Еще недавно ему приходилось сетовать на недостаток счастья. «Актерская профессия предполагает одиночество», — как бы пытался найти объяснение своему состоянию Александр Ткаченок. Но ни звание народного артиста, ни Госпремия — ничто не могло согреть сердца актера так, как женщина. И к 60 годам он ее встретил. Молодую, красивую и талантливую — актрису Екатерину Шатрову. Они познакомились в родном Национальном академическом драматическом театре имени Максима Горького, где Александр Леонидович играет уже 35 лет. И сегодня, в день рождения мастера, ему не нужны цветы и аплодисменты. У него есть все, что необходимо для душевного покоя: и любовь, и слава. Откуда они приходят, мы попытались выяснить вместе с актером.
— С Екатериной мы поженились полгода назад, хотя вместе уже десять лет, — Ткаченок приоткрывает занавес.
— А всего четыре года назад в интервью нашей газете вы говорили, что «актерские браки редко удаются». Изменили свое мнение?
— Мы с Катюшей оба в повторном браке и оба Cкорпионы. Людям этого знака зодиака вместе очень сложно. Поэтому 10 лет шла притирка: до высекания огней! Бывало, и разбегались по своим углам. Но появление Кати наполнило мою жизнь новым звучанием. Не будь ее, неизвестно чем закончилась бы жизнь одинокого неконтролируемого мужчины. Когда она пришла в театр, мы выезжали с концертами по воинским частям. Катерина была ведущей. Так и началось наше общение.
— Теперь вы готовы отказаться от утверждения, что актерская профессия предполагает одиночество?
— Есть такой термин — публичное одиночество. На сцене мне никто не нужен, кроме партнера, — ни друг, ни враг, ни брат, ни жена. Я не вижу зрителей, я их чувствую. Но достаточно мне столкнуться с чьим–то взглядом в зале, и я могу выбиться из образа. Чтобы сыграть какую–то роль, актер очень сильно жертвует собой, отдает энергию залу, надрывает психику. На сцене я добровольно ввожу себя в стрессовую ситуацию, чтобы перевоплотиться в своего героя. Не могу же я играть искренне и на нерве с холодным носом! Если зал меня принимает, то я получаю отдачу — двойную порцию положительной энергии. А если ее недополучаешь, то в душе образуется пустота.
— Почему вы почти всегда играете стариков?
— Когда я еще занимался в театральной студии при минском Дворце пионеров, в 8–м классе, мне дали роль профессора. Потом, придя в Русский театр, в первом своем спектакле «Единственный наследник» сыграл 70–летнего старика Жеронта. Эта постановка идет вот уже 35 лет, и я играю одну и ту же роль — с 25 лет до теперешних 60. С тех пор и повелось, что я изображаю героев преклонного возраста.
— А чувствуете себя на сколько?
— Незаметно, играя стариков, я приблизился к своим героям. Но с каждым годом чувствую себя все моложе. Хотя роли молодых персонажей всегда давались мне сложно. Мне проще перевоплотиться в пожившего человека. Ведь что в этом случае важно? Передать не внешнюю атрибутику возраста, а его внутреннее содержание. У умудренного опытом мужчины совсем другой взгляд на жизнь, чем у мальчика, возможно, не такой оптимистичный. Мне этот взгляд близок.
— Вы — пессимист?
— Умеренный. Потому что если бы я совсем разочаровался во всем, то и жить не стоило бы. А я очень люблю клоунаду. Но когда клоуном считают актера с нарисованным ртом до ушей, то это великое заблуждение. Клоун — это мастер не мимических превращений, а внутренних. Клоун не смешит, он разыгрывает трагифарсовые ситуации, как великий мим Марсель Марсо.
— А я слышал, вас называют белорусским Пьером Ришаром. Вы принимаете это сравнение?
— Ну это из–за внешности скорее. Когда на экраны вышел фильм «Высокий блондин в черном ботинке», я был на гастролях в России. Пошел в кино. Протягиваю билет на входе в зал, а контролер чуть сознание не потеряла: «Эт–т–то вы–ы–ы?» «Да, — говорю по–русски. — Это я». «Так похожи...» Но Ришар, по–моему, так и не сыграл своей главной роли. В нем все видели комика, а он все–таки трагикомический актер, с грустинкой.
— А кому нужна грустинка?
— У нас сейчас прямо–таки засилье комедий, даже в нашем театре. А что творится на экране? Пошлый юмор в стиле «Комеди клаб», когда и мат стал дозволен. В дешевой клоунаде нет ничего для сердца и ума. Смеха должно быть в меру. Ведь в нашем существовании уже изначально заложена трагедия — рано или поздно мы умрем. Об этом не стоит забывать.
— О вас до сих пор чаще говорят как о советском актере, чем о белорусском.
— Это старая белорусская история: сначала нужно засветиться в Москве и Питере, а потом наконец и дома воздадут по заслугам. Та же история была и с Быковым. Кстати, Госпремию БССР я получил за роль Петрока в спектакле по «Знаку беды». Хотя Василь Быков не любил, насколько я знаю, экранизации и театральные версии своих произведений. Он больше доверял себе и бумаге: был очень закрытым, мало кого впускал в свой мир. И тем не менее «Знак беды», как мне кажется, получился мощный. Признаюсь, он сложно давался. Поскольку ставился в Русском театре, то сначала мы с Ольгой Клебанович (она играла Степаниду) репетировали на русском языке. Но ничего не получалось. Потом перешли на белорусский. И все равно не могли передать речь героев, чтобы она звучала правдоподобно. Тогда мы с Ольгой вспомнили, как говорили наши бабушки и дедушки, — диалектную речь, живую, простонародную. Это помогло нам вжиться в роли. Для меня большой похвалой было, когда после спектакля слышал: «Вы так добра размаўляеце па–беларуску».
— А откуда вы знаете белорусский?
— В детстве летние каникулы я проводил в Бешенковичах, слышал от родных, соседей, друзей.
— Может, еще и дуб Наполеона помните, который недавно срубили? Во вторник о нем писала наша газета.
— Читал. Грустное известие. Под тем самым дубом мы играли с местными ребятами.
— Вы очень привязаны к родным местам, судя по всему. А ощущаете себя все–таки белорусским или советским актером?
— Все–таки больше советским. Потому что на ту эпоху, когда мне было 30 — 40 лет, пришелся пик творчества. Я снялся в главной роли в фильме «Жил–был доктор» на «Ленфильме», на «Мосфильме» — в картине «Михайло Ломоносов», играл брата Ленина Дмитрия Ульянова в двухсерийном фильме «В Крыму не всегда лето».
Раньше у нас не было своей киношколы. Образование давал ВГИК — там отбирались и кадры для кино. А теперь нужен даже не талант, а «медийность» — мелькание в СМИ. Чем больше о тебе говорят, хорошего ли, плохого, тем лучше. Подчас в кино берут не актеров, а типажи, лиц шоу–бизнеса.
— Об этой проблеме уже давно говорят на всех уровнях — в том числе в Минкультуры. Неужели в нашем государстве мы не в силах устроить жизнь по своим правилам?
— Все наши фильмы так или иначе ориентируются на русскоязычного зрителя, на Россию. А чтобы фильм пошел по российским каналам, в тамошнем прокате, в нем должны сняться несколько «медийных» узнаваемых актеров из Москвы. Они приезжают в Минск, им платят, причем намного больше, чем нашим. Почему? Потому что мы, «тутэйшыя», якобы не имеем собственного лица, «немедийные». А как же мы станем медийными, если нас не будут снимать и показывать?
— По этому поводу очень часто приходится слышать аргумент, что страна у нас маленькая, бюджеты проектов соответственно тоже небольшие, поэтому ничего достойного создать не получается. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Дело не в стране и не в бюджете. Вопрос в том, как мы себя воспринимаем. Если мы смотрим с оглядкой на кого–то, снизу вверх, не уверены в себе как в личностях, — то у нас ничего не получится. Самоуважение должно быть.
