—Помните, у Дмитрия Кедрина: «Выветриваясь, по кусочку выпадая, душа искрошилась, как зуб, до корня...» Когда такое с человеком случается, наступают дни пустые и серые. Без малейшего проблеска радости. А без нее жить никак нельзя. Вы согласны со мной?
Что я мог сказать в ответ человеку, к дому которого радость, похоже, забыла дорогу? Беда настигла Веру Матвеевну на ровном месте. Открывала дверь, а та не поддавалась. Дернула изо всех сил — ручка и оторвалась... Соседка, заподозрив неладное, зашла в дом и обнаружила Веру Матвеевну лежащей на полу. Доползти к телефону она не могла... И вот уже который месяц передвигается Вера Матвеевна по дому с помощью табуретки. Опираясь на нее руками, потихоньку толкает вперед. А вслед за нею — и сама маленькими шажками...
Протопить печку — главная забота. Дрова принесет социальный работник. Она и уборку сделает. И продукты купит. А топить надо самой... Подвести бы к дому газ — да где взять на это деньги? 50 миллионов рублей — сумма для пенсионерки неподъемная. Райисполком обещал помочь, но... Накатят порой горькие мысли: «Я, сибирячка, лучшие годы своей жизни отдала Столинщине. Она стала для меня родным домом. А вот теплого уголка в нем для совсем одинокого человека не нашлось...» Но такое ненастное настроение никогда не бывает затяжным. Оно, как тучка, что на миг закроет солнце, а потом плывет себе дальше по небу...
Глаза моей собеседницы, излучающие доброту, ждут ответа. Да, можно сокрушаться тем, что человек не защищен от случайностей. И что его здоровье да и сама жизнь висят на волоске. Но явно не этих слов ждала от меня Вера Матвеевна. И вряд ли она нуждалась в размышлениях о стойкости человека, несломленности духа. Или о том, сколько испытаний и утрат выпало на ее долю. Но тем не менее она осталась человеком. Вечный призыв: «Давайте будем людьми!» — главный закон ее жизни. И не могла ее душа обмелеть или стать покорной жестким обстоятельствам. Вера Матвеевна Очкина не из той породы, кто смиренно несет на плечах свою горькую судьбину...
«Мне никогда ничто не давалась легко», — скажет она с грустной улыбкой. И добавит: «И все–таки прошлое сегодня дороже, чем тогда, когда было настоящим. О былом давным–давно сочинилась повестушка. Только рукопись не в ящике стола, а в голове. Положить бы перед собой стопку бумаги, взять ручку... Но что–то мешает, не позволяет мне сделать это. Может быть, ощущение незначительности своего «я»? Или неопределенность ответов на вечные вопросы: «Зачем живешь на свете?», «Что оставишь после себя?», «А что там, за последней чертой жизни?» Может быть...»
Внезапно настроение у Веры Матвеевны изменилось. И в глазах ее, растопив грустинки, вспыхнули огоньки: «А хотите, я прочту страничку–другую? Согласны, да? Ну тогда слушайте. И простите, если возникнет пауза. Рукопись–то не перед глазами...»
* * *
Кусочек земли, где прошли детство, отрочество и ранняя юность, всегда будет казаться раем. Даже если там была совсем не райская жизнь. Мой рай — Сибирь. Хотя и родилась я в 1923 году в Пензенской области. В селе М–Ишим Городищенского района. Отец мой Матвей Константинович Очкин — потомственный хлебороб. Но чувствовалась в нем жилка вожака. И отчаянная удаль. В Первую мировую попал в плен к германцам. Удачно бежал. Стал бойцом Красной Армии. Воевал с белыми в дивизии, которой командовал Блюхер. А после гражданской войны служил в ЧК. Гонял в Одессе Мишку Япончика. Но ни разу не попал ни под пулю, ни под нож бандита. Вернулся в родное село. Крестьяне избрали моего отца председателем сельского Совета. Вот тут и раскрылись его организаторские способности. Когда в Поволжье вспыхнул голод, отец добился помощи из фонда спасения голодающих. Многих земляков спас от смерти. Крестьяне, пережившие голод, стали поговаривать о переезде в Сибирь. Где земля, по словам знатоков, такая, что хоть режь и на хлеб намазывай. Не то что здесь: песок, глина да камни. В числе переселенцев была и наша семья. Мне исполнилось четыре года. Старшей сестре Валентине — десять. Вот так и оказались мы в райцентре Партизанское Красноярского края.
* * *
До окончания средней школы всего лишь год. Но грянула война. Какая тут учеба?! На фронт! Мы всем классом пошли в военкомат. Выложили на стол военкома заявления. Он их молча просмотрел и сурово заявил: «Надо будет — позовем. А пока продолжайте учебу». В конце декабря 1941 года призвали в армию пятерых наших мальчишек и отправили под Москву. Что с ними стало — неизвестно. На весь наш 10–й класс остался один парень: не прошел медкомиссию...
Меня не мучили сомнения, кем быть. Где романтика, стихия, там и моя работа. Получив аттестат зрелости, поступила в Красноярский речной техникум на судоводительское отделение. Капитан судна — звучит красиво. Пусть и речного, но ведь капитан! Учеба давалась без особых усилий. А вот с питанием было туго. Студентам выдавали по 400 г хлеба. Только пригубишь — а уже и крошек не осталось... Идем с подругой мимо пекарни. Станем под вентилятором, который выгонял на улицу хлебный дух, и взахлеб им дышим. Но сколько ни дыши, сыт этим не будешь...
После второго курса отправили нас на практику. Определили меня на грузопассажирский пароход «Ленин». В 1897 году пароход доставил в село Шушенское в ссылку на три года Владимира Ульянова. Вот и назвали это допотопное творение именем вождя мирового пролетариата. А у «Ленина» были братья: «Энгельс» и «Спартак». Из той же древней породы. Нещадно дымя черными трубами, изредка оглашая речное раздолье хриплыми гудками, по Енисею шлепает огромным колесом старенький пароход. Картинка скорее из XIX столетия, но не из века моторов и скоростей. Тем не менее купеческое судно много лет исправно служило людям. Перевозило и пассажиров, и всевозможные грузы. Котлы топились дровами. Да не какими там чурками, а метровыми, приличной толщины. Ненасытные топки пожирали их с неимоверной жадностью. А раз на борту появилась дармовая сила — практиканты, то пусть они и загружают судно топливом. Ну чем не практика на выживание? Сколько же этих дровищ перетаскала я с подругами за навигацию! Да что дрова! Мы, как заправские биндюжники, взваливали на свои хрупкие плечи мешки то с мукой, то с солью — и по трапу вверх. За практику мы так накачали себя физически, что нам мог позавидовать любой тяжеловес. Да и с питанием было получше. Хлеба мы получали по 800 граммов...
Мама и старшая сестра Валентина уговаривали меня бросить техникум. Не женское, мол, это дело — капитан судна. Что оно не женское, я понимала и своим умом. Ведь когда–нибудь выйду замуж. Но какой муж позволит жене болтаться по реке всю навигацию?! Надо ставить точку. На третий курс я не пошла. А тут объявили комсомольский набор в милицию. В Абакане обучили нас бухгалтерскому делу, присвоили звание старшины и отправили на запад. Туда, где еще гремела война. Из окна вагона вместо крестьянских хат мы видели черные печные трубы. И руины, руины... Нам показалось, что поезд идет через вселенское кладбище, которому нет ни конца, ни края. Это было первое потрясение. В конце февраля 1944 года мы прибыли в Гомель. Вместо вокзала — три стены. А крыша — небо. Нас посадили в машину и отвезли в Мозырь, где находилось Пинское областное управление НКВД. Вначале меня направят в Дрогичин. А потом будет и Столин...
* * *
В Столинском райотделе милиции Вера Матвеевна работала недолго. На красивую, умную, бойкую девушку обратили внимание в райкоме комсомола. Ей предложили стать заведующей сектором учета. Она уже поняла, что бухгалтера из нее не получится. Эта бездушная работа лишь нагоняла тоску. А ей хотелось живого дела. Простора, движения и обязательно побед. Пусть маленьких, для кого–то незаметных. Но без них работа не приносит радости.
Чтобы наладить учет, надо было пешком обойти все деревни, где существовали комсомольские ячейки. И Вера Очкина обошла. И во всем разобралась. А когда ее избрали вторым секретарем РК ЛКСМБ, то и создавала в деревнях комсомольские организации. Рискуя своей жизнью. Бандеровцы люто расправлялись с активистами. А к партийным, советским, комсомольским работникам проявляли особую жестокость. Но судьба миловала Веру Матвеевну. А потом ее назначат инструктором райкома партии по работе с женщинами. И опять поездки и походы по деревням района. Она агитировала крестьянок за советскую власть, за вступление в колхозы. Так было надо. Кому и зачем — таких вопросов не возникало. Потому что судьба страны, судьба народа дороже своей личной. То было время всеобщего подвижничества. Хотя слово это вслух не произносилось...
Тот разговор с Федором Дмитриевичем Роммой, первым секретарем Столинского райкома партии, Вера Матвеевна помнит и по сей день. «Есть решение создать районный краеведческий музей. И это дело мы поручаем вам». — «Но я ничего не смыслю в музейной работе. И образование у меня среднее». — «Справитесь. А насчет образования... Поступайте в Республиканскую партийную школу». Через год и десять месяцев (5 ноября 1955 года) Столинский краеведческий музей открылся для посетителей. Однажды там побывал Петр Миронович Машеров, работавший тогда первым секретарем Брестского обкома партии. Он дал хорошую оценку тому, что увидел. И все–таки краеведческий музей не стал делом всей жизни Веры Матвеевны. С болью она простилась с ним. Отрывала, как говорится, от сердца.
Получив в партшколе журналистское образование, Вера Матвеевна 14 лет проработала в редакции районной газеты «Навiны Палесся». Заведовала отделом писем и массовой работы. Она всегда стремилась быть полезной людям. Смысл жизни в ее понимании укладывается в простую формулу: любить и помогать друг другу. Потому что все лучшее, что существует в жизни, сделано из любви к человеку. И всегда, везде и во всем надо быть человеком.
