парней становилось все меньше. Брат однажды сказал: «Я на время пойду к бабушке, помогу ей по хозяйству. Так и скажите, если кто спрашивать будет. А то как бы не попасть в полицаи». Бабушка жила в лесной деревушке в полоцком направлении.
А потом появилось новое незнакомое слово — «партизаны».
Николай Игнатьевич пояснил, что оно означает «народные мстители». Затеплилась туманная надежда, что немцам не удастся остаться на нашей земле с их новым порядком. Народ решился...
Иосиф МЕНИЦКИЙ, Витебск.
