Ветераны, участники, свидетели той войны — люди в возрасте. Им тяжело ходить, вставать, садиться, говорить и то тяжко. Кто–то совсем рядышком с девяностолетием, кто–то и перешел рубеж нетвердым шагом, опираясь на палочку. А кто–то и в коляске инвалидной переехал.
Это неправда, что самые лучшие погибли во время войны. Так говорят, потому что о мертвых либо хорошо, либо никак. Все знают этот неписаный закон. Стараются его придерживаться.
А еще я думаю, что таким нехитрым способом пытаются унизить тех, которые выжили, выстояли, залечили раны, перенесли болезни и даже назло завистникам продолжают жить.
У меня часто спрашивают и говорят со скрытым намеком в голосе, с подвохом, с иронией. А спрашивают и говорят вот что: «Послушай, Владимир, может, хватит уже про ту войну писать? Ну сколько можно! Зачем ты этих ветеранов записываешь, беспокоишь, зачем с ними возишься? Ведь все про ту войну известно, понятно... Уже тысячи книжек научных и художественных издано. Мемуаров вагоны написаны. А сколько фильмов художественных и документальных снято, спектаклей поставлено, картин и скульптур создано. Все, что они могли, давно рассказали, а теперь только повторяют, как пономари, прописные истины. О том, что мир лучше войны. О том, какие они герои! И что каждый из них чуть ли не полка на той войне стоил...»
Недавно услышал историю о нашем земляке–артиллеристе. Он 1 мая 1945 года на высотке рядом с дымящимся Берлином вызвал огонь на себя. Чудом остался жив, но ранило. 9 мая все празднуют победу, палят в небо, пьют, танцуют и смеются, а сержанту–артиллеристу в госпитале ногу отрезают. Надо ему было на себя тот огонь вызывать? Ясно же, что еще неделю–другую — и капут фашистам, сами сдадутся... Шансов выжить у того сержанта на безымянной высотке под Берлином совсем немного было, а он прокричал в трубку, а может, прошептал... И ударили пушки по высотке, по фашистам, из окружения вырывающимся.
Он потом жил в Минске, работал, по улицам и проспектам на корявом протезе ходил.
Тесть мой Иван Петрович выжил на войне. Разговоров про 41 – 45–й избегал. Вспоминать не любил ни про подвиги, ни про поражения. Как бы горько шутя рассказал, что курить в 41–м начал, когда на фронт в теплушке везли. А потом, уже когда его не стало, жена документ нашла, перебирая отцовские бумаги. Справку о выписке из прифронтового госпиталя. Попал он в госпиталь с ранением. До конца жизни потом с теми ранами мучился — не заживали. В справке старой рост и вес раненого указаны. Так вот выписывали его из госпиталя с весом 48 килограммов, это при росте 182 сантиметра. И еще чернильная запись на том пожелтевшем документе. В графе «диагноз», кроме ранения, указана и дистрофия. Вот так–то! Однажды он проговорился. Рассказал, что медицинские сестры, чтобы раненых кормить, голубей ловили и супчик из них варили. Из ложечки самых слабых солдат кормили.
Я после того поверил, что голубь — птица мира. Совсем по–другому к этим птицам относиться начал.
И дядьки мои Павел и Николай в блокадном Ленинграде погибли, а где похоронены — неизвестно. Только на фотографиях и остались.
Иногда смотрю на толпу людей, спешащих по улицам Минска, и пробую представить, что каждый третий исчез. Шел, спешил, может, песенку насвистывал, а потом исчез...
Знаете, когда о ветеранах напишешь, то часто дети их звонят и внуки. Удивленные и растерянные. Благодарят и признаются, что ничего подобного о близком человеке не знали. Даже не подозревали, за что именно орден или медаль их предок получил.
Но благодарность для меня и не самое главное.
Важно то, что старики чувствовать себя, после того как выскажутся, лучше начинают. И каждый материал для них важнее прибавки к пенсии, важнее, чем лекарства.
Слушаю голоса войны на своем диктофоне. Слушаю и записываю.
