Когда–то Владимир Короткевич создал романтический образ рыцарской Беларуси, призвав целое поколение молодых горожан в национальную культуру. Книги Короткевича популярны до сих пор, но в нише исторической литературы с тех пор изменилось многое. В мире с вирусной скоростью распространяется историческое фэнтези, жанр альтернативной истории. Огромную популярность получают сюжеты вроде «Мы из будущего», пишутся героические саги по мотивам реальных и нереальных событий. Впрочем, в России еще в начале прошлого века была написана шутливая «Всемирная история, обработанная Сатириконом», Алданов и Пикуль превращали набор фактов о минувших эпохах в захватывающее повествование, это же делали Вальтер Скотт, Генрик Сенкевич и Александр Дюма–отец... А что у нас? Как в эпоху постмодерна литература привлекает внимание к белорусской истории? Насколько свободно можно обходиться с историческими фактами?
В дискуссии, которая состоялась в магазине «Книжный салон», приняли участие профессор Адам Мальдис, директор Белорусского государственного архива–музея литературы и искусства Анна Запартыка, главный редактор журнала «Неман» Алесь Бадак, заместитель директора издательского дома «Звязда» Алла Корбут, литературовед Петр Васюченка, докторант Центра исследований белорусской культуры, языка и литературы Анна Кислицына, доцент кафедры литературно–художественной критики Института журналистики БГУ Оксана Безлепкина, критик, аспирант исторического факультета БГУ Денис Мартинович и я, писатель–обозреватель Людмила Рублевская.
Вымысел должен быть правдоподобным
А.Бадак: В нашем издательском доме «Звязда» не случайно издается серия книг «Святло мiнуўшчыны». Феномен белорусской литературы в том, что в ней всегда будет востребован жанр исторической прозы. Когда стали необычайно популярными романы Короткевича, многие пытались ему подражать. Но не получалось. Это только в жизни идти по кем–то уже проторенной дороге к заветной цели легче. В творчестве надо искать свою дорогу. Когда Алесь Наварич написал роман «Лiтоўскi воўк», это было что–то новое, потому о Навариче и заговорили. Писала на историческую тему Валентина Ковтун, автор, что называется, «не мой», но ее «Паклiканыя» — очень своеобразный роман, который занял свою нишу в белорусской литературе.
Л.Рублевская: Мой давний соавтор, историк Виталий Скалабан, про вымысел в художественных произведениях говорил: «Дапушчальна». Главное, чтобы для фантазии автор создал правдоподобный фон. Дюма утверждал, что история для него — гвоздь, на который он вешает свою картину, но все же нужна достоверность! Картофель в XI веке герои произведений есть не могут, потому что Колумб еще не открыл Америку, из которой этот продукт к нам завезли, и если автор не придумает, как это правдоподобно объяснить, будет ляп. А когда в моем романе «Авантуры Пранцiша Вырвiча» по Слуцку XVIII века едет этакий танк на паровом двигателе, сделанный по схемам Леонардо да Винчи, это, конечно, историческое фэнтези. Но я собрала достаточно фактов: подобные эксперименты в то время в Европе проводились. Например, молодой ученый Кюньо пытался перевести французскую артиллерию на свой ход.
А.Корбут: В серии книг «Святло мiнуўшчыны» перед основным текстом обязательно предусматривается предисловие, которое помогает читателю почувствовать дух времени. Когда автор работает с историческими документами, находит такие материалы, факты, особенности лексики предполагаемого периода, которые неизвестны даже историкам. А читателю, не знающему особенностей той или иной эпохи, приходится объяснять элементарные вещи...
Л.Рублевская: Отсюда вопрос: насколько можно стилизовать язык «под эпоху»? Вспомнить книгу российской писательницы Елены Колядиной «Цветочный крест», которая получила «Русского Букера», но при этом вызвала резкую критику за невероятный язык, где слова искорежены якобы под XVII век и читателю остается только догадываться, что они значат.
А.Бадак: У нас Витовт Чаропка пытался в одном из своих произведений стилизовать язык под старобелорусский. Но если Колядина писала свой «Цветочный крест», рассчитывая в первую очередь на шум вокруг него, возможно, относясь к этому проекту как к какой–то игре с читателями и критиками, то Чаропка взялся за дело со всей белорусской серьезностью, как пахарь за плуг на поле, где еще недавно был лес. Оттого и роман его получился тяжеловатым, плохо перевариваемым среднестатистическим читателем. А что касается вымысла, фантасмагоричности — мне кажется, в жанре приключений, фэнтези допустимо все. Переноситься из одной эпохи в другую, придумывать героев и артефакты. Если хотите точных исторических фактов — читайте документы. По отношению к художественной литературе вообще более важно и честно употреблять слово «правдоподобный», чем «правда».
А.Кислицына: Мы хотим, чтобы все было исторически достоверно, чтобы мундирчик был застегнут до последней пуговицы... Потом удивляемся: почему у нас нет нового Короткевича? А потому, что мы редко поддерживаем писателя в его праве мечтать и фантазировать.
От реализма до мистификации
Д.Мартинович: В успехе каждого писателя есть субъективные и объективные факторы. Объективные — наличие таланта, хороший стиль, умение привлекать внимание читателей. И субъективный — это когда автор интуитивно улавливает, что нужно читателю как раз в данную эпоху. В нашей исторической литературе есть несколько периодов. Конечно, короткевичский, пробудивший интерес к белорусской истории. В произведениях Короткевича, особенно если он пишет не о XIX веке, почти нет реальных действующих лиц. В романе «Хрыстос прызямлiўся ў Гароднi» упоминается вначале реальный великий князь литовский Жигимонт, а потом пошла фантазия, фантасмагория. Можно объяснить это тем, что при Советском Союзе все эти короли, князья считались отрицательными персонажами и автор не хотел лишних проблем. Следующий период — конец 1980–х — начало 1990–х, когда выяснилось, что у нас почти ничего не известно о национальной истории и нужно это белое пятно заполнять. Тогда начали творить и Витовт Чаропка, и Генрих Далидович, и Леонид Дайнеко. Они фактически делали 
то, что не сделали историки, и предлагали в романах свою версию истории Беларуси. Тогда фантасмагория была не нужна, мы должны были узнать факты: что делалось во времена Миндовга, Альгерда, Витовта. А сейчас нет такой проблемы. Кто хочет — возьмет академическую монографию, энциклопедию. И, по моему мнению, начался третий этап развития белорусской исторической прозы. Мы снова вернулись по спирали к задачам Короткевича: заинтересовать читателя, возможно, далекого от белорусской культуры. И снова востребована фантасмагория.
О.Безлепкина: «Короткевич и компания» — это романтическая историческая проза. А в середине 1980–х началась так называемая тенденция интеллектуализации истории, попытка предложить ее авторскую концепцию. Герой Короткевича, условно говоря, должен пойти и погибнуть во время восстания. Герои Владимира Орлова предпочитают иное: «Давайте разделимся, выйдем из окружения и выживем». А роман Наварича формально, возможно, похож на тексты Короткевича, но по содержанию — это анти–Короткевич... «А зачем было это восстание, столько людей убито, сослано». Однако нельзя без конца предлагать концепции истории, это себя исчерпало. Следующий этап — отход от исторической прозы. В начале 2000–х годов появляются приключенческая литература, авантюрная, фантасмагория, мистификация... Тексты, где история — просто фон для сюжета.
А.Кислицына: Для меня литературные тенденции — явление в принципе иррациональное. Насколько разные Людмила Рублевская, Сергей Балахонов и Виктор Лупасин, но в какой то момент их интересы и вкусы сходятся: появляются эссе–мистификации «Зямля пад крыламi Фенiкса» Балахонова, роман–загадка «Авантуры Пранцiша Вырвiча» Рублевской, повесть Виктора Лупасина «Пан Жылка». Упомянутая повесть — это вполне такой «дизель–панк», текст, написанный в эстетике 1920 — 1930–х годов о том, как белорусы летали на воздушном шаре на Луну.
А.Мальдис: Короткевич любил слово «миф». Он не раз подчеркивал, что человек должен обрастать мифами, как корабль ракушками. И в исторической прозе Короткевич должен был создавать миф. Тогда наше прошлое казалось не нашим — например, говорили, что Речь Посполитая нас завоевала. То, что Иван Грозный нас завоевывал, — об этом молчали. Короткевич утверждал, что и у белорусов были своя история, свое государство, аристократия, а чтобы меньше на него нападали и оставалась возможность опубликоваться, прятался за миф. Короткевич прекрасно знал историю, исторические детали. Однажды его упрекнули, что в «Каласах пад сярпом тваiм» он упоминает «сярнiчкi», спички. А Короткевич тут же вспомнил газету того времени «Кур’ер Вiленскi» с рекламой борисовских спичек. Он был 
реалистом в мелочах, а главная идея могла быть и мифической. Ну а сегодня мы можем позволить себе и белорусское фэнтези.
Авантюрное начало
А.Запартыка: Я завидую сегодняшним молодым людям, которые могут читать столько увлекательных романов по белорусской истории. В наше время был один Короткевич. Молодые даже представить не могут, кем он для нас являлся. Да, романтическая эпоха постижения истории как бы завершена. Но сегодня никто из неспециалистов не будет выяснять для себя какие–то исторические детали, читать монографии. А вот приключенческий роман удержит тот, почти уже оборванный, интерес к истории.
Д.Мартинович: Приходит студент на экзамен и говорит: «А в Слуцке танки были в XVIII веке!»
А.Запартыка: Главное, что в тексте это читается органично. Молодым людям необходимы исторические книги, где не просто сюжет, какая–то фабула, но и занимательные приключения, хороший, образный язык, цитаты из фольклора и литературы. Книги, по которым можно постигать дух эпохи, а не просто историю.
П.Васюченка: Есть историческая проза, а есть историографическая. В исторической прозе мало что можно придумать, чтобы историки не упрекнули тебя, особенно если это реалистическая проза. Если она романтизированная или романтическая, можно позволить себе больше. В историографической прозе авторской фантазии еще свободнее. А за границами историографической прозы начинается пространство, где можно практически все. Смешивать эпохи, путешествовать во времени, играть во все возможные постмодернистские игры. Могут сказать: а зачем это надо, если все выдумка? У нас историки очень строгие, они даже к собственной мифологизированной истории относятся очень осторожно, об основании Палемоном Литвы или Гедимином Вильнюса говорят: «А, это байки!» А мне история иногда напоминает корзину, сплетенную безумцем, в которой произвольно переплетаются прутья. Вот начинается литература, и тут же она продолжается историей, и наоборот. Помните мою книгу о приключениях вымышленных панов Кублицкого и Заблоцкого? Однажды звонок из Ярославля: «Вам Кублицкая звонит. Это вы моего деда описали?» А потом в историческом словаре я обнаружил, что некий пан Кублицкий в 1663 году опустошил какое–то село. Я подумал: «Этот может».
Д.Мартинович: То есть надо хорошо подумать, прежде чем писать?
П.Васюченка: Да. Мифы, особенно созданные литераторами, имеют тенденцию воплощаться. Создали миф о Троянской войне, а потом явился Шлиман, и поверил в этот миф, и нашел Трою. Создали миф о Минотавре и критском лабиринте, а Артур Эванс нашел этот лабиринт. Когда Вацлав Ластовский написал о полоцких лабиринтах, начались их интенсивные поиски. Я знаком с человеком, который там побывал. Скептики наши, «реалисты», как называл их Короткевич, хотят, чтобы те лабиринты оказались простой дренажной системой.
Л.Рублевская: К сожалению, литература исторического фэнтези, авантюрно–приключенческая — это еще и полигон для ширпотреба. Потому что приносит реальный доход. И даже по тем сагам, которые начинались талантливо, — Сапковского, Бушкова — видно, что до какого–то тома все интересно, свежо, а потом — элементарная усталость автора. Он, наверное, сам не замечает, как повторяет какие–то сюжетные ходы. А иногда просто выполняет заказ издательства.
А.Бадак: Так даже и немассовую литературу вспомнить, Ивана Науменко, Ивана Мележа, авторов эпопей... Очень редко удается продолжение написать на том же уровне, что и первую книгу.
А.Мальдис: Мы все убеждали Короткевича написать продолжение «Каласоў пад сярпом тваiм». Он отшучивался, но я уверен, что продолжение было написано.
Л.Рублевская: То самое, которое украли из его квартиры? Это не миф?
А.Мальдис: Когда директор издательства «Мастацкая лiтаратура» Михаил Дубенецкий приходил к Короткевичу, они составили план издания «Каласоў», и было запланировано определенное количество томов. Продолжение там учитывалось. Я помню, как Короткевич переживал после кражи, говорил, что это удар в самое больное место. Обижался на жену, что плакала по поводу каких–то исчезнувших серебряных ложек, а ему самое важное было — рукопись. Я знаю, что он просил многих помочь найти ее.
Л.Рублевская: И сколько было написано из второй части?
А.Мальдис: Володя на эту тему не распространялся, называл нас варварами за то, что его подгоняли. Иногда отбрыкивался: «Вы думаеце, мне лёгка? Яны ж, мае героi, усе пойдуць на катаргу, у ссылку, на вiсельню. Мне гэта як родных дзяцей туды адпраўляць».
Наша литература может стать массовой
Л.Рублевская: А «Беларусьфильм» так и не взялся за экранизацию «Каласоў».
Д.Мартинович: Я помню, как в детстве смотрел «Трех мушкетеров» с Боярским в главной роли, «Гардемаринов»... Столько раз, что уже все наизусть знал. Нужен такой же сериал по белорусскому роману.
О.Безлепкина: Белорусскую культуру, историю сегодня мы должны потребителю как–то «продать», если хотим, чтобы она жила. Маркетологи знают: чтобы продать сковородку, надо опустить потенциального покупателя в «долину страданий». Сделать так, чтобы предлагаемое стало жизненно необходимым. Но нельзя продать сковородку тому, кто не готовит. Как сделать, чтобы белорусская культура стала нужной? Я предлагаю своим студентам талантливые тексты, задевающие национальную гордость (например, «Любiць ноч — права пацукоў» Юрия Станкевича). А вывести студентов из этой «долины страданий» можно только белорусской исторической прозой с романтическим героем.
Д.Мартинович: Проблема в том, что, если кому–то попалась плохая книжка русскоязычного писателя, это не влияет на его отношение к русской литературе вообще. А я знаю многих, которые, прочитав книгу одного нашего писателя, заявляли, что белорусская литература неинтересная и больше читать ее не будут.
А.Кислицына: Все знают, как и что продавать, а воз с белорусскими книгами и ныне там... Пусть простят мне мой романтизм и несовременность, но главным для меня стали не маркетинговые ходы. А когда автор показывает, что литература все еще способна воспитывать ум и сердце. И может научить простым, но очень важным вещам: любить родину, свой язык, хранить честь, держать слово.
А.Бадак: Безусловно. Достойные книги есть, проблема — в пиаре. Если книжка хорошо продается, не значит, что она обязательно очень хорошая. А если она продается плохо, не значит, что плохая. Что такое читательская любовь? Это «химическая реакция», только автору каждый раз приходится экспериментировать и искорки не всегда появляются. Что же касается книг на историческую тему... В нашем издательстве серия «Святло мiнуўшчыны» — одна из самых востребованных и заметных. Поэтому она, безусловно, будет продолжаться. Вскоре, например, появится новая книга Олега Ждана.
О.Безлепкина: Перед экзаменом я предлагаю студентам заполнить анонимную анкету о книгах в их доме. И некоторые ответили, что у них дома нет ни одного издания на белорусском языке. В ответах на вопрос, какую книгу на белорусском языке они бы купили, лидируют две позиции: классика и разрекламированный автор. Но рекламировать нужно только стоящее, потому что, когда мы обманываем, читатель разочаровывается.
А.Мальдис: Думаю, нужно объяснять потенциальному читателю и покупателю белорусской литературы, что и книги разные, и способы чтения. Одни читают умом, другие — сердцем. Мы сами не знаем, какое начало в ком доминирует, какое восприятие мира, романтическое или реалистическое. Пусть читатель определит это, прочитав для сравнения несколько книг.
Д.Мартинович: Я историк по образованию, и студентом, чтобы лучше почувствовать историю Франции, читал Дюма, Дрюона... Из их романов, где история идет фоном, ты запоминаешь ее куда лучше, чем из учебников. Династии, короли... Если на странице 10 дат, это вылетит из головы, а колоритные подробности о магнатах останутся.
Л.Рублевская: Поэтому такую огромную роль сыграла книга Адама Мальдиса «Як жылi нашы продкi ў XVIII стагоддзi», где собраны и яркие факты, и анекдоты.
О.Безлепкина: Эмоциональное проживание истории много значит.
