С Федором Ивановичем я случайно познакомилась 9 Мая семь лет назад в метро. На стареньком кителе — ордена и медали, в руках — ромашки. «Это моей Галинке, всегда дарю ей цветы». Галину, медсестру, он встретил на фронте и сразу влюбился, а после войны разыскал и женился. За нашу короткую встречу фронтовик рассказал, какая замечательная его Галина, что есть у них дети, внуки. И только прощаясь, я поняла, что букет он нес жене на могилку... Все же какими крепкими были пары, сложившиеся во время войны! Вот еще одна из них.
На окраине деревни Тарасово под Минском живет удивительная женщина, участница Тарасово–Ратомского подполья, партизанская связная Евгения Максимова (девичья фамилия Ильченко). Всю ее семью можно назвать боевой: младший брат, сестра, муж и отец были в партизанском отряде, мать помогала раненым. Старший брат — командир летной эскадрильи... Даже представить страшно те ужасы, о которых рассказывала мне эта хрупкая женщина, часто закрывая ладонями лицо, чтобы не расплакаться.
Евгения Ильченко родилась на Украине 31 декабря 1923 года, за что свои в шутку называли ее Снегурочкой. «В 1931 году папа вывез нас в Беларусь, — вспоминает Евгения Ефимовна. — На Украине был страшный голод, люди ели людей... Папа устроился столяром в части в военном городке Колодищи, потом мы перебрались в Тарасово». Война 1941–го застала 18–летнюю Женю в деревне Микулишки Ошмянского района, где она по распределению работала учительницей. «Комсомольские билеты мы закопали еще до высадки немецкого десанта. Начались аресты и допросы». Женя не выдала никого, на всю жизнь запомнив, как врезается в тело металлическая пряжка ремня, которым гитлеровцы выбивали правду. Как молились люди, когда ее с остальными несговорчивыми загнали в сарай, чтобы сжечь. И как заговорившие рядом советские пулеметы подарили смертникам жизнь. «Я убежала домой, но там тоже были оккупанты — Тарасово оказалось в полосе кровопролитных боев. В лесах было много наших раненых, их мы привозили в «госпиталь» — правление колхоза. Сельчане делились с бойцами одеждой, едой, рвали на бинты простыни, потом их стирали и гладили. Лекарств почти не было, к ранам прикладывали травы... В «госпитале» я и познакомилась с одним из руководителей Тарасово–Ратомского подполья, директором школы Павлом Бортниковым. У него мы собирались, слушали новости по приемнику, который прятали под печкой.
Раненых охраняли в основном полицаи. С некоторыми из них мы договаривались: запиши, мол, что Иванов умер, а сами выводили его и прятали. Так формировался партизанский отряд. В том же году к нам с тяжелыми ранениями попал прошедший финскую войну молодой казак Тимофей Максимов. Оперировал его медик–третьекурсник, доставал осколки перочинным ножом. А где было взять врачей, инструменты?.. Тимофей поправлялся, а однажды подозвал меня и признался, что нравлюсь. Так все и началось. Вскоре мы вывели и его, изменили имя и фамилию... А тогда ведь как? Раз целуешься — женись. Только расписать нас некому было, и мы просто объявили родным о своей женитьбе и стали жить. Тима ходил со мной на задания, вырезал из картофеля печати и подделывал паспорта, чинил найденное в лесах оружие».
«К зиме 1942–го подполье более–менее окрепло, и люди ушли в лес, нападали на небольшие группы гитлеровских солдат. Но зима выдалась суровой, теплой одежды не хватало, и наши до весны разошлись по домам. Только нас предали, и уже через день оккупанты окружили Тарасово, Ратомку, Качино и ходили по хатам партизан. Зашли и к нам. Фриц закричал на папу: «Выходи! Ты — коммунист!» Папа рванул рубаху, а у него на всю грудь татуировка — крест и Иисус Христос. (Отец служил на корабле «Полярная звезда» императрицы Марии Федоровны, и такие татуировки были у всех ее моряков.) Этот крест отца спас, но нацисты спросили: «Где Тимка?» Тимка, мой Тимофей, сидел рядом, но по новому паспорту он — Николай, и мама сказала, что он ее сын. «А это?» — показали на брата. — «Тоже сын». Я получилась невестка. И фашисты ушли, а потом мы услышали, как расстреливали подпольщиков. Один парень, Юсуфов, сумел освободить руки от колючей проволоки и вырвать у фрица автомат. Он стрелял по карателям до тех пор, пока его не убили.
Тимофей Максимов и Евгения Максимова
Однако все равно Тиму вскоре арестовали и увезли в лагерь в Масюковщине. Однажды, чтобы меня повидать, муж подкупил двоих охранников, и те привели его домой. За это Тимофея хотели повесить, но что–то спасло — его отправили в Германию... Летом 1942–го я стала связной небольшого партизанского отряда имени Суворова, позже он присоединился к отряду Щорса. Носила в Минск листовки, вербовала и переводила в лес подпольщиков, доставляла в Тарасово лекарства. Тогда граница города проходила у Кальварийского кладбища, вдоль улицы Притыцкого были деревни Кунцевщина, Домбровка, Медвежино. Территория от Минска до лесов была заминирована и обнесена проволокой. Всюду — фашистские засады и патрули, а в город можно было пройти только по немецкому пропуску — аусвайсу. При этом нас проверяли от и до, поэтому листовки я прятала в косе, в собранной на затылке прическе, делала из них пробки для бутылок с молоком. Как–то постовой спросил: «Милк?» Я кивнула. Он приказал отпить самой. Я бросила «пробку» в свою корзину, отпила... «Гут», — фриц взял бутылку и пропустил, особо не досматривая. Сало, масло, яйца, самогон обеспечивали сговорчивость прожорливых фашистов».
В 1943 году Евгению Ефимовну арестовали. Это был день, когда убили гауляйтера Кубе. «Я несла в город чужие паспорта, чтобы тайно оформить людям аусвайсы. На улицах — одни немцы, на Юбилейной площади — повешенные парни и девушки... В полицейском участке знакомая мимикой показала, что мне надо уходить. Но я должна была еще провести в отряд человека и поспешила к нему. А он оказался предателем. Меня задержали. По дороге полицаи остановили повозку — так уж вышло, моего соседа — и я незаметно подсунула ему паспорта, иначе этих людей тоже бы арестовали. Сосед все понял, молча поехал. Меня же повезли в тюрьму на Володарского, каждый день — допросы и пытки. А однажды немец с едой протянул мне записку — весточку от папы. Он писал: «Доченька, я рядом с тобой. Терпи. Лучше умрем». Я прочитала и, как сказал немец, съела этот клочок бумаги. На очной ставке отца не узнала, он был изувечен, на ногах не стоял. Его пытали на электрическом стуле... Потом меня посадили в карцер. И снова — избиения, допросы. Один раз отвели в подвал, раздели и лили под ноги ледяную воду. Был февраль, ступни примерзали... И били, пока не потеряла сознание».
Евгения Ефимовна провела в тюрьме полгода, перенесла 23 дня пыток, но ничего не сказала. Позже ее с отцом перевели в концлагерь на улице Широкой. Ежедневно фашисты сортировали узников. Истерзанных, беременных и больных сажали в крытые машины, так называемый черный ворон, и вывозили в Тростенец. По дороге убивали газом, тела выгружали в ямы и возвращались за другими заключенными. «Дошла очередь и до нас. Но в «душегубке» в двери почему–то осталась щель, через нее и дышали. Машина остановилась лишь на станции, выживших погнали к вагонам. Кто смог наклониться, взял по щепотке земли, потом ссыпал в платок и получилась горсточка... В вагон нас затолкали человек 60. Ехали стоя, в углу освободили место для тяжелобольных, и те ложились по очереди. И так трое суток без еды, воды и остановки. На четвертые состав остановился в Бельгии. Мы видели, как к нам от завода бежали рабочие. Они заставили немцев открыть вагоны, вынесли нас на воздух, напоили, дали поесть, умыли и вымыли вагоны. Помогли зайти обратно. В знак благодарности мы отдали нашим случайным спасителям самое дорогое — горсть родной земли. Бельгийские женщины бережно взяли узелок и заплакали.
Во Франции папа заболел тифом и остался там (его позже освободят англичане). Меня же повезли в Хайдельберг, потом — в Штутгарт. Всего я прошла пять лагерей. В 1945–м нас освободили американцы, но первым дали въехать в лагерь русскому танку. Как мы были рады ему, грязному, но такому родному! Потом нам выделили хорошие кровати, отмыли, вывели вшей, дали одежду и вкусную еду... Мы были страшные, высохшие. Смотрим на еду, плачем, а есть не можем — только похлебку. Я была очень слабой, ноги отказывали, только через 8 месяцев меня поставили на ноги. Американцы довезли нас до Владимира–Волынского, оттуда ехала в Минск в вагоне из–под угля, потом — до Ратомки на телеге с зерном. По дороге меня встретил брат и со слезами перетащил на свою повозку».
Тимофей Андреевич с третьей попытки убежал из лагеря и партизанил в Чехословакии. Домой вернулся в 1946 году. «Тогда–то и сделал мне уже официальное предложение, — говорит Евгения Ефимовна. — Расписались в сельсовете, а на обратном пути Тима подарил мне первый букет. И были мы такие счастливые, ведь война закончилась и все теперь будет хорошо... Вместе мы прожили 69 лет. Пять лет назад Тимофея не стало... У нас 3 детей, 4 внуков и 5 правнуков. Бывало, ссорились, не без этого. Однако всегда умели прощать, потому что любили и желали друг другу счастья. Мы знали цену жизни и не растрачивали чувств понапрасну».
gladkaya@sb.by
Советская Белоруссия № 89 (24719). Четверг, 14 мая 2015
