История сироты с продолжением
Три месяца назад, а точнее, 19 апреля, я рассказала историю 17–летнего паренька, выпускника одной из минских школ–интернатов для детей–сирот. Публикация в «СБ» — называлась она «Отрезанный ломоть» — наделала много шуму. Напомню вкратце, о чем шла речь.
Когда Артему (в предыдущем материале я изменила его имя, назвав Алешей Змитруком) было 7 лет, на его глазах убили мать. Через несколько дней, по словам парня, погиб отец. Мальчика взялась опекать бабушка, но через 3 года оформила его в интернат. В прошлом сентябре повзрослевший Артем вернулся в родительскую квартиру, где прописаны и два его старших брата–близнеца, на тот момент отбывавшие наказание в колонии за уголовные преступления. Самостоятельная жизнь встретила парнишку сурово. Отчий дом больше напоминал пристанище для бомжей, чем квартиру: там не было ни мебели, ни даже обоев и линолеума, не было и плиты, чтобы приготовить еду. Не по душе оказалась и учеба в лицее, куда интернат направил Артема приобретать профессию обувщика. На официальную работу по малолетству и без специальности его брать никто не хотел. И Артем помогал мыть маршрутки на диспетчерской станции «Ангарская». Будущее представлялось ему совсем мрачным: возвращение из «зоны» братьев, соседство с ними под одной крышей...
Проблема, которая решилась
Многие читатели откликнулись на публикацию, предлагая свою помощь в решении не только бытовых проблем, но даже в трудоустройстве, медицинском обслуживании, оплате репетиторов (Артем хорошо рисует и мечтает стать дизайнером. — В.М.). Предлагали купить парню витамины и продукты.
Письмо от Евгении Ивановны Логвинко из деревни Ольшаны Столинского района пришло в редакцию в числе первых. В нем всего–то было 4 предложения: «Просим дать адрес главного героя статьи. Хотим оказать материальную помощь. Помочь благоустроить квартиру. А также помочь парню в его нуждах». Через неделю сыновья Евгении Ивановны — у нее, кстати, 7 взрослых детей — приехали в Минск, познакомились с Артемом, для предстоящего ремонта сделали в квартире необходимые замеры. Еще через две недели вернулись со стройматериалами, мебелью, бытовой техникой, едва уместившейся в двух микроавтобусах. С ремонтом управились за один день! Артем в это время проходил плановое лечение. И добровольные помощники очень хотели, чтобы из больницы мальчишка вернулся в чистую квартиру.
Нужно было слышать, с каким восторгом Артем делился своими впечатлениями: «Там все–все есть: диван, «горка», холодильник и даже... микроволновая печь. Сантехника — и та новая!»
Еще через неделю после того, как подросток выписался из больницы, семья Логвинко пригласила его к себе в Столинский район погостить.
— Ничего особенного мы не сделали, — ответил мне один из сыновей Евгении Ивановны Константин, недвусмысленно дав понять, что семья всего лишь откликнулась на просьбу о помощи. И никак не ставила перед собой цель попасть на газетную страницу.
Интерпретация и действительность
Пришли в редакцию и письма из официальных структур. По ответам из комитета по образованию Мингорисполкома, школы–интерната, профессионального лицея, который сейчас является официальным опекуном Артема, стало понятно, что далеко не все в описанной истории однозначно. Например, «нашелся» отец мальчика и он в общем–то жив–здоров. А «разоренное родовое гнездо» — результат подготовительных работ к капитальному ремонту, который хотел провести один из старших братьев Артема Юрий. Хотел, но не успел... Потому что спустя несколько месяцев после освобождения снова угодил за решетку. Подтверждалось, что мальчик действительно имеет серьезное хроническое заболевание, но зато нет свидетельств о перенесенных операциях... Подробная информация о жизни Артема до интерната и в интернате, представленная администрацией учреждения, опубликована на официальном сайте газеты.
Получалось, к сожалению, что Артем сгустил краски. Придумал то, чего не было. О чем–то умолчал. «Дети, стараясь вызвать к себе сочувствие и внимание со стороны взрослых, рассказывают о своей жизни до интерната. Но зачастую эти истории не всегда соответствуют действительности», — такова официальная позиция администрации школы–интерната на «вольную интерпретацию» Артемом своей жизни.
Оправдывать мальчишку не берусь. Но и судить не стану. Можно ли ставить в упрек ему и другим интернатским детям, которые умышленно «утяжеляют» свои жизненные истории, что они таким образом привлекают внимание взрослых, стараются вызвать сочувствие к себе? И умышленно ли они это делают? Возможно, в представлении Артема отец, который лишен родительских прав, ни разу не навестил сына в интернате, никогда не интересовался его судьбой и не желает с ним иметь никаких отношений, действительно умер... И меняется ли в корне проблема, если знать, кто довел квартиру до нежилого состояния при том, что привести ее в порядок у 17–летнего парня не хватит ни сил, ни возможностей? Хотя, наверное, для кого–то действительно меняется...
Для меня же гораздо важнее, что вопреки словам мальчишки: «Я никому не нужен» — есть как минимум несколько людей, реально о нем заботящихся. Это теперешние опекуны Артема — работники профессионального лицея: учителя, мастера производственного обучения, завучи, директор.
— Мы были в его квартире еще до вас, сами видели, что в тех условиях не то что жить, находиться было невозможно. И буквально настаивали на том, чтобы Артем поселился в общежитии лицея, но он написал письменный отказ. Предлагали поехать в лагерь отдыха — снова отказ. Вот, смотрите, — Галина Ганчарик, классный руководитель Артема, поочередно выкладывала из личного дела заявления, написанные неровным почерком, с неизменной припиской в конце: «Категорически отказываюсь». — Ребята из группы готовы были ему обои поклеить — Артем ни за что не захотел. Учителя приносили ему домашнюю утварь, одежду, кое–что из бытовой техники — брать он ничего не соглашался. Ну не силой же впихивать! Мальчик занятия пропускает, потому что неуютно себя чувствует в лицее? С этим поспорить трудно. Все–таки субъективные ощущения — тот еще аргумент. Но только в нашей группе 5 интернатских ребят, а чуть ли не каждый второй — не из самой благополучной семьи. И никому, поверьте, из ребят не придет в голову презирать одного за то, что у него есть мама и папа, а другого за то, что он в детдоме вырос... Одно бесспорно: Артем — мальчик с трудным прошлым и неясным будущим. И ему действительно нужна помощь.
А такие люди, как мама и дети Логвинко из деревни Ольшаны Столинского района... Это — праведники, на которых земля держится...
Благо твори
Когда о социальном сиротстве только начали говорить открыто, некоторые сравнивали ситуацию с послевоенной. Мол, обездоленных детей было столько же. Но тогда их осиротила война, до которой у каждого ребенка были любящие мама и папа, благополучная жизнь и вполне счастливое детство. А сейчас? Родители живы, а дети все равно оказываются в детдомах... Потому что в казенном доме им уютнее, спокойнее, сытнее, чем в родном. Но тем тяжелее, оказывается, найти себя в жизни современным социальным сиротам.
Психологи утверждают, что ребенок из неполной семьи априори растет с душевной травмой. Даже удвоенные старания одного родителя не могут компенсировать отсутствие другого. Впоследствии детский комплекс обделенности, недолюбленности, ненужности отцу или матери может вылиться в открытую агрессию.
Что тогда говорить о социальных сиротах? Одна из читательниц, оставившая свой комментарий на сайте газеты, упрекнула в том, что «Артему в очередной раз помогли стать еще несчастнее — теперь–то он уж точно знает, что ничего не должен делать сам. Я давно с такими детьми — сразу все поняла. Но полюбить не смогу. И пытаться не стану — в интернате много очень достойных детей, которые сражаются с реальными трудностями за свое будущее. Вы о них не знаете только потому, что они не ищут, кого бы разжалобить».
Вероятно, в словах читательницы есть доля правды. В интернате много детей, которые действительно борются за свое будущее, мечтая, чтобы уже их дети не повторили судьбу своих родителей. Более того, каждый интернатский ребенок мечтает об этом. И КАЖДЫЙ достоин и, я уверена, ХОЧЕТ, чтобы ему помогли воплотить мечту в реальность. Артем — не исключение.
Но что делать нам, потенциальным помощникам? Как не переступить ту зыбкую грань, когда благо — уже во вред? По какому принципу определять тех, кто «сражается с реальными трудностями» (а значит, достоин, чтобы ему помогли?) и кто «ищет, кого бы разжалобить» (и даже не пытаться его любить?)? Как определить, когда сочувствие только усилит чувство жалости брошенного ребенка к самому себе? И как не перепутать, где предоставленная сироте возможность двигаться вперед, искать не жалости, а путей решения проблем, а где — собственное равнодушие к его судьбе?
Ответы на эти вопросы каждый, кто не желает оставаться в стороне, ищет сам для себя. Поэтому помогает, как может, учит жить, как сам умеет...
К слову, психологи — едва ли не самые востребованные специалисты в интернатах и детских домах. Если говорить казенным языком, их профессиональный долг — помочь ребенку поверить в себя и в других людей, которые умеют и любить, и сопереживать, и ценить его как личность. По большому счету, они и дипломы получили как свидетельство того, что способны пусть не излечивать душевную боль, но успокаивать. Однако ни в школе–интернате, где Артем жил 5 лет, ни в лицее, где он учится сейчас, психологов нет. То есть они были. Но с трудными детьми, простите за тавтологию, специалистам оказалось слишком трудно работать.
P.S. Стараниями преподавателей профессионального лицея Артем сдал экзамен и переведен на второй курс. Через месяц ему исполнится 18 лет и опека над ним будет снята.
На снимке: Александр Федорович помог парню, рассказав о нем журналистам.
