О богатейших сокровищах белорусских музеев, вывезенных в ХIХ — начале ХХ столетия из Минска и Станьково во Львов и Краков, я писал в «СБ» не раз («Судьба коллекции» (номер за 16 мая 2008 года), «Вывезено за Буг» (6, 7 июня 2008 года) и «Станьково — Краков» (21 апреля 2009 года). Однако до сих пор мы не можем полюбоваться даже малой толикой этих коллекций.
По следам станьковского графа...
Напомню, граф Эмерик фон Гуттен–Чапский, богатый белорусский землевладелец и видный царский сановник, в 1896 году велел погрузить в шесть вагонов наиболее ценные экспонаты своего музея в Станьково и полулегально, под видом доставки их на выставку, перевезти через кордон в Краков, чтобы подарить их Национальному музею с удивительно скромными условиями: разместить в специальном здании (особняк для них купил сам даритель!) и сделать экспозиции доступными для зрителей. Несомненно, на такое смелое решение довольно инертного в этнических вопросах графа повлияли близкие ему белорусы: писатель Франтишек Богушевич, издавший несколькими годами раньше с помощью Яна Карловича в Кракове свои «Дудку беларускую» и «Тралялёначку» (немаловажный факт: дочка Богушевича Констанция работала у Гуттен–Чапских гувернанткой), а также родственник графа поэт и собиратель раритетов Александр Ельский. Оба они к тому времени уже подарили Национальному музею в Кракове имевшиеся у них национальные реликвии (какие — еще надо установить).
Однако благородный поступок Эмерика Гуттен–Чапского более столетия не мог найти достойного завершения. После внезапной смерти мецената, несмотря на старания его вдовы, перевезенные экспонаты так и остались недоступными для зрителей, ибо в здании с надписью «Музей Гуттен–Чапских» разместилась сама дирекция Национального музея. Четырежды во время командировок я пытался добраться до имеющихся в хранилищах уникальных изданий белорусских типографий — и ничего не вышло. А поскольку неисполнение воли дарителя в данном случае показалось мне не только личной, но и национальной обидой, я поставил вопрос остро: ежели подарок не нужен Кракову, хранится в запасниках, то его следует возвратить в Станьково — благо там уже отреставрировали сокровищницу.
К моему приятному удивлению, реакция последовала безотлагательно. Нашлись средства на ремонт купленного меценатом здания, возведение пристройки. И через год на специальной научной конференции в Национальном историческом музее Беларуси историки из Кракова уже оптимистически докладывали, что Музей Эмерика Гуттен–Чапского возрождается как Европейский (а значит, и белорусский) центр. И когда в прошлом году я высказал пожелание подарить центру сборник материалов конференции, мне оптимистически ответили, что лучше всего это будет сделать в 2013–м, на торжественном открытии музея, где я, мол, стану почетным гостем. Это озадачило: почему только я один? Ведь, насколько знаю, станьковские коллекции собирались сообща. Возрождение богатейшего музея Гуттен–Чапских — слишком значительное для белорусов событие, чтобы ограничиться только моей скромной персоной.
Вот почему в рамках полученного Институтом культуры Беларуси гранта на выявление и совместное использование белорусских материальных и духовных ценностей, находящихся за рубежом, был разработан раздел «Галицийский магнит для белорусской культуры XIX — начала ХХ века», к которому подключилось уже несколько человек, способных установить необходимые контакты, описать генетически принадлежащие нам ценности. Речь ведь и о других собраниях — как краковских (скажем, библиотеке и музее Чарторыйских, зародившихся в могилевском Поднепровье), так и львовских, откуда прибыла большая часть экспонатов выставки, только что открывшейся в Минске.
...и минского археолога–собирателя
Писал я и о дореволюционных музейных и библиотечных собраниях минского старателя Генрика Татура, которые после его смерти при посредничестве Ивана Луцкевича и украинского просветителя Иллариона Свентицкого были в 1907 году проданы львовскому униатскому митрополиту Шептыцкому. Луцкевич надеялся, что таким образом белорусам удастся обойти запреты царских властей и создать свой первый музей за рубежом. Но вскоре запреты были сняты, и Вацлав Ластовский, а за ним и братья Луцкевичи начали копить экспонаты в Вильно. А собрание Татура попало во Львове в Украинский национальный музей и в советское время оставалось полузакрытым. Поэтому мои представления о коллекции оставались весьма приблизительными, основанными на рассказах тех, кто видел во Львове слуцкие пояса из нее. Это дало мне повод предложить украинским коллегам хотя бы показать татуровское собрание на специальной выставке в Минске.
Вот почему 8 мая я шел в Национальный художественный музей Беларуси с большими надеждами. Ведь на пригласительном билете значилось: выставку организуют Львовская национальная галерея искусств, Львовский украинский музей и Волынский краеведческий музей. В первых двух не могли не оказаться экспонаты из музея Генрика Татура. Открытие выставки было торжественным, пришли дипломаты, музееведы, руководство Министерства культуры. Руководители украинских музеев увлеченно говорили об общих исторических деятелях, являющихся сегодня «цементом сотрудничества наших народов», о дальнейших перспективах взаимодействия. Директор музея Владимир Прокопцов дал слово и мне. Пользуясь случаем, я впервые публично рассказал об уже посланной в Краков программе «Галицийский магнит». Среди гостей это вызвало интерес, но не более. Попытался найти явно татуровские экспонаты — не удалось, от львовян услышал: они требуют дополнительной научной разработки...
Из сказанного вовсе не следует, что получилась выставка, неинтересная для белорусов. Наоборот, в картинной галерее на каждом шагу встречались портреты личностей, тесно связанных с нашей историей. Многочисленных Сапегов во главе с заботливым державником–канцлером Львом, Ходкевичей, Острожских, Тышкевичей, единственного родившегося на территории Беларуси короля Станислава Августа Понятовского и так далее — целых три зала. И, конечно же, Радзивиллов — не только из волынской ветви, но и из несвижской. В радзивилловском зале наверху красовалось несколько поясов, сотканных, как свидетельствовали надписи, в Слуцке, но того, татуровского, фотография которого помещена в моей книге, ни я, ни мои коллеги так и не нашли. Значит, надо искать дальше.
Стезя опять повела в Краков
Наутро после выставки мне вдруг подумалось, что сведения о коллекции Татура должны быть в фундаментальных книгах известного геральдиста и мецената Анатолия Стецкевича–Чебоганова под общим названием «Я — сын Ваш: Летопись белорусской шляхты». Исследователю действительно удалось установить, что этот неутомимый собиратель, составивший карту курганов и городищ Минской губернии, родился в Слониме 17 сентября 1846 года. А дальше в тексте шла фраза: «Фотографий известного белорусского археолога не найдено, существует только описание его внешности».
Зато Анатолию Стецкевичу–Чебоганову удалось найти в Вильнюсском историческом архиве целый фонд материалов, касающихся Генрика Татура, а среди них — ценнейшую рукопись «Система подразделения археологических памятников на пространстве Минской губернии» (1893) и документы о продаже рукопашного оружия и редких книг... Эмерику Гуттен–Чапскому (!) и другим лицам. Все это свидетельствовало о тяжелом материальном положении собирателя (вот почему в фонде не оказалось даже его фотографий).
Письма Эмерика Гуттен–Чапского и его брата Карла (минского городского головы) Генрику Татуру (1892) дают повод думать, что последний знал о перевозе станьковских собраний в Краков. Ведь там оказались и его (до продажи за немалую цену) перечисленные в вильнюсских документах раритеты на разных языках. Особенно меня заинтересовала таинственная позиция под названием «Барановичи». Ведь эта станция тогда только строилась. Почему же эта книга (или рукопись) оценивалась куда дороже, чем иные издания XVII и XVIII столетий?!
В общем, книга Анатолия Стецкевича–Чебоганова еще глубже убедила меня, что в Кракове, в возрожденном под названием Европейский центр музее Эмерика Гуттен–Чапского, белорусов и, шире, славян ждут интереснейшие находки.
Почему в Галицию?
Действительно, почему коллекции вывозились именно во Львов и Краков? Скорее всего, это не случайно. На Галицию, куда тогда входили эти древние города, деятели возрождающейся белорусской культуры смотрели как на надежное, но скорее временное поле действий. Ведь в этой части многонациональной Австро–Венгерской монархии внутренние порядки были тогда куда более толерантными, чем в Российской империи или Пруссии. И причина, видимо, скрывалась в дуалистической языковой основе государства, где не родственные немецкий и венгерский языки имели практически равные права. Это белорусам напоминало дуалистическое и потому мощное Великое Княжество Литовское, кстати, генетически и исторически тесно связанное и с Краковом, и со Львовом. В первом из них взошла на польский престол дочь православного князя Друцкого Софья Гольшанская, ставшая «матерью королей Ягеллонов». А во Львове при коронации на престол галичского и волынского короля венгерского королевича Рудольфа Второго впервые по документам в 1217 году прозвучало наше нынешнее державное и этническое наименование: Беларусь (Белая Русь) — Alba Ruscia.
Советская Белоруссия №103 (24240). Пятница, 7 июня 2013 года.
