Испытание свободой

Рабочий день окончен. У стен неприметного здания в деревне Боровая останавливается автобус. Это вернулись девчата со Смолевичской бройлерной птицефабрики. Шутки, смех, кто–то даже пытается песню затянуть. Но одинокий голос, не найдя поддержки, затихает. Не до песен — устали. Теперь бы помыться да поесть. А там, быть может, своим пару строк черкануть.

В народе их называют «химиками». В исправительном учреждении открытого типа № 51 — убийцы, воровки, пьяницы, наркоманки, «кукушки». Одни попали сюда по приговору суда как злостные неплательщицы алиментов, других осужденных перевели из колоний, заменив лишение свободы более мягким наказанием. Всего в Беларуси 50 таких учреждений, из них женских — семь.

Инна К., молодая привлекательная минчанка, собиралась на вторую смену на автомобильный завод.

— Только по уголовному делу спрашивать не надо, — попросила меня и начала рассказ о своем беззаботном детстве, семейных поездках по разным городам Советского Союза. Про двоюродного брата–наркомана, которого постоянно приходилось откуда–нибудь вытаскивать. — Жили мы с бабушкой в ее трехкомнатной квартире. Отец ушел, когда мне был год, потом говорили, что за воровство он по колониям пошел. Мама всю жизнь проработала медсестрой. Я же мечтала о карьере хирурга, школьницей подрабатывала санитаркой в травматологии. Правда, никуда так и не поступала, родила.

Инна не жаловалась мне на судьбу. Она делилась своими планами, успехами и интересами дочери–подростка Карины, которая с шести лет воспитывается в детдоме. До этого девочка жила с отцом и его новой женой. Но и его лишили родительских прав.

Собеседница замолчала, должно быть, подошла к тому рубежу, с которого все пошло наперекосяк и который обойти бы, но... Сама заговорила об уголовном деле:

— Вас, наверное, интересует, за что меня закрыли? Я была дома с годовалой малышкой, когда пришел двоюродный брат с приятелем. Они требовали у бабушки денег, она ругалась, говорила, что лучше умереть.

Все произошло быстро. Бабушке было 74 года, и что этим двоим обормотам стоило с ней справиться? Потом достали нож, ударили. Она упала. Я вызвала милицию. Взяла всю вину на себя, получила 15 лет...

Позже в своем кабинете заместитель начальника ИУОТ–51 Елена Алиева, достав дело осужденной, скажет мне:

— Инна хотела перед вами показаться лучше. Но факты — вещь упрямая. Бабушку убила она. Про брата в деле не сказано ни слова.

Из приговора суда: «Нанесла не менее трех ударов ножом, 39 ударов руками и ногами по голове, конечностям, туловищу, от которых потерпевшая скончалась. После этого достала из–под пояса бабушки пакет с деньгами, сняла с ее кофты пристегнутое булавкой золотое кольцо, положила в пакет и спрятала под секцию...» Как выяснилось из материалов дела, на допросе подозреваемая созналась в убийстве, показала, где лежит украденное. На ее одежде обнаружили волосы и пятна крови убитой. А в руке бабушки был зажат клок внучкиных волос...

— А как же мама? Дочь, которая выросла без вас? — возвращаюсь к разговору с Инной.

— Ну... Тогда мне было всего чуть больше 20. Дочке сейчас 15. Вы думаете, я не понимаю, что многое ей недодала? Хотя и говорят, что дети часто отказываются от горе–родителей, ожесточаются, моя не отказалась, приняла такой, какая есть. Это помогает не сломаться. А ведь за решеткой брошенок много. Помню, девочкам писали соседи, что родные умерли, родительский дом снесли. Одни понимают и принимают это, другие пытаются вены резать. А может, потом, на свободе из–за одиночества и не выдерживают. Да и сама адаптация в колонии — штука сложная. Каждый день одно и то же, одни и те же лица. Конфликтуют из–за всяких мелочей. Я же ни с кем не ругалась, волосы на голове не рвала. Важно не замыкаться, чем–то себя занимать. Через девять лет я освободилась досрочно. На улице, в транспорте все было диким, непривычным. Голова пухла. И столько соблазнов. Мне всего–то пару недель не хватило до конца срока: сорвалась, работу прогуливала. Появился новый долг. Осудили на три года и на «химию» отправили.

В колониях за осужденных многое решает администрация. Здесь же иной уклад: они сами готовят, ездят по поликлиникам, на работу, пользуются наличными деньгами, с разрешения могут выйти в город, в выходные дома побывать. Но, как говорит Елена Алиева, не стоит забывать, что хоть и нет здесь сторожевых вышек, колючей проволоки и решеток, есть правила внутреннего распорядка. Не так давно отличились две здешние дамы: отправились на смену, по дороге выпили, а после решили бежать. Одну беглянку задержали сразу, вторую пришлось поискать. И, что интересно, сами осужденные принимали в розыске активное участие. Елена Алиева объясняет это двумя словами:

— Коллективная ответственность. Если кто–то один правила нарушил, то домой, на экскурсии не поедет никто. Только дом — работа, работа — дом. Бывает, что в цехи некоторые могут явиться выпившими. И в этом случае страдают все.

К слову, на МАЗе из ИУОТ трудятся 58 осужденных, которым предприятие дает возможность получить профессию. 

Зарабатывают здесь девчата от двух до четырех миллионов, а, к примеру, работая электрогазосварщиками, — до семи. Многие остаются работать и после освобождения. Говорят, что зарплата стабильная и социальные блага есть. Тем, кому еще нет 30 лет, выделяют комнату в общежитии. Особенно рады этому приезжие. Здешние «химики» также вкалывают на птицефабрике, разнорабочими на прочих предприятиях Минска и района.

Майор милиции Алиева отмечает:

— Работа дает возможность не только иск погасить, но и отвлекает от ненужных мыслей. Многие готовы трудиться, даже снимать комнаты, квартиры, лишь бы не оказаться на дне. Некоторые учатся, идут на повышение, квартиры строят. Другой вопрос, что на свободе работать хотят не все.

Татьяна М. — типичная алиментщица. У нее около 200 миллионов рублей долга перед государством за воспитание детей. Кроме того, еще по 1,3 млн. она ежемесячно выплачивает на каждого ребенка. Их у М. четверо, один уже взрослый. По словам сотрудников учреждения, эта дама в ИУОТ будет постоянным клиентом, потому что с ее рвением долг и до пенсии не выплатить. Она об этом знает и спину гнуть особо не спешит.

Мне показалось, что Татьяна застряла где–то между материнством и отношениями с мужчинами. Когда я поделилась с ней этим наблюдением, Татьяна парировала:

— Они живут со вторым бывшим мужем, человеком заботливым. Так что за детей я не волнуюсь, они меня любят. Уверена, что, когда освобожусь, ко мне будут бегать.

У большинства этих осужденных есть дети. Воспитывают их бабушки, дедушки, отцы, но чаще всего — детдомовские педагоги. Многие на «химии» используют беременность как средство скорейшего освобождения.

Она должна быть всегда, считает Ольга И., на 10 лет осужденная за экономическое преступление. Говорили мы во время обеденного перерыва: она работает уборщицей в городской поликлинике. Оля заварила крепкий кофе, одну чашку поставила передо мной, села на стул и... расплакалась. Ей и самой не верится, что смогла пройти через это:

— Сейчас я почти не плачу, — Ольга приложила ладошку ко рту, пытаясь собраться. — Около года провела в СИЗО. Мама меня осуждала. Она умерла, когда меня забрали в колонию. Ушел и отец.

Оля потянулась к пачке сигарет, но не взяла:

— На свободе я ведь не курила. Следствие, суд — это ужасно. Думала, не переживу. В колонии было сложно не столько из–за режима, сколько из–за людей, которые окружали. Сейчас уже легче. Работаю на полторы ставки, 50 процентов заработка идет на погашение иска, 20 — госпошлины. Трудно. Но нас сюда никто не приглашал, каждый отвечает за свои проступки. По большому счету, здесь, на «химии», людям дают возможность привести себя в порядок. Нами постоянно занимаются, как детей малых за руку водят. А мы еще и упираемся.